Покуда есть Россия - Борис Тумасов

Но вот турки броском ворвались в первую траншею, выбили симбирцев. Стрелки отошли ко второй линии, зацепились…

Десятый гренадерский Малороссийский полк Данилов встретил на полпути. Увидел полковника, обрадовался:

— Голубчик, поспешите. Османы навалились силой великой! Они ворвались в наши ложементы! Три батальона симбирцев полегли!

Полковник привстал в стременах, повернулся к траншеям:

— Братцы гренадеры, спасать надо товарищей! Бего-ом!

Малороссийцы ввязались в бой с марша, но турки встретили их таким густым огнём, что атака сорвалась.

Кутаясь в шинель, Осман-паша наблюдал за развернувшимся сражением. Над ним полоскалось на холодном ветру зелёное знамя.

Подъехал начальник штаба.

— Взята вторая линия.

— Вижу. Генерал Ганецкий не ожидал нас. Теперь только вперёд и фланговые удары против Копаной Могилы и Астраханского люнета[68]. Во имя аллаха, милостивого и щедрого!.. Бросьте ещё шесть таборов. Мы откроем дорогу на Софию.

— Наше превосходство над русскими в четыре раза.

— Отлично. Чем быстрее мы разорвём кольцо и начнём выход, тем лучше. Иншалла![69]

— По последним сведениям, у Копаной Могилы генерал Ганецкий. В его распоряжении общий резерв Дольне-Дублянского отряда.

— Мы должны расширить прорыв и удержать его…

Бой длился уже больше трёх часов. Подоспела 2-я бригада 3-й Гренадерской дивизии. Генерала Квитницкого встретил Ганецкий.

— Положение критическое, на вас надежда. Исправляйте наши промахи. — Привстал в стременах, крикнул солдатам: — Братцы фанагорийцы, астраханцы, вологодцы[70]! Турки заняли наши укрепления. В их руках восемь наших пушек. Надо не только отбить врага, но и закрыть прорыв. С Богом, братцы! Отечество помнит вас!

Гренадеры ударили в штыки. Громовое «ура!» разнеслось по полю.

Ганецкий снял папаху, перекрестился:

— Теперь я уверен в успехе…

Осман-паша сделался мрачным. Не видел, чутьём опытного полководца уловил: в сражении наступает перелом. Инициативой завладевают русские. Стараясь сохранять видимое спокойствие, приказал начальнику штаба:

— Срочно вводите в бой общий резерв.

— Но в наличии всего три табора, вся дивизия ещё на том берегу. Её переправу задержал обоз.

— О шайтан[71], — выругался Осман-паша, — обозы и беженцы погубят нас!

Русские батареи усилили обстрел. Рвались гранаты, треск и грохот, свист картечи и многотысячный устрашающий крик.

Вступила в сражение 1-я бригада 2-й Гренадерской дивизии. Ударила левым флангом.

С Зелёных гор спускались бригады Скобелева, а с Гривицких высот послал свои части князь Карл.

С трудом сдерживая натиск русских бригад, турки отходили к реке. Но тут, сея панику, на них надавили переправившиеся обоз и резерв. Снаряды рвались в самом скоплении. Осколок разорвавшейся гранаты угодил в ногу Осман-паше. Его перенесли в коляску.

— Настал конец плевненской обороны, — горько промолвил Осман-паша. — Паника и страх завершат разгром. Такой исход я предвидел.

И хотя Тотлебен с утра намеревался выехать на шестой участок, к Ганецкому, главнокомандующий заявил:

— Мы отправимся на Тугеницкий редут.

— Ваше высочество, но почему Тугеницкий? — спросил Тотлебен.

— Эдуард Иванович, считайте меня и Артура Адамовича своими гостями. А воля гостей должна исполняться.

Сказал тоном, не терпящим возражений. Непокойчицкий кивнул согласно. Тотлебен и князь Имеретинский промолчали.

Коляску главнокомандующего сопровождали свита и конный гусар.

С Тугеницкого редута местность не разглядеть, плотный туман тянулся полосой.

— Ваше высочество, куда прикажете ехать? — спросил Тотлебен.

— В Радищево, на телеграф, свяжемся с участками.

Дорога оказалась забитой войсками. Проходили роты, батальоны. Дружно приветствовали главнокомандующего и генералов.

— Не кажется ли вам, Эдуард Иванович, что бой идёт без всяких с нашей стороны диспозиций?

— Ваше высочество, — обиделся князь Имеретинский, — начальники участков, в том числе и генерал Ганецкий, действуют согласно ранее разработанной генералом Тотлебеном и штабом диспозиции.

— Кажется, бой заканчивается, — смягчил напряжение Тотлебен. — И туман рассеивается. Не угодно ли подняться на ту вершину?

