Данте - Рихард Вейфер

Жаль только, что на осуществление подобных фантазий поэту было так мало надежд!

Данте снова и снова убеждал себя: хватит всего этого тщеславия любви! Венера — неверная богиня, гораздо лучше служить возвышенно божественной науке, благородной философии, которая способна внести в мятущуюся душу желанное спокойствие!

Однако влюбчивое сердце всякий раз забывало мудрые поучения вышколенного философией разума!

Внезапно Данте очнулся от своих мыслей. До него дошло, что размышления и мечты отняли у него несколько часов. В сумерках неслышно пролетела летучая мышь. Вечерний ветерок приводил в движение тяжелые от зерен колосья созревшей пшеницы, а на западной стороне неба последние лучи заходящего солнца тонули в широко раскрытых объятиях наступающей ночи.

Со стороны города, где зубцы величественных дворцов и торжественно-серьезные башни церквей четко вырисовывались на фоне темнеющего неба, донесся колокольный звон. По давней привычке Данте стянул с головы берет и принялся молиться. Закончив общение с Богом, он быстрыми шагами направился к городским воротам.

Дежурный наемник с почтительной улыбкой провожал глазами ученого мужа, который, казалось, никого не видел и не узнавал. Теперь Алигьери отправился крытой колоннадой, которая была возведена для пешеходов вдоль домов. Проходя мимо Дворца подесты, он вспомнил о короле Энцио, сыне ненавистного короля Фридриха II из рода Гогенштауфенов, который провел долгих двадцать три года в этом дворце, заточенный туда своими врагами-гибеллинами. Как ужасны плоды, которые приносит политическая ненависть!

Добравшись до своего убогого жилища, Данте был встречен хозяином дома, где поселился, и каким-то незнакомым молодым человеком в дорожном костюме, который дожидался мессера Данте уже битый час и никак не желал уходить, не повидавшись с ним. Свою лошадь он поставил в конюшне.

— Простите, пожалуйста, мессер Данте, если я явился в неудобное для вас время. Я — Арнольфо Альберти из Флоренции.

— Добро пожаловать, дорогой земляк!

Данте пожал руку молодому человеку и проводил его в свою комнату, оставив любопытство хозяина дома неудовлетворенным.

— Присаживайтесь, мой молодой друг! Вы из Флоренции, это усугубляет мой интерес к вам. Я уже знаю вас как храброго спасителя моего умершего друга Гвидо Кавальканти.

Арнольфо, слегка смутившись, попытался преуменьшить свою роль в той истории.

— Только не надо слишком скромничать! А какие вести вы привезли мне из Флоренции?

Посетитель полез в свой кафтан.

— Мне нужно было по делам съездить в Болонью. Я воспользовался случаем, зашел к вашей супруге и привез вам от нее это письмо.

— Письмо от Джеммы! Как я вам благодарен, мой юный друг!

Голос Данте дрожал от душевного волнения. Он поспешно удалил штемпель и углубился в чтение пространного письма.

Донне Джемме было о чем рассказать мужу. О детях, которые, взрослея, становятся все смышленее и часто спрашивают об отце — им ведь невдомек, как больно ранят душу матери такие слова! И тем не менее, сообщает одинокая женщина, нужно радоваться, что по крайней мере двое сыновей сохранили отчетливые воспоминания об отце. Она написала и об ужасе, связанном с крупным пожаром, спросила, как дела у ее любимого Данте, и высказала надежду, что он снова вернется домой. Она уже заранее радуется этому вместе с детьми и молит Бога и Пресвятую Деву за несчастного, любимого отца, который вынужден находиться на чужбине.

Пока Данте читал письмо, Арнольфо осматривал голые стены комнатушки. Наконец он услышал голос, который донесся до него как бы издалека:

— Дорогой Арнольфо, я от всего сердца желаю вам никогда в жизни не вкушать горький хлеб изгнания. Но сегодня вы подарили мне неожиданное счастье, и за это я вам благодарен.

Слезы ручьем текли по впалым бледным щекам изгнанника, но он их не стыдился. Выждав некоторое время, Арнольфо спросил:

— Может быть, я могу вас просить о некоей любезности для меня, мессер Данте?

— Говорите прямо, что я могу для вас сделать!

Молодой флорентиец поведал о своей любви к Лючии, дочери Камбио. Девушка чиста и невинна, словно ангел, заметил он, политические махинации честолюбивого отца ставить ей в вину нельзя. Арнольфо рассказал об ужасном обрушении моста, о трижды проклятой дьявольской маске, в которой он находился в тот злополучный момент, и о шоке бедной Лючии. В заключение он попросил мессера Данте набросать ему на листе бумаги доброе напоминание, которое он вручит своей возлюбленной, которая очень высоко ценит песни поэта.

Данте понимающе улыбнулся.

— Я охотно сделаю вам это одолжение, друг мой! Правда, чтобы излечить душевную боль и избавиться от навязчивой мысли, требуется немало времени.

Своим энергичным почерком Данте вывел на листе:

«Когда бы ни вспыхнула настоящая любовь, как только ее отсвет станет заметным со стороны, она непременно вызовет в другом ответное чувство. И эта любовь станет настолько сильной, что одолеет всех злых демонов и обратит землю в небо.

Данте Алигьери».

Поэт вручил эту бумагу счастливому Арнольфо со словами:

— Не забывайте, что вам и вашей подруге необходимы две вещи, которые достаточны для счастья: вера и любовь.

Арнольфо сердечно поблагодарил поэта и, рассказав ему еще немало нового о Флоренции, сердечно распрощался с ним.

Оставшись снова один в своей голой, жалкой комнатушке, Данте вдвойне почувствовал, как он несчастлив. Он должен помогать другим вывести сбившийся с пути кораблик жизни на правильный курс, а сам в то же самое время подобен кораблю, лишившемуся мачт, парусов и руля. Ему ничего не осталось, кроме способности выразить переполнявшие его чувства на бумаге:

«После того как гражданам Флоренции, прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, угодно было извергнуть меня из своего сладостного лона, где я был рожден и вскормлен вплоть до вершины моего жизненного пути и в котором я от всего сердца мечтаю, по-хорошему с ней примирившись, успокоить усталый дух и завершить дарованный мне срок, — я как чужестранец, почти что нищий, исходил все пределы, куда только проникает родная речь, показывая против воли рану, нанесенную мне судьбой и столь часто несправедливо вменяемую самому раненому. Поистине, я был ладьей без руля и без ветрил; сухой ветер, вздымаемый горькой нуждой, заносил ее в разные гавани, устья и прибрежные края».

ПРОКЛЯТИЕ ИСПОЛНЯЕТСЯ

Высокочтимый господин кардинал Никколо да Прато в праздничном облачении стоял на кафедре собора, и благоговейные прихожане сгибались под его резкими словами, словно под ударами бича:

— Вы, флорентийцы, навлекли на свои головы проклятье Господа и его Святой Матери Церкви! С каким долготерпением и кротостью относились мы к вашему упрямству! Святая Церковь снова и снова проявляет к вам свое терпение, с бесконечной любовью она взяла вас под свое покровительство, словно наседка своих цыплят! Но вы презрели милосердие Божье и Святой Церкви. Обуреваемые своей гордыней и упрямством, вы не желаете признавать, что идет на благо вашему миру. Я, бедный и недостойный слуга Всевышнего, взял на себя величайший труд установить среди вас мир, чтобы на вас снизошло Божье благословение. Вы же дерзко пренебрегли миром, не внимали ни посланцу наместника Божия, не повиновались ему, не желали установления мира и покоя среди вас — так оставайтесь же проклятыми Богом и Святой Церковью! Да исчезнете вы из числа христиан, как только погаснут эти свечи!

Когда кардинал закончил говорить, со скамей, занимаемых женщинами, послышался приглушенный плач и с трудом подавляемые рыдания, в то время как мужчины смотрели высокомерно и озлобленно, с суровым выражением лица. Свободных флорентийцев собирались привести к повиновению с помощью церковного проклятия! Это же смеху подобно! Таким путем удавалось свернуть людей в бараний рог прежде, но не теперь же, в 1304 году! Папе и кардиналам следовало бы знать, что нигде не было столько еретиков, как во Флоренции, и нигде так мало не поддавались запугиваниям со стороны кардинала, как в свободном городе на Арно!

Но женщины и девушки не разделяли столь кощунственные мысли, как их мужья и отцы. Они со страхом смотрели в будущее. Им становилось жутко, когда они задумывались над тем, что принесет проклятие, наложенное на любимый город. Кроме того, все публичное богослужение прекращалось, алтари лишались своего украшения, все кресты и церковные статуи закутывались, лишались святости и силы, никакие таинства больше не совершались, всякое предание трупов земле с церковными почестями запрещалось, ни один колокол не имел больше права призывать верующих на молитву!

Лючия, набожная дочь сера Камбио, тоже была глубоко потрясена. Однако ее не угнетало само по себе проклятие и его последствия, она спрашивала себя, почему же дело зашло так далеко. Разве черные гвельфы, ведущая роль среди которых принадлежала отцу Лючии, не всегда поддерживали сторону Церкви? Теперь во Флоренции властвовали черные — и тем не менее Церковь наложила на город проклятие! Городским властям следовало образумиться и покаяться, чтобы это проклятие снова было снято!