Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий - Жанна Долгополова

И только в конце 1979 года новый консервативный премьер-министр Маргарет Тэтчер всенародно разоблачила шпионскую деятельность Энтони Бланта. Новое правительство возглашало начало новой – гласной – эры. Новое правительство кончало со вседозволенным либерализмом. Раскрытие дела Бланта служило правительственным целям, впрочем, так же как и его сокрытие в шестидесятые годы.

В 1979 году сэра Энтони Бланта лишили всех званий и привилегий – членства в «кембриджском братстве», места в Британской академии, рыцарского звания. Хотя не все поддерживали столь экстраординарные меры. Говорят, что мать королевы прокомментировала события словами: «Многие совершают ужасные ошибки – нельзя же их всю жизнь за это наказывать». (Может быть, она думала и об «ужасной» ошибке герцога Виндзорского?) Ассамблея лондонского университета приняла предложение сэра Исайи Берлина и отказалась лишить Бланта профессорского звания, чтобы сохранить несходство с советской практикой аннулирования научных степеней. Американский журнал «Тайм» опубликовал письма трех бывших студентов в защиту «искусствоведа Бланта», но общественное мнение откликнулось обвинением «защитников» в «моральной слепоте» и угрозами физической расправы. Энциклопедия «Британника» при очередном переиздании не только не вычеркнула работы Бланта из библиографических указателей, но еще и поместила статью о сэре Энтони Бланте.

Больше всех бушевала пресса, благодаря ей вся страна знала в лицо бывшего сэра Энтони Бланта, и, когда тот отважился пойти в кино в Ноттинг-Хилл, публика его освистала. Блант переносил все, как всегда, стоически, хотя и заикнулся было своему адвокату о возможном судебном процессе против диффамации. Тот посоветовал не начинать проигрышного дела. Не мог перенести скандала и блокады многолетний сожитель Бланта – он выбросился из окна, правда, выжил, и до конца своих дней Энтони Блант был его сиделкой, поваром, утешителем.

Почему сэр Энтони Блант пошел на измену? И как мы, живущие в другом веке и политическом климате, как мы должны относиться к нему? Миранда Картер не дает ответов, но она предлагает столько информации, что читатель может выработать собственное отношение.

Блант был квинтэссенцией английского истеблишмента. Породистый красавец с прекрасными манерами, сдержанный, замкнутый и тем не менее знавший всех, кого стоило знать, он всегда находился на самых правильных служебных местах. Но для него, как и многих других, переживших ужасы Первой мировой войны, викторианские представления о национальной правоте и патриотизме оказались поколебленными. А что, если твоя страна не права? – такой вопрос задавали, как демонстрирует в своей книге Миранда Картер, сотни и сотни современников Энтони Бланта из самых разных слоев населения – аристократы, буржуа, рабочие.

В конце тридцатых, когда Вторая мировая война многим в Англии казалась неизбежной, Е. М. Форстер писал: «Если придется выбирать, кого предать – друзей или страну, – надеюсь, что хватит мужества не предавать друзей». В эти же годы Вирджиния Вульф обращалась к английским женщинам с призывом не спешить повиснуть на крючке патриотизма. Энтони Блант принадлежал тому же кругу, что Е. М. Форстер, и Вирджиния, и держался тех же взглядов: «Умереть за свое отечество – какая старая ложь».

А с другой стороны, продолжает Миранда Картер, подобно многим своим современникам, Блант мог вполне искренне верить в моральное превосходство Советского Союза. Гражданская война в Испании только укрепила его в этом убеждении: Советский Союз поддерживал испанских антифашистов, а Англия в это время умиротворяла гитлеровских фашистов. Уже в послевоенные годы Блант, по воспоминаниям бывших студентов, много рассказывал в своих лекциях по современному искусству о значении Гражданской войны в Испании для его поколения и с несвойственной ему страстностью говорил о «Гернике» Пикассо.

Но были, говорит Миранда Картер, и самые личные причины, объясняющие двуличие Энтони Бланта. Гомосексуалист, он жил в те дни, когда это считалось криминальным пороком, и приходилось молчать, таиться и скрываться. Энтони Блант с самого начала был обречен на двойную жизнь. По словам Миранды Картер, он большую часть жизни посвятил тому, чтобы научиться не привязываться, не поддаваться эмоциям, ни перед кем не раскрываться и не смешивать свои разные интересы и занятия. Все «кембриджские разведчики» подчинили всю свою жизнь шпионажу. Как сказал Э. Блант о Киме Филби: «У него в жизни единственная амбиция – быть шпионом».

