Бенджамин Дизраэли - Адам Кирш

свои приемы или на уик-энд в загородном имении с гораздо большей готовностью приглашали его, чем излишне серьезного Гладстона. Но, не имея детей и по-настоящему близких друзей, Дизраэли после смерти Мэри-Энн был очень одинок. И это одиночество омрачало остаток его жизни — время, когда он добился самых крупных политических побед.

Насколько пуста стала жизнь Дизраэли, можно судить по тому, с какой поспешностью он стремился эту пустоту заполнить. В первое же лето после смерти Мэри-Энн он затеял странные, почти любовные отношения с двумя сестрами средних лет — Селиной, графиней Бредфорд, и Анной, графиней Честерфилд. Он знал обеих еще с тридцатых годов, но теперь начал с жаром ухаживать за ними — платонически в случае Анны и романтически за младшей из сестер замужней Селиной. За последующие восемь лет он написал им в общей сложности тысячу шестьсот писем (в среднем по письму в два дня), продолжая эту переписку, даже когда снова стал премьер-министром в 1874 году. Письма к леди Бредфорд дышали страстью, которую трудно было ожидать от действующего премьер-министра, разменявшего восьмой десяток: «Уверен, нет большего несчастья, чем иметь сердце, которое не желает стареть. Перенести эту беду помогают лишь тяготы общественной жизни. Если мы должны управлять великой державой, то нам заказано любовное волнение, мы не имеем права отвлекаться».

Он писал леди Бредфорд во время заседаний парламента и совещаний кабинета министров, иногда отправляя к ней посыльного по два раза на дню. Как подросток, он придумывал способы словно случайно столкнуться с ней на приемах. «Недавно, — писал он в 1874 году, — вы такой массе дел и забот, которые на мне лежат. Дело в том, что писать вам меня принуждают мои чувства. Это мой долг и моя радость — долг сердца и радость моей жизни. Не думаю, что я слишком безрассуден. Ведь я никогда не просил у вас ничего, кроме вашего общества». Совершенно ясно, что целью его была не физическая близость — скорее он добивался той любви и того внимания, которые в свое время дала ему Мэри-Энн. Как он сказал ей много лет тому назад: «Я так устроен, что моя жизнь должна стать нескончаемой любовью». Даже когда Селина дала ему ясно понять, что его ухаживания ей в тягость, Дизраэли не смог удержаться от просительного тона. «Я не мыслю жизни без возможности видеть вас каждый день», — писал он ей. Ни в общественной, ни в частной жизни он еще никогда не был так трогателен, как в пору этой поздней и отнюдь не взаимной любви.

Однако он преодолевал горе от потери жены и иным, более созидательным способом — уйдя с головой в политику. После выборов 1868 года Дизраэли вернулся на свой прежний пост лидера оппозиции, но теперь уже не проявлял в парламенте прежней активности, поскольку понимал, что либеральное большинство не победить. Однако в год смерти Мэри-Энн произошло несколько важных изменений на политической сцене. В феврале 1872 года в соборе Святого Павла состоялась благодарственная служба по случаю благополучного исцеления принца Уэльского, на которой присутствовали все ведущие политики. Пока они проходили сквозь толпу, чтобы попасть внутрь собора, премьер-министра Гладстона освистали, а Дизраэли, напротив, встретили громкими приветственными возгласами и аплодисментами. Такая реакция свидетельствовала не только о том, что страна устала от либерального правительства, но и о том, что теперь у Дизраэли репутация уже отнюдь не скверная. К этому времени он уже так долго был в политике, что воспринимался как часть истеблишмента, более того — его даже любили.

В том же году Дизраэли произнес две важные программные речи, добавившие ему авторитета. Он редко выступал перед большим скоплением людей, предпочитая использовать свой ораторский дар в парламентских дебатах. Но в апреле на массовом митинге в Манчестере, а затем, в июне, в лондонском Хрустальном дворце[87] он развил две темы, которые были крайне важны для будущего консервативной партии. Во-первых, он заявил о необходимости повысить уровень жизни бедных слоев населения, в чем за десятилетия пребывания у власти не преуспело пассивное либеральное правительство. Еще с 1845 года, со времени создания «Сибиллы», Дизраэли считал, что на тори лежит особая миссия — устранить те беды, в которые ввергла рабочий класс промышленная революция. Теперь он пообещал заняться «жилищами бедноты, моральные последствия состояния которых не менее существенны, чем материальные», а также «регулировать промышленное производство, контролировать условия труда <…> [и] чистоту продуктов питания». Для этой политики заботы о здоровье и благосостоянии народа он придумал девиз, переиначив библейскую фразу «Суета сует, все суета!» на «Sanitas sanitatum, omnia sanitas»[88].

Одновременно Дизраэли призвал консервативную партию заняться проблемами Британской империи. Либералы никогда не проявляли особого интереса к британским колониям, полагая, что те лишь обременяют бюджет и препятствуют свободной торговле, хотя и не пытались от них освободиться. Действия либералов, предостерегал теперь Дизраэли, угрожают «распадом Британской империи». И продолжил наводить глянец на малопривлекательную реальность колониализма, облекая Империю в поэтические одежды. Вот как он говорил о выборе, который предстоит сделать избирателям: «Удовольствуетесь ли вы жизнью в уютной Англии, скроенной по образцам континентальной Европы, и в урочный час встретите то, что принесет неотвратимая судьба, или вы хотите быть великой страной, Империей, страной, где ваши повзрослевшие сыновья займут высокие посты и обретут не только почитание своих соотечественников, но и уважение всего мира».

Здесь явно чувствуются отзвуки романтического представления Дизраэли об Израиле, созданном его воображением. Однако, хотя риторические пассажи о национальных единстве и славе были обычным приемом в его арсенале, у него никогда не возникало возможности или обязательства перейти от слов к реальным политическим шагам. Но в начале 1874 года Гладстон объявил всеобщие выборы, и, к удивлению обеих партий, их результатом стала не просто победа консерваторов, но победа оглушительная. Впервые после поражения Пиля тори завоевали внушительное большинство в парламенте, и именно победитель Пиля пожал плоды этой победы. Для этого потребовалось почти пятьдесят лет, но, в конечном счете, Дизраэли достиг того, о чем мечтал Вивиан Грей: «Власть! О, сколько бессонных ночей, сколько дней, полных жгучей тревоги, какое напряжение всех умственных и телесных сил, какие странствия, какую ненависть, какие яростные схватки, какие опасности я бы не испытал с восторгом и радостью ради ее обретения!»

И все же трудно избежать ощущения, что Дизраэли испытал слишком много и ждал слишком долго, чтобы, получив наконец власть, насладиться ей в полную силу. К началу второго срока пребывания на посту премьер-министра ему было шестьдесят девять лет, он вдовел и его здоровье