Белая свитка (сборник) - Петр Краснов

В городе, когда она была еще совсем юной девушкой-гимназисткой, ей где-то один раз показали Савинкова. Первый вошедший, который говорил, показался Ольге странно похожим на Савинкова. Он был среднего роста, хорошо сложен, не худ и не толст. Рыжеватые волосы, смокшие от снега, были аккуратно причесаны на пробор. Лицо бритое, теперь отошедшее от мороза, было ровного розовато-желтого цвета. Черты лица были тонкие, красивые. Серо-синие, отливавшие сталью глаза были полны силы и точно с насмешкой следили за всеми. И так же, как тогда, когда Ольге показали Савинкова и она, не могши определить, сколько ему лет, сказала «тридцать», а оказалось за пятьдесят, так и теперь она могла дать этому человеку и двадцать пять, и пятьдесят. Лицо молодое, тело стройное, гибкое, а глаза смотрят пытливо, серьезно, даже сурово, и в рыжеватых волосах густая седина.

Другой, все время молчавший, был маленький, лысый человек, с комочком черных волос под носом, лицо такое обыкновенное, «интернациональное», пожалуй, даже немного «с прожидью». Кажется, пусти его в городскую толпу, затеряется, как песчинка в море. Лица во всяком случае у обоих «интеллигентные». Однако оба одеты по-мужицки. Рубахи грубого сукна, штаны мужицкие из серой домотканной материи, высокие болотные сапоги выше колен. Пояса белые, крученные из узкого полотенца.

Похожий на Савинкова посмотрел на портрет маршала Пилсудского, висевший в дубовом венке, и спросил, обращаясь к Глебу, стоявшему без дела у двери:

— Поляки?

— Нет, мы русские, — сказал Глеб.

Спросивший усмехнулся на портрет.

— А вы кто? — спросил Глеб. — Поляки?

— Нет… Мы тоже русские… Оттуда, — он показал рукою на окно, где стало видно, как на заголубевшем небе, над лесом горела золотом утренняя заря.

Сразу наступило тяжелое, неловкое молчание. Примус шумел, в чайнике ворчала кипевшая вода. Ольга, неслышно двигаясь у стола, резала большими ломтями белый хлеб. Широкий нож скрипел об оранжевую, мукой осыпанную корку.

— Вот видите, господа, в какое ужасное время мы живем, — с кривой усмешкой медленно сказал гость. — Русский боится русского… А уж, если к русскому эмигранту, счастливо угревшемуся под чужим небом, подойдет русский оттуда… из России… Кончено… Страхам нет конца. Кто он?.. Беспаспортный беженец, без визы, перешедший тайком границу?.. Провокатор?.. Большевик?.. Чекист?.. Шпион?.. И тут и там как травленые волки… Все нас боятся, а русские больше всех…

— Зачем вы так говорите? — вспыхнув, воскликнула Ольга. — Вы не имеете права так говорить нам. Мы вас приняли, не спрашивая, кто вы… Услышав только Христово имя.

Гость молча встал и низко, в пояс, поклонился Ольге. Его лицо стало серьезно. Насмешка сошла с его тонких, красивых губ.

Старый Ядринцев, накладывавший сахар в стаканы, опустил задрожавшую руку и сказал тихим голосом:

— Что же делать, когда и правда русские стали как травимые собаками звери?

Человек, похожий на Савинкова, окинул Ядринцева внимательным, пытливым взглядом. Точно оценивал, что за человек перед ним. Острая насмешка опять заиграла в углах тонкого рта.

— Зверь зверю рознь, — вызывающе кинул он Ядринцеву.

— Что вы этим хотите сказать? — принимая вызов, гордо спросил вместо старика Глеб.

— Бывают, знаете, зайцы… Бегут от собак… Скачут… Петли делают… Из Финляндии в Швецию… В Германию… На Балканы… В Париж… Только возьмет их и там не та, так другая собака… И какая хуже, Бог ее знает.

— Вы говорите какими-то загадками… Они в вашем положении мне кажутся неуместными, — строго заметил Глеб.

— А что? — как-то вдруг сменяя насмешку на простодушный тон, ответил гость. — Разве неправда? Ну, не возьмут его чекисты, не поймают большевики, возьмет его равнодушие к России, обрастет он, как мохом, буржуазным покоем и ленью… Абы меня не трогали. Слыхал я это. «Мы не красные, не белые — мы серые». Как-нибудь прожить бы, а что там на Родине, дела мало. Бог с нею. Все одно ее не спасешь… Стать таким разве не то же, что погибнуть?.. Вот какие, значит, звери бывают. Зайцы… ну а бывают и волки. Не всякая собака его заловит. Как тронет, сама не встанет. Да и, чтоб отыскать, сперва загнать надо. А зверогонов у них не богато… Еще бывают и кабаны… Пока возьмешь его, сколько собак помечет. Той брюхо клыками пропорет, эту ногой потопчет. Да гляди, еще и уйдет.

— Вы, видимо, охотник? — хмуро сказал Глеб. — Приходилось раньше езживать в поле.

— Мы эти загадки уже раз слыхали, — сказал тихим отчетливым голосом Владимир. — Через такие речи мы и здесь оказались. Да толку-то что?

— Толк всецело от вас зависит, — сказал незнакомец.

— А вы кто же сами будете? Заяц? — спросил насмешливо Глеб.

Незнакомец посмотрел на Глеба. Он не обиделся.

— Был и зайцем. Спасения искал у серых. Нашел один мусор. Помилуй Бог, как хорошо! Самоедство! Даже церковь святую раскололи… Куда ни придешь: вы какой партии? Наш или не наш?.. Союзы, объединения, центры… Говорят, пишут… Доклады… Речи… Эрдеки, эсдеки, фашисты… А то еще пакость выдумали: евразийцы. О чтоб им!.. Профессора!.. А Россия?.. Да… конечно… — Он передразнил кого-то и сказал напыщенным тоном: «мы понимаем отлично, что без толчка извне Россию нельзя спасти». Толчка извне?.. Этого недоставало… Черта с два! Дождешься, что по носу вам этот толчок дадут. Так и хочется сказать: Да вы понимаете ли, господа хорошие, что есть на свете мировое еврейство? Оно посадило на горб русскому народу коммунизм, чтобы дотла уничтожить Россию… Америка — евреи, Англия — евреи, Франция — евреи, Германия — евреи… Вы понимаете, что мировой капитал держит над Россией коммунистов, а те орут: «Долой мировой капитал»… Комедия!.. Извне?.. А тоже… иные, кто постарше особенно, скулят о России.

— Россию надо заслужить, — внушительно сказал Ядринцев.

Гость, принимая от Ольги стакан с чаем и большой кусок белого хлеба, густо намазанный маслом, снова внимательно и зорко посмотрел в глаза Ядринцеву.

— Надо ее завоевать, — тихо сказал он. — Завоевать по́том и кровью… Страшными лишениями… Голодом… Наблудили, напакостили, наблевали на Святую Русь… Государя убили… Государыню, девушек невинных, великих княжен, наследника-отрока смертною мукою замучили… На все это промолчали… Аполитичные, мол… А потом даром войти… в экспрессе «Варшава — Москва» приехать хотите… Хотите Россию? — вдруг почти выкрикнул он. — Даешь Россию!..

— Кажется, для этого мы сюда и приехали, — сказал, сумрачно глядя на гостя, Владимир. — Получили приглашение сами не знаем от кого… Не боясь никакой провокации…

— Верите мне, хорошо… Не верите, тогда и не надо… Но знайте одно: заслужить Россию — это значит рисковать… Рисковать каждую минуту, каждый час. Ни одной ночи спокойной… Каждый день ждать, что выдадут или сами проболтаетесь… Если вы сейчас пойдете со мною, вы рискуете, что я предам вас… и я рискую, что вы неосторожным словом или поступком меня выдадите.