Партизанская искра - Сергей Поляков

«Значит, борьба разгорается, — думал Костюченко, — люди вредят оккупантам, делая вид, что работают на них».

Костюченко попытался устроиться на службу к оккупантам, но не вышло. Румынские власти не всем доверяли, они требовали от поступающих к ним на работу справки с места жительства и о том, что не являешься коммунистом. А кто выдаст подобную справку пришлому нивесть откуда человеку, без всяких связей и поручительства «благонадежных лиц».

Единственно, что оставалось ему, это обосноваться где-нибудь в селе, работать и делать то дело, ради которого послан сюда. Это было гораздо проще. Во-первых, в селах, из-за отсутствия мужчин, нужны были рабочие руки, во-вторых, не было той строгости, как в румынских учреждениях. Оккупанты смотрели-на пришлых, как правило, «бежавших с фронта», сквозь пальцы. Более того, они ставили себе в заслугу, что армейские люди дезертировали с советских фронтов, не желая воевать против них.

Вот так же и «бежавший с фронта» Костюченко обосновался в селе Байбузовке.

Оставаясь незаметным рядовым крестьянином, он присматривался к людям, вел с ними осторожные разговоры и подбирал верных для подпольной борьбы.

Хорошие люди — так назывались в народе все те, кто ненавидел врагов и искал пути К сопротивлению.

Перед парторгом ЦК Костюченко стояла сложная задача-узнать, в каких селах Савранского и соседних районов существовали подпольные группы, установить с ними связь и затем объединить в одну подпольную организацию.

Но в условиях режима, введенного оккупантами, это было трудно делать. Людям запрещалось без особого разрешения отлучаться от дома. Этим правом пользовались только немногие, те, кто состоял на какой-нибудь ответственной работе и пользовался доверием румынских властей.

Костюченко обдумывал, кто из крестьян мог бы помочь ему связаться с таким человеком, который пользовался свободой передвижения по селам и районам.

Старый колхозник Платон Нечитайло работал сторожем на баштане. Костюченко знал, что у старика убит на фронте единственный сын, а хату заняли оккупанты под сельуправу, выбросив его со старухой и невесткой с; двумя малыми ребятишками в комору.

Костюченко не сомневался, что Платон Нечитайло принадлежит к большой семье «хороших людей». Помимо этого, старик Нечитайло был коренной житель Байбузовки, знал эти места и людей. Костюченко решил поговорить со стариком и отправился к нему на бахчу.

— Добрый день, Платон Петрович! — поздоровался он, пожав руку старику.

— День добрый.

— Решил к вам в гости заглянуть.

— Милости просим.

— Угощайте.

— Вот все мое угощение. Выбирайте, что вам нравится.

— Нет, вы лучше меня понимаете. У вас все, наверное, по сортам?

— Это было когда-то. Теперь все как попало, потому не для себя люди работают.

Старик прошелся по бахче и выбрал арбуз.

— Этот, кажется, подходящий.

Арбуз действительно оказался сочным и сладким.

— Хорош, — похвалил Костюченко.

Разговор постепенно зашел о том, что больше всего волновало души, — о порядках, введенных оккупантами, о хороших людях.

— Таких людей много есть всюду. Но я вам скажу, хорошего человека, его не сразу узнаешь. К нему надо приглядеться как следует. Он, хороший человек, осторожный всегда, — резонно говооил дед Платон, всякий раз; подчеркивая слово «хороший». Видно, он так как нужно понимал значение этого слова.

Костюченко молча слушал, лишь изредка согласно кивая головой.

— Кругом шныряют, прислушиваются, так и норовят хорошего человека уничтожить, — старик наклонился к собеседнику и доверительно продолжал:

— Но я вам скажу, товаришок, как ни старайся, что ни делай эти гадюки, хороших людей все равно больше, и они не дадут — им тут долго хозяйничать.

Костюченко легонько положил руку на колено старика.

— Верно, хорошо вы сказали, Платон Петрович.

— А как же. Сила, она вся в народе, и он свое возьмет. Только нужно, чтобы все и чтобы вместе.

— А как же это сделать, чтобы всем собраться?

— А соберутся товаришок, — убежденно промолвил дед Платон, — в ком совесть есть и кто захочет — найдут друг друга.

— Понимаю и верю, что найдут. Но ведь трудно, и времени на это много потребуется. А ведь нужно скорее. Там гибнут люди, тут мучаются. Вот я, к примеру, хотел бы найти хороших людей. Я вижу — вы добрый человек, местный житель, места и народ здешний хорошо знаете. Укажите такого хорошего человека, который был бы и у румын в доверии.

Старик кашлянул, нахмурил брови и как бы ушел в себя.