Спешились, взошли на холм. Имеретинский подал великому князю бинокль.

— Вы правы, Ганецкий берёт последний аккорд. Давайте переедем на ту сторону реки.

Едва оказались на противоположном берегу, как повстречался Скобелев. На неизменно белом коне, шинель нараспашку. Разгорячённый боем, борода растрепалась на ветру.

— Ваше высочество, раненый Осман-паша сдал оружие генералу Ганецкому.

Великий князь вздохнул с облегчением:

— Слава те, Господи. Какие трофеи, на целую армию! — Главнокомандующий кивнул на груды оружия.

Подъехал князь Карл с генералами.

— Поздравляю вас, князь.

Пожал руку. Направились по дороге. Показалась коляска с Осман-пашой. Турецкого военачальника сопровождала многочисленная свита. Главнокомандующий с Тотлебеном и остальными генералами подошли к коляске. Осман-паша попытался подняться, но тут же рухнул на сиденье. Раненую ногу пронзила острая боль.

Великий князь сказал по-французски:

— Не беспокойтесь, ради Бога. Мы уважаем ваш талант военачальника и смелость солдата.

Личный доктор Осман-паши, рыжий англичанин, перевёл на английский.

Склонив голову, Осман-паша ответил, и тот же англичанин снова сказал:

— Гази Осман-паша благодарит русских генералов за великодушие и преклоняется перед русским оружием. Он спрашивает, нет ли среди вас генерала Тотлебена.

Великий князь с усмешкой указал на Эдуарда Ивановича.

Чёрные глаза турецкого военачальника надолго впились в Тотлебена. Эдуард Иванович выдержал взгляд. Осман-паша заговорил, доктор перевёл:

— Гази Осман-паша убеждён: генерал Тотлебен прекрасный военачальник и талантливый инженер, и Плевна тому подтверждение. Сложить оружие перед таким противником не зазорно.

Глава 4

Декабрь на Шипке. Плевна развязала руки. «Мы за зимнюю кампанию». «Загонять скот в хлев надлежит нагайкой…». Гвардия штурмует балканские вершины. Взятие Софии. Жандармы забирают Поликарпа Саушкина. Пятое письмо, и последнее.

Декабрь-студень закружил, завьюжил метелями, завалил снегом Шипку. Утро солдатское начиналось с расчистки ложементов, батарей.

Четвёртый месяц продолжалось «шипкинское сидение», а по-прежнему не улучшилось снабжение: провианта в обрез, ещё хуже с вещевым довольствием. В первую декабрьскую ночь в разыгравшийся в горах буран замёрзли на посту несколько стрелков. Закоченели, прикрытые снегом. По полкам и дружинам прибавились обмороженные. Особенно в дивизии генерала Гершельмана, беспощадно каравшего солдат за нарушение формы.

Стрелки роптали:

— Лукавый раб, зверь лютый!

— Отчего не изгаляться, коли сам в тепле? Вона, дымок из землянки вьётся.

— Ему ль, немчуре, жалеть солдат русских.

Довелось Стояну со взводом войников сопровождать санитарный транспорт в габровский госпиталь. В сумерках погрузили раненых и обмороженных на двуколки, и ездовые, местные болгары, под уздцы повели лошадей.

Всю дорогу сыпал снег, и, покуда добрались до Габрово, раненые и обмороженные оказались под снежным одеялом…

На Шипку поручик с войниками возвратился к утру. Асен растопил в котелке снег, заварил мёрзлые плоды шиповника. Пахучий, с едва уловимой кислинкой кипяток согрел. Укрывшись Асеновой сухой шинелью, Стоян заснул. Снился санитарный поезд, снежная пелена и глухие стоны раненых. И Стоян стонал вместе с ними во сне. Заботливый войник Асен несколько раз поправлял на нём сбившуюся шинель, протапливал самодельную, сделанную из жестяного ведёрка печку. Но Стоян ничего не слышал. Ему виделось белое поле припорошенных снегом, замёрзших стрелков. Между ними ходил усатый, краснощёкий генерал Гершельман и говорил громко, сердито: «На то и солдат, чтоб погибать за веру, царя и отечество…»

В Главную императорскую квартиру прибыл вызванный с Кавказского театра генерал Обручев.

Александр II принял Обручева вместе с Милютиным. Разговор вёл стоя, накоротке. Выслушав рассказ генерала о боевых действиях Кавказской армии, император заметил недовольно:

— Недопустимая медлительность, господа, какая имеет место при несогласованности. Прошу вас, Николай Николаевич, тщательно изучить ситуацию на Балканах и на ближайшем военном совете высказать свои соображения о будущем кампании…

Императорский кабинет Обручев покинул вместе с военным министром. По дороге сказал с сожалением: