Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза

— Боже мой… — шепчу я. — Прочти еще!

Она пересказывает историю о маленьком мальчике по имени Си. Когда ему было пять, его хозяин, мистер Суон Томпсон, умер и все его имущество, включая рабов, поделили между собой его сын и дочь.

— «Это было в тысяча восемьсот… — Джуно-Джейн приподнимается на цыпочки, чтобы лучше разглядеть цифры. — Тысяча восемьсот тридцать четвертом. Помню, как мисс Луризи Кафф пришла в дом и сказала моей маме: „Пусть Си мне отдадут, это ведь я его таким воспитала!“ Когда маму увозили, кучером был дядя Томас. У нее тогда осталось двое детей — Си и Орандж. Письма присылать в Мидуэй, Техас. Си Джонсон».

— Бог ты мой! — говорю я вновь, на этот раз громче. — Да он ведь сейчас, поди, уже успел состариться! Старик, а все живет в Техасе и ищет семью! И его слова добрались даже сюда, и все потому, что их напечатали!

Поток мыслей все ширится, точно река после ливня, — растет, змеится, несется, смывая с души всякую тяжесть, все, что только вынесло на берега за долгие месяцы и годы. И я позволяю себе унестись далеко-далеко, где еще не бывала. Может, на стенах есть имена и моих близких тоже? Может, там есть мама, Харди, Хет, Пратт, Эфим, Эдди? Истер, Айк, малютка Роуз? Тетя Дженни и малышка Мэри-Эйнджел, которую я последний раз видела в загончике для рабов, когда ей было всего три года от роду, в тот день, когда ее унес торговец?

Мэри-Эйнджел, должно быть, уже совсем большая. Она ведь всего на три года меня младше. Значит, сейчас ей пятнадцать. Возможно, она пошла в школу для цветных и научилась писать. Может, и ее объявление есть в одном из квадратиков на стене! Может, ее тут можно найти, а я об этом даже не знаю! Может, вся моя семья тоже здесь!

Это непременно надо выяснить! Узнать, что написано во всех до единого квадратиках!

— Прочитай мне все объявления, — прошу я Джуно-Джейн. — Я не могу отсюда уехать, не узнав, что тут написано. Я тоже потеряла всех близких. Когда янки приплыли по реке в своих канонерках, масса решил, что мы все на время спрячемся в Техасе, где и дождемся победы конфедератов. Но племянник хозяйки, Джеп Лоуч, выкрал некоторых из нас. И стал по пути распродавать — по одному или по двое. Из всех я одна сумела вернуться к Госсеттам. Я единственная добралась до техасского убежища вместе с семейством хозяина.

Нет, уезжать отсюда нельзя! Сегодня уж точно! Когда старуха с мальчишкой придут, я придумаю, что им сказать. Куда важнее прочесть все письма на стенах.

— А что написано в следующем? — спрашиваю я. Впервые в жизни во мне просыпается читательский голод, да такой сильный, будто он мучил меня еще с тех самых пор, как я была ребенком шести лет от роду. Я хочу разгадать все эти надписи и понять, какие люди и места за ними скрываются.

Джуно-Джейн зачитывает еще одно послание. А потом и другое, но я слышу уже не ее, а скрипучий голос старухи, разыскивающей свою мать, с которой ее разлучили, когда она была еще совсем малюткой, не старше Мэри-Эйнджел. Она по-прежнему несет эту боль в сердце, точно раны на теле. Они уже не кровоточат, но излечиться можно, лишь если вновь обретешь то, что у тебя отняли.

Я стою рядом с Джуно-Джейн и указываю ей то на один квадрат, то на другой, а потом и на третий, в самом углу.

Сестра, разлученная с братьями в Южной Каролине.

Мать, выносившая и родившая девятнадцать детей, которых у нее отбирали, всех до единого, как только малышам исполнялось четыре года.

Жена, ищущая своего супруга и сыновей.

Мать, разыскивающая сына, который вместе со своим юным хозяином отправился на войну и не вернулся.

Семья, потерявшая сына: он ушел воевать в составе «цветной» армии на стороне федеральных войск. О дальнейшей его судьбе ничего не известно: погиб ли он и похоронен в безымянной могиле на поле брани или здравствует и живет где-нибудь далеко, может, даже на Севере, а может, странствует по дорогам, не в силах оправиться от пережитого?

