Иван Грозный - Казимир Валишевский

Так было подготовлено новое и еще более знаменитое завоевание. Но, предоставляя пока идти своим чередом жизни и самовольным предприятиям казаков, Москва должна была начать борьбу с последним остатком татарского величия. Не имея возможности подчинить своей власти тысячи вооруженных Ермаков, обитавших в области, сопредельной с Крымом, Иван должен был начать борьбу, которая закончилась только при Екатерине II.

В 1555 г. было отправлено туда в поход 13 000 человек под начальством Шереметьева. Это была прелюдия экспедиций Голицына и Миниха. Как и всегда в подобных случаях, более подвижной и отважный – хан. Он отступил перед силой царя, но все-таки нанес серьезный ущерб его полководцу. В следующем году отряд казаков под предводительством дьяка Ржевского произвел рекогносцировку до самого Очакова, вызвав большое возбуждение и подъем воинственного духа в приднепровской Малороссии. После этого один из подданных польского короля князь Дмитрий Вишневецкий занял и укрепил один из островов на Днепре – Хортицу и бросил вызов соседнему ханству, заключив союз с царем. В 1557 г. он был прогнан с Хортицы, но в следующем году отплатил за это под стенами Азова, когда начальник московского войска Дашил Адашев достиг устья Днепра, захватил два турецких корабля и, высадившись в Крыму, навел ужас на его обитателей.

Казалось, наступил момент покончить борьбу с Крымом, и окружавшие Ивана склоняли его решиться на это. Но молодой государь изменил свои стремления. Его предприимчивый дух переносился с Востока на Запад, куда его манили более соблазнительные перспективы. Его занимали дела Ливонии. Они долгие годы поглощали его деятельность. Это было уже начало истории Петра Великого.

VII. Крым и Ливония

Вести два предприятия одновременно было невозможно. Как бы ни была справедлива та критика, которой Грозный подвергался тогда и впоследствии, он остановился на правильном решении. Идти на Крым было не то, что идти на Казань или Астрахань. С берегов Москвы до берегов Волги переправа войска и провианта совершалась по сети речных путей, пересекавших относительно заселенные места. Дорога в Крым уже от Тулы и Пронска шла через пустынные места, где нельзя было ни встретить пристанища, ни найти средств пропитания. Здесь до восемнадцатого столетия разбивались усилия лучших русских полководцев. Кроме того, нужно было считаться еще с тем, что из-за Крыма пришлось бы столкнуться с Турцией XVI века, с Турцией Солимана Великого!

С другой стороны, выбор Ивана не был вполне свободным. С 1554 г. он вел войну со шведами из-за этой самой Ливонии. Из-за нее же шли постоянные войны с Польшей. Прерывались они только непрочными перемириями. Разрешение этих двух проблем подсказывалось необходимостью. Как ни был беспокоен Крым, но с ним можно было еще обождать. В Ливонии же ни поляки, ни шведы не ждали. Они не могли отложить до другого момента вмешательство в дела Ливоши, чтобы не дать Москве утвердиться на берегах Балтийского моря. Старая колония тевтонских рыцарей приходила в то состояние, какое пережила в последствии Польша, она возбуждала алчность соседей: дом горел, он должен был достаться тому, кто первый придет тушить его. Отказаться от участия в этом Иван и не думал. Даже Казань была покорена им при содействии Запада, при помощи инженеров и мастеров, которые набирались в Германии, Венгрии и Италии. Но если Италия, а отчасти и Германия склонны были помочь, другие европейские государства и особенно ближайшие относились недоверчиво и враждебно: задерживали, препятствовали покупке более совершенных военных материалов и старались сохранить между собой и весьма предприимчивым соседом вековую стену обособленности. Ливония была тем окном, которое впоследствии прорубил сильными ударами своего топора Петр Великий. Случай представлялся сделать это теперь и без больших усилий. Отказываться было бы безумием.

Но разве Иван не мог воспользоваться для той же цели принадлежавшей уже ему частью Финского залива от устья Сестры до впадения в него Наровы? Возражение это делалось, но оно не убедительно. Иван не имел намерения основывать Петербург. Даже если бы он обладал гением Петра Великого, он, вероятно, не нашел бы возможным возложить на своих подданных гигантское и парадоксальное бремя подобного сооружения. Чтобы осуществить это дело спорной ценности, нужна была полуторавековая борьба, обеспечивавшая победу абсолютной власти и давшая Петру орудия, которыми не обладал Иван IV. Сам Петр не удовольствовался этим портом в болотистой, негостеприимной местности. Чтобы найти лучшее место Ивану, казалось, нужно было только протянуть руку.

И в самом деле, если его предприятие и не удалось, то только лишь потому, что он натолкнулся на непредвиденное препятствие. Это препятствие создала фантастическая карьера Батория, настоящего короля в государстве, где короли давно уже были только для смеха. Этот венгерский рыцарь укротил польского коня и стремительно бросился на нем, чтобы преградить дорогу московскому всаднику. Скачка продолжалась всего лишь 10 лет, но этого достаточно было, чтобы изменить взаимное положение и шансы на успех, чтобы заменить Польшу Ягеллононов, которую Москва знала, другой Польшей, сил которой она не подозревала и не могла угадать. Триумф, который, казалось, покоритель Казани и Астрахани уже одерживает, обратился в его поражение.