Для Бланта «разведывательные услуги» были всего лишь одной жизнью, а была еще и другая, более интересная жизнь – в искусстве. Служа в разведывательном управлении, он написал и издал монографию «Художественные теории в Италии, 1400–1600 гг.», книгу о французском архитекторе – классицисте XVII века Франсуа Мансаре, несколько статей о французском художнике-классицисте Никола Пуссене.

В послевоенные годы, проведенные в Кортолдском институте, его монографии «Изобразительное искусство и архитектура Франции: 1500–1700 гг.», «Архитектура неаполитанского барокко и рококо», «Искусство Вильяма Блейка», «Пикассо: годы формирования», «Жорж-Пьер Сёра», «Борромини», составленные им каталоги выставок и путеводители по музеям, городам и странам стали неотъемлемой частью мира искусства. Всю жизнь Энтони Блант был одержим Пуссеном, его живописью и рисунками, жизненной философией и художественным кредо и написал о нем несколько книг.

«Предатель» Блант, обложенный постоянно бодрствующими газетчиками, прожил немногим больше трех лет. Казалось – вспоминают не бросившие его в эти годы близкие и друзья, – с него спало бремя тайны, и теперь он всецело принадлежал любимому делу. Он закончил монографию об итальянском архитекторе Борромини, в которой впервые высказал соображение (поддержанное последующими исследователями) о влиянии на него открытий Галилео Галилея. Он составил путеводитель по Риму эпохи барокко, благодарно встреченный профессионалами. Он много консультировал. Он даже начал писать мемуары…

Когда-то сэр Энтони Блант сказал о своем любимом Никола Пуссене: «Он жил для искусства и очень ограниченного круга друзей, понимавших искусство. А в старости ему уже и совсем было безразлично, что скажут о нем в мире». Низложенный Энтони Блант был похож на свой идеал. На этом безоговорочно сошлись его друзья и недруги.

Опубликовано: журнал “Чайка” (USA), 2002, № 18(34).

Кухня в нашей памяти: наследство женщин Терезина

In Memory’s Kitchen: A Legacy from the Women of Terezin.Northvale, N.J.: J. Aronson, 1996, 110 p., ill.

В этой книге все необычно – ее содержание, авторы-составители, место и метод создания, хранения, издания. Грубая оберточная бумага, едва различимые строчки, нетвердая рука, на каждой странице меняющийся почерк. Страницы ее заполнены рецептами чешско-еврейской кухни. Это рукописная книга о вкусной и здоровой пище, составленная умирающими от голода женщинами Терезина.

Терезин, построенный в 1780 году как гарнизонное укрепление в северной Богемии и названный так в честь австрийской императрицы Марии Терезы, давно утратил свое военное назначение, превратившись в заштатный чешский городок. В ноябре 1941 года, переименовав его в Терезиенштадт, нацисты начали расселять новых соседей – сначала моравских и богемских, а затем пражских евреев. К июлю следующего года, эвакуировав коренных жителей, Терезин превратили в закрытое еврейское поселение за крепостным валом и колючей проволокой.

Многое отличало Терезин от польских гетто. Гетто в Польше, созданные с самого начала немецкой оккупации, служили загонами, коллекторами, в которых евреев держали до осени 1942 года, то есть до тех пор, пока немцы не создали инфраструктуру, способную привести в исполнение финальное решение – тотальное уничтожение. С осени 1942 года польские гетто начали разгружать в газовые камеры. Терезин представлял собой транзитный лагерь, куда депортировали сначала евреев Чехии и Словакии, потом Австрии и Германии, чуть позже Голландии и Дании и только потом перемещали их «на восток» – таким эвфемизмом обозначались Биркенау (крематорий близ Освенцима), Треблинка и другие концлагеря смерти.

Польские гетто создавали в местах, где евреи жили столетиями, и они были «для всех без исключения». Терезин, разрекламированный немецкой пропагандой как привилегированное поселение для «значимых» евреев, вмещал только «заслуженных переселенцев». Среди них были, прежде всего, те, кого Германия отметила наградами за боевые и трудовые заслуги в Первой мировой войне, включая евреев из протекторатов Богемии и Моравии, а кроме того, особо известные евреи из западно-европейских стран: крупные промышленники, деятели культуры, искусства и науки. Для них Терезин на самом деле стал залом ожидания и умирания на пути в Освенцим.