За пять веков до Соломона (СИ) - Николенко Александр

Моисей понял, что пора вмешиваться. По привычке посмотрел на багровый диск солнца, на удлинившиеся тени деревьев, и резко встал.

Так уж сложилось, что спорные вопросы решались перед закатом, когда дела дневные исполнены: стада вернулись с пастбищ и заперты в загонах, кувшины полны воды, мусор с полов в шатрах подметен, а в очагах весело булькает похлебка. Все отдыхают, только стража ходит вокруг лагеря, перекликается негромко.

* * *

Сейчас, через три месяца после схватки с египтянами, стало чуть поспокойнее.

А тогда с плачем и молитвами похоронили мертвых. Всем Аарон руководил, сам Моисей дня три не соображал ничего: в голове звон мечей да лязг щитов стоял, будто битва так и не закончилась. А перед глазами — Манитон с закатившимся взором да кровавыми пузырями на устах. К четвертому дню, как стихли причитания, Моисею тоже полегчало. А потом дети из укрытия вернулись. Впервые за неделю в лагере раздались смех и радостные крики, и даже на скорбящих лицах матерей нет-нет, да мелькали несмелые улыбки. На шестой день Моисей скомандовал выступать, и тяготы пустынного перехода напрочь заглушили страдания. Не до мыслей тяжелых, когда ноги еле передвигаются, глаза целый день в слезах сухих, колючих от яркого света, а распухший язык, словно каменьями острыми, дерет рот изнутри. Водички бы хлебнуть — а больше и нет ничего в голове.

Еще через неделю, здесь, на границе Мадиамского царства, Моисей приказал разбить лагерь. Три источника, редкие заросли сикомора, на ветвях — первые сладкие плоды. Просто сказка после голой пустыни, всеми ветрами насквозь продуваемой. Но хоть и валились с ног от усталости, дисциплину израильтяне держали строгую. Не пропали даром горькие уроки схваток с египтянами. Меж тремя отрядами разделили ночное дежурство и только тогда спать отправились. А ночью пришлось опять за оружие браться: коварные амаликитяне напали. Только куда им до израильских воинов, когда любая еврейская девушка умела четыре стрелы за минуту выпустить! Убрались кочевники восвояси, оставили израильтянам колодцы, воды полные, да зелень, прохладой дышащую.

Сами собой распределились обязанности, кто стада в горы гонял, кто обеды варил, а кто, по старой привычке, ремеслами занялся. Гончары отыскали неподалеку глину, смастерили круги из камней да твердой древесины сикомора, и через неделю израильтяне уже могли не только лепешки на каменьях печь, но и похлебки из горшков отведать. Каменщики из той же глины сложили печи, и теперь горячая еда красила каждый ужин. Резчики отыскали алебастра мягкого и, чтобы не отставать, тоже утвари кухонной наделали.

Но с мирной жизнью пришли и мирные проблемы. Кто-то что-то не поделил, кто-то получил порцию похлебки больше, а кто-то косо на жену соседа посмотрел. Пришлось Моисею дела такие прилюдно разбирать, судить по справедливости, да по совести.

* * *

Толпа вовсю смеялась и улюлюкала, смущенный Бирзаиф понуро рассматривал песчинки под ногами, самоуверенный Шаллум бросал победоносные взгляды.

Моисей поднялся. Два шага — и он внутри песчаного круга, взмах рукой — и евреи послушно замолчали.

— Назови свое имя, израильтянин, — властные слова вождя прокатились по площади. Люди затаили дыхание — начиналось самое интересное. А Моисей совсем тихо добавил, так что даже Шаллум в трех шагах ничего не понял: — Только ради всех богов, сделай это громко, чтобы и последний ребенок услышал.

— Бирзаиф, — разнеслось над толпой. Голос дрожал, волновался, но для начала — неплохо.

— Расскажи, как все было, — Моисей посмотрел в глаза молодому резчику и чуть заметно улыбнулся.

Приободренный Бирзаиф заговорил. Постепенно его голос набирал силу, хотя и срывался пару раз. Но стоило кому-то из толпы ухмыльнуться, Моисей бросал такой свирепый взгляд, что шутник тотчас замолкал.

— Две недели назад пришел ко мне молодой парень, я и имени его не знаю. Сказал, что хочет родителям возлюбленной подарок поднести. Ну, чтобы они вено за невесту небольшое назначили, а то он из небогатой семьи. И попросил вазу приготовить. Да такую, чтобы за душу брала, и ни у кого сомнений не возникало: он всем сердцем девушку любит. Только парень сразу предупредил, что такой же заказ и Шаллуму сделал. Мол, потом из двух ваз ту выберет, что приглянется больше. Ну, я и согласился. Не ради платы, нет. Я же понимаю, бедняк много не предложит. Захотелось с Шаллумом потягаться, выяснить в честном поединке, кто сильнее. Вот я вазу и сделал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Бирзаиф кивнул на каменную чашу, что стояла между спорщиками. Белый алебастр был сточен так, что стенки вазы казались не толще листа папируса. Тонкая резьба украшала крутые бока: стада бегущих антилоп, ветер, колышущий траву, яркое солнце на чистом небе. Но больше всего поражали ручки в форме гепардов: хвосты закручены к днищу, тела выточены так искусно, что чувствуется напряжение каждой мышцы под гладкой шкурой, головы покоятся на краю, морды вытянуты, словно хищники принюхиваются к содержимому вазы. Да, такая чаша сделала бы честь и столу фараона.

— Это ложь! — раздался уверенный голос Шаллума.

— Что именно? — тотчас развернулся Моисей. — То, что молодой парень заказал вазу? Что вы устроили между собой состязание? Или что-то другое?

Под пытливым взглядом вождя, Шаллум смутился.

— Нет, это правда… Вернее, не совсем… — Шаллум окончательно запутался, но Моисей молчал, и резчику пришлось самому находить выход. — Ложь то, что эту вазу сделал он. Судите сами: разве мог молодой умелец так искусно изобразить зверей, разве мог так тонко выточить стены? Это под силу только опытному мастеру. Вазу сделал я. У меня даже свидетели имеются. Прикажи, позову сразу. А он, — Шаллум презрительно махнул в сторону соперника, — мою работу украл и присвоил!

— Скажи, у тебя свидетели есть? — обратился Моисей к Бирзаифу.

Молодой резчик только отрицательно помотал головой.

— Вот видите! Какие могут быть сомнения, ваза по праву принадлежит мне, — Шаллум почти кричал.

— Тихо! Сядьте оба. Пока я ничего не решил, ваза принадлежит мне, как вашему вождю.

Спорить с Моисеем Шаллум не посмел. С гордо поднятой головой он прошел к камню и уверенно уселся. Бирзаиф поспешно юркнул к своему месту.

Моисей медленно оглядел площадь, пытливый взор задержался сначала на лице молодого Бирзаифа, потом надменного Шаллума. Толпа притихла. Все ждали приговора.

Моисей кивнул и поднял руку:

— Мудростью, дарованной богами, принял я такое решение. Каждый из мастеров утверждает, что ваза его. И проверить правдивость слов мы не можем. — Моисей не обратил внимания на жесты Шаллума, показывавшего, что у него-то есть свидетели. — Поэтому повелеваю расколоть вазу на две части. Каждый из мастеров получит половину. Тем самым спор разрешится.

Моисей обнажил меч и подошел к чаше. Толпа изумленно безмолвствовала.

Первым нашелся Шаллум:

— Нет, это не суд. Как можно одним ударом рушить работу долгих недель? А если у меня больше не получится создать такую прекрасную вазу? Ведь работа художника зависит от обстановки, от настроения, от материала. А вы вот так одним ударом все…

Но Моисея куда больше интересовало поведение молодого резчика, который молча поднялся и пошел прочь.

— Стой, Бирзаиф. Почему ты уходишь?

Голос Бирзаифа звучал намного увереннее, словно, после оглашения приговора тяжелая ноша свалилась с плеч:

— А разве может создатель спокойно смотреть на смерть своего творения? К тому же, если ваза будет разбита, значит, заказ так и не выполнен. Я ухожу, потому что меня ждет работа. Сделать другую вазу займет не один день.

Моисей довольно кивнул.

— Скажите, люди, — обратился он к евреям. — Кому вы верите: тому мастеру, который боится, что больше такой вазы не вырежет, или тому, который спешит сесть за дело, не теряя ни минуты?

Шаллум вдруг всё понял. Он сразу съежился, властность и уверенность напрочь исчезли с последними словами Моисея. А вождь терпеливо ждал ответа израильтян.