Я стою, гляжу на стену и считаю в уме квадратики. Сколько же тут людей… сколько имен…

Джуно-Джейн опускается на полную стопу и вытягивает руки по швам:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты же сама говорила — надо нам поскорей уносить отсюда ноги, пока еще есть время. Лошади уже оседланы.

Я смотрю на мисси Лавинию: она лежит, съежившись, в дальнем углу комнаты, укутанная в лоскутное одеяло до самого горла, и глядит на радужные блики на фигурном оконном стекле.

— Если подождем денек, мисси, наверное, уже придет в себя, и с ней будет меньше мороки.

— Но ты боялась, как бы старуха, что приносит еду и одежду, ничего не заподозрила…

— Это я и без тебя помню! — резко обрываю я ее. — Но поразмыслив, я решила, что лучше все-таки поехать завтра.

Однако Джуно-Джейн продолжает спорить со мной, понимая, что ни о какой безопасности тут не может быть и речи.

— Ты избалованная маленькая девчонка! — наконец не выдерживаю я. — Неженка, которой уготовано быть до конца своих дней на содержании у мужчины! Да что ты вообще знаешь о том, что тут пишут? О той жизни, какой живу я и мне подобные? И каково это — тосковать по своим близким и не знать, живы они или умерли? Отыщете вы друг друга в этом огромном мире или нет?

Джуно-Джейн невдомек, что квадратики на газетной бумаге — все равно что загоны для рабов во дворе у торговца. Внутри каждого из них — история о человеке, проданном в чужие края.

— С тех пор как окончилась война, на плантации время от времени приходят чьи-нибудь родители. Они говорят: «Мы пришли за своими детьми. Отдайте их нам. Они теперь наши». Кто-то проходит через всю страну, чтобы только вернуть себе близких. После того как нам даровали свободу, никакие массы с их женами не в силах этому помешать. Но за мной так никто и не пришел. Я все жду, но никто не идет, а почему — я и сама не знаю. Может, это, — я показываю на газеты, — поможет понять, в чем тут дело. Я должна узнать правду, и пока не узнаю, никуда не поеду. Ни за что…

Но не успеваю я договорить, как Джуно-Джейн начинает срывать со стен газеты.

— Мы их возьмем с собой и будем читать по пути, — объявляет она и даже поднимает несколько обрывков с пола.

— Это же воровство! — возмущаюсь я. — Нельзя их забирать отсюда!

— Тогда я все это сожгу! — Джуно-Джейн кидается к печке — проворно, точно кошка, — и распахивает дверцу. — Сожгу — и всем спорам конец!

— Я тебе тогда руки твои костлявые повыдергиваю.

— Здешние прихожане уже их наверняка прочли, — говорит Джуно-Джейн, прижимая к себе ворох газетных листов. — А когда мы дочитаем, оставим там, где их еще не видели. Это же только на пользу, разве не так?

На это мне нечего возразить, да и, честно говоря, не хочется, и я соглашаюсь.

Когда утро уже в разгаре и старуха, наверное, уже нашла долларовую монетку из кошелька мисси — плату за постой в церкви… и за газеты, — мы успеваем отъехать на приличное расстояние от нашего убежища.

Представляю, как наша троица выглядит в этих мешковатых бриджах! Джуно-Джейн спрятала свои длинные волосы под рубашку. А мисси Лавиния сидит на Искорке передо мной, и ее голые розовые ноги безвольно свисают вдоль лошадиных боков. Хозяйка пришла бы в ярость от вида этих оголенных стоп и лодыжек. Но юная мисси молчит, только держится за лошадиную шею да смотрит в сторону леса невидящим взглядом, бледная, точно полоска молочно-серого неба над нами.

Я уже начинаю тревожиться, отчего к ней не вернулся разум? Почему она не заговорила, как Джуно-Джейн? Неужели мисси всегда теперь будет такой? Может, все дело в шишке на голове, или Джуно-Джейн просто крепче духом? Она едет впереди и разговаривает по-французски со своим конем, обняв его руками за шею и уткнувшись в гриву.

Днем мы делаем остановку, чтобы подкрепиться и дать лошадям отдохнуть. Я ухожу в лес справить нужду, а когда возвращаюсь, застаю Джуно-Джейн с охотничьим ножом в руке и ворохом чего-то черного в другой. Земля вокруг нее усеяна длинными темными прядями, точно здесь только что остригли овцу. Джуно-Джейн сидит на них, будто в гнезде, и на одной половине головы у нее волосы короткие и взъерошенные, словно пух у птенчика. Наверное, я ошиблась, и разум к ней еще не полностью вернулся.