— Вот видите, вроде мы и понимаем друг друга, а сказать боитесь. Что, мол, за человек такой?

Старик выпрямился и строго глянул на собеседника. Видно, эти слева задели его за живое.

— Вас мне бояться нечего.

— Почему?

— Вроде знаю я вас трошки.

— Откуда?

— Сдается мне, до войны я вас на областном совещании встречал. — Старик лукаво улыбнулся. — Из партийных вы товарищей… — Платон Петрович помолчал, затем тихо, приникновенно добавил: — Я хороших людей много видел. За них и хату отняли, и самого чуть не повесили.

Костюченко и до этого слыхал, что Платон Нечитайло прятал у себя патриотов, за что чуть не поплатился жизнью.

— Вижу, что вы честный и верный человек, поэтому говорю с вами прямо и открыто, как коммунист, — сказал Костюченко.

Старик беспокойно поднялся, обошел вокруг шалаша, проверил, не слышит ли кто.

— У меня был сын коммунист. Все, что нужно, я сделаю.

— Помогите мне связаться с нужным человеком.

— У меня есть один хороший человек. В прошлом году он попал ко мне раненый, и я его прятал у себя две недели.

— Где он теперь?

— Работает в Саврани лесничим.

— И фамилию его знаете?

— Знаю. Шелковников Алексей Алексеевич.

При уходе Костюченко не удержался, чтобы не обнять старика крепко, по-сыновнему.

В первый же воскресный день Костюченко ехал из Байбузовки на савраиский базар. Повозка, доверху нагруженная арбузами, тряслась по ненакатаниой после дождя шероховатой дороге.

В повозке, примостившись к переднему уголку, сидел худощавый, с небольшой реденькой бородкой, дед Платон Нечитайло. Он поминутно трогал вожжи, причмокивал губами, погоняя лошадь. Костюченко шагал рядом, держась за край повозки.

По уговору с Костюченко дед Платон накануне притворился, что разболелись зубы, и отпросился в больницу.

Повозка выехала на бугор и их взорам открылась Саврань, раскинувшаяся по просторной, плоской долине.

Лошади побежали под гору ленивой рысцой. У самой окраины села их нагнала пролетка, запряженная парой крупных гнедых лошадей.

В пролетке ехало двое. Средних лет худощавый светловолосый мужчина в белой фуражке и священник с тяжелым серебряным крестом на груди.

Дед Платон снял картуз и почтительно поздоровался. Костюченко, не питавший симпатии к попам и румынским наймитам, только слегка кивнул головой. Но не заметил, что человек с пролетки также с уважением поклонился старику.

— Откуда, сыны мои? — с напевностью, присущей служителям церкви, спросил священник.

— Из Байбузовки, — ответил дед Платон.

— Зело хорошие арбузики.

— Если нужно, можно завезти к вам. Оптом дешевле.

— А что, батюшка, давайте возьмем у них десятка два-три.

— Охотно, арбузы хороши, — согласился поп.

— А куда прикажете?

— Ко мне домой. Там за мостом. Спросите, где лесничий живет, вам скажут. Только часикам к двенадцати, не раньше.

Человек в белой фуражке тронул лошадей, и пролетка, обогнав повозку с арбузами, быстро покатила по улице.

— Кто это? — спросил Костюченко.

— Шелковников.

— Шелковников? Что же вы мне не сказали?

— А поп той?

— Да, да, верно.

Костюченко привстал на колени и долго смотрел вслед, пока пролетка не скрылась за поворотом.

— Вот он какой, Шелковников, поди, узнай.

— Я же говорил вам, что хорошего человека не сразу узнаешь, — лукаво подмигнул старик и весело чмокнул губами на лошадей.

Когда место на базаре было занято, три десятка самых хороших арбузов дед Платон отложил в сторону и прикрыл соломой.

— Вы гут, Платон Петрович, один управляйтесь с арбузами, а я пройдусь по базару, посмотрю, — сказал Костюченко.

Старик согласился.

Костюченко пошел по рядам, загроможденным бутылками с молоком и глиняными горшками с ряженкой. На земле, на разостланных тряпицах, лежали кучки лука и чеснока, картошки, моркови и прочих незатейливых сельских товаров.

Народу как будто бы толпилось много и видимость базара была налицо. Однако не чувствовалось того размаха, той веселой пестроты прежнего колхозного базара, когда поражало обилие продуктов, все играло красками яркими и многообразными, создавая праздничное настроение. Сейчас и оранжевая морковь, и лиловая свекла, кремовая ряженка и нежно-зеленая капуста, разноцветные фрукты, и даже сами люди — все, казалось, было окрашено в одну унылую серую краску. И базарный говор, всегда разноголосый и живой, звучал сейчас тускло и безжизненно.