Он начинал это предприятие с блеском славы и популярности, который превзошел затем только один из его преемников. Но победы и реформы Петра Великого, как менее понятные, должны были получить и меньшую оценку. Победитель ислама, законодатель, усердно пекущийся об интересах низших слоев населения, грозный судья только для «великих», Иван вызывал удивление даже у иностранцев. По мнению Дженкинса, высказанному в 1557 г., ни один из христианских государей не был так страшен для подданных, как Иван, и в то же время так ими любим.

Говоря с похвалой о правосудии, совершаемом этим несравненным государем при помощи простых и мудрых законов, о его приветливости, гуманности, разнообразии его познаний, о блеске двора, о могуществе армии, венецианский посол Фоскарини отводит одно из первых мест среди властителей того времени будущему противнику Батория. С чувством удовольствия перечисляет он его военных людей, обмундированных по-французски, пушкарей, обученных своему делу по-итальянски, пищальников и утверждает, что ни одно европейское государство не обладает такой страшной военной силой. Ослепленный призраком победы, он уже видит две армии в 100 000 каждая, готовых двинуться по знаку великого царя. «Все это почти невероятно, – прибавляет он, – но это совершенно верно».

Действительность, которую я пытался выше прояснить, не обеспечивала в данный момент Ивану перевеса над соседями – поляками и шведами. Он имел многочисленную армию, полную казну, преимущество сильно укрепленной власти и уверенность в себе, что обеспечивает успех. Но его могущество, слава, популярность, все это низвергнулось в бездну, опасность которой никто не предвидел и никто не мог измерить ее глубину.

Глава четвертая

Завоевание Ливонии

Исторические прецеденты. Ливония в XVI веке. Московское завоевание. Вмешательство Европы.

I. Исторические прецеденты

Борьба из-за обладания Балтийским морем в XVI в. была спором между наследниками. Наследство это осталось от Ганзы, великой политической и торговой конфедерации, разоренной открытием Нового Света и безоружной перед алчностью соседей. Столкновение имело грозный характер благодаря тому, что притязание предъявили такие державы, как Швеция, Дания, Россия и Польша. На карту ставились торговые, промышленные, культурные и религиозные интересы. До 1540 г. Москва играла подчиненную роль, выступая только помощницей двух скандинавских держав. Но в это время общий враг – ганзейцы – были почти побеждены, и недавние союзники начали неизбежную борьбу из-за дележа добычи.

Исторические основания московских домогательств были самыми древними. В летописи Нестора можно найти указание на то, что Ливония и Эстляндия составляли часть древней Руси. Перечисляя народы, подчиненные власти варяжских князей, летописец говорит о ливах и чуди, обитавших на побережье Балтийского моря. Указания эти, впрочем, весьма проблематичны. Первая достоверная попытка русских утвердиться в Ливонии относится к 1030 г., когда Ярослав Мудрый основал в стране Чуди Юрьев. Но скоро здесь пришлось столкнуться с соседями – семигалами, и владение стало непрочным, а в следующем столетии с появлением немцев возникло более опасное соперничество.

История немецкой колонизации в Ливонии связана с основанием Любека Генрихом Львом в 1158 г. Купцы нового города в поисках пути в скандинавские земли и на далекий восток стали Колумбами этой второй Америки. Тогда и возникло соперничество между немцами, русскими и скандинавами из-за обладания устьями Двины, связанной уже с речной сетью Руси и даже с бассейном Днепра. Ключ находился в Ливонии, и отсюда началась немецкая колонизация при помощи тевтонских миссионеров. Во второй половине XII в. августинский монах Мейнгард построил около города Юкскюль церковь, где появилась резиденция епископства и новый военный центр. Преемник Мейнгарда, епископ Бертольд цистерцианец, был прелатом в духе Барбароссы: опоясанный мечом, он больше служил ему, чем кресту. В 1198 г., получив папскую буллу на крестовый поход, он появился в устье Двины во главе флота и армии. После целого ряда успехов и неудач, окончательную победу одержал только третий епископ, Альберт, происходивший из одной знатной бременской фамилии. Он основал Ригу и орден меченосцев. Организованные по образцу тамплиеров, меченосцы были в меньшей непосредственной зависимости от папы. Со своим гроссмейстером, жившим в Риге, капитулом, состоявшим из 5 главных начальников, и со всеми своими рыцарями, одинаково подчиненными власти епископа, новое братство образовало весьма централизованную организацию. Однако светский и монашеский элементы недолго жили в согласии; в завязавшейся скоро борьбе орден развил материальную и политическую стороны своей организации в ущерб своему духовному назначению. Это принесло ему гибель при встрече с другими соперниками.