Цесаревич Константин - Лев Жданов

— Верю, верю… И вот тебе доказательство!..

Быстрым движением достала она на груди спрятанный там в глубине, в естественном ложе, за корсажем, небольшой тонкий кинжал в красивых серебряных ножнах и бросила на столик, стоящий между нею и Константином, который сначала даже попятился от удивления. Смертоносное орудие, хотя бы и маленьких размеров, скрывалось в таком заветном месте, а он и не подозревал ничего.

— Что еще такое? Откуда эта игрушка? На что она тебе?

Машинально он взял тремя пальцами за рукоятку, больше на ней не поместилось пальцев его широкой, мясистой руки. Другой рукой снял ножны, которые прилегали очень плотно и сошли не сразу.

Узкое, как жало, очень острое лезвие сверкнуло под лучами лампы, стоящей рядом.

— Ого! Да это опасная игрушка! — проворчал он, хмурясь.

— Не для меня. Я хранила это стальное жало на случай… для своего освобождения от земной неволи… Если бы…

— Ффу! Час от часу не легче! Боюсь теперь и оставить тебя одну, Жанета. Какие чудеса приходят тебе на ум!.. Господи!.. Даже в пот бросило…

— Нет. Теперь не бойся. Я не боюсь за себя. Будь ты спокоен… Но раньше боялась… Никого другого — самой себя. Ты знаешь: мне уже двадцать лет… Я женщина вполне. В мои годы девушки у нас становятся женами и матерями… Я так тебя люблю. Тебя я не опасалась: ты слишком рыцарь, чтобы обидеть беззащитную, любящую тебя девушку… Но я сама могла забыться… увлечь и тебя. Я так люблю моего Константина… И если бы это случилось… я бы сейчас же после того покончила с собою, чтобы избежать стыда… Чтобы не испытать минуты, когда ты, пресытясь мною, карая меня за легкомыслие, оттолкнешь свою Жанету и пойдешь за новым наслаждением… Когда… Словом: искупление пришло бы немедленно за минутой слабости. Но теперь я полна новых сил! Надежда стать твоей женой… Если не теперь, так через год, через два… через пять… О, это придает мне уверенности, что падения своего я не допущу… ради себя, ради твоей чести: ты должен взять чистой свою Жанету, когда она станет женой Константина перед Богом и людьми… Я была страшна самой себе и носила оружие на всякий случай. Теперь оно бесполезно. Я не боюсь ничего… Милый!

В первый раз Жанета, не дожидаясь почина со стороны Константина, первая обвила его шею и приникла к его губам нежным долгим поцелуем.

У него вздулись на лбу жилы, закружилась голова; но он, ответив на поцелуй, осторожно отстранил ее и заговорил мягко, поглядывая изредка на "игрушку", лежащую рядом на столе:

— Вот и отлично! Не волнуйся… Радость моя! Так и будет. Разве могло быть иначе… Ты вся сама чистота. Как же иначе могу я отнестись к тебе?.. Моя Клеопатра наизнанку. Та убивала желающих… а ты себя собиралась… Брр!.. Убери, пожалуйста, это… Или нет, лучше я…

Он вложил снова стальное светлое жало в матово-бледный серебряный футляр и спрятал кинжал в карман.

— Бери, бери… Все, душу, жизнь мою бери, мой любимый… Мой будущий супруг и господин…

В порыве чувства эта удивительная девушка вдруг опустилась к ногам Константина и прильнула к его коленям лицом, губами, головой.

Он встал, весь трепеща, поднял ее, усадил, сел снова рядом и умоляющим тоном заговорил:

— Перестань Жанета! Не мучь же и меня… Я живой человек… и люблю тебя… Будем сейчас благоразумны… Вот, — сразу меняя разговор, предложил он, — не хочешь ли, я прочту тебе письмо брата Александра? Он пишет из Риги… Там ужас что делается по военной части… Хочешь?

— Все, что хочешь! — томно протянула Жанета, откинулась на спинку кресла и, полузакрыв глаза, вытянув на коленях руки, как бы отдыхая после порыва, приготовилась слушать.

Бормоча про себя, Константин пропустил нескольку строк и потом стал читать вслух:

"22 числа сего месяца, на другой день по прибыти произведен был смотр и столь был неудачным, что пришлось мне своеручно писать таковой приказ: генерал-лейтенанту Гельфрейху выговор за слабость двух полков его дивизии, составляющих 2-ую бригаду. Оной командиру генерал-майору Пушкину состоять при дивизионном начальнике той же дивизии, а на его место бригадным генерал-майором Тимрот был назначен. Батальонный командир 1-го батальона Навагинского полку за слабость его батальона отрешается от командования сим батальоном! Строжайше предписано как дивизионному, так и бригадному командиру привести Навагинский и Эстляндский полки в надлежащий порядок. Сделаны вследствие бывшего смотра следующие замечания: 1) Шаг слаб, неверен, многие люди ноги совсем не держат. 1-й батальон Навагинского полку еще хуже прочих. 2) Штаб-офицеры своих мест не знают. Проходя сомкнутыми колоннами, иные батальонные командиры ехали вместе с адъютантами; в 3-м батальоне Эстляндского полку младший штаб-офицер ехал на правом фланге, а адъютант на левом первого взвода. 3) У того же штаб-офицера оголовие на лошади не форменное и не доставало уздечки. 4) Большая часть батальонных адъютантов не умеют сидеть верхом, ни шпаги держать. 5) В Навагинском полку унтер-офицеры под знаменами были из гренадерской роты, чего не следует".

— Что скажете, графиня? Это же позор!

— Ужасно! Могу себе представить, как был возмущен император, особенно после такого блеска, какой вы, мой князь, представили ему здесь!

— Да, могу сказать: лицом не ударили в грязь! Особенно мой, литовский батальон. Не правда ли?

— Да и финляндский не уступал ему ни в чем, Константин, надо сознаться…

— Ого! Вы тоже научились различать мои батальоны? Превосходно. Правда ваша: финляндцы молодцы… Не маршируют, а плывут… Как стена движется, так взводы идут целым фронтом, и рядами маршировка удивительная. Тишина, осанка… Точность в перемене фронта, чудо да и только!.. Истые чада российской лейб-гвардии…

— И наши, польские батальоны, тоже не хуже сознайтесь, Константин. Они достойные ученики своего великодушного учителя…

— Да, уж пришлось повозиться с ними… Но могу сказать: не посрамили! Да я бы тоже, вот как вы говорите, жив не остался, ежели бы мне такой указ на долю вышел, вон, как рижанам! Помилуй Бог!..

— Спаси и помилуй Святой Иисус… Быть того не могло.

— Надеюсь… А теперь снова за работу примемся… Я их вымуштрую, моих молодцов… Я их вгоню в девятый пот… Ха-ха-ха… Будут знать своего "старушка", как негодяйчики зовут меня любя… Молодых угоняю…

— Как, теперь? После такого напряжения, когда все устали. И сам яснейший круль так был доволен… И не дадите передохнуть себе и всем другим!

— Именно теперь! Хвалил их брат Александр, даже очень. И мне пишет новые похвалы. Я не возмечтаю. А от людей станется… Вот я и подтяну всех сызнова, дабы не думали, что уже дошли до совершенства и не опустились оттого, подобно этим рижанам несчастным. Строгости теперь у нас страшные пойдут… Брр!..

И он шутливо зарычал, хмуря щетки своих бровей. Жанета закрыла лицо руками, как будто испытывая настоящий страх.

— Ах, Иезус Мария… Опять строгости. Но, даст Бог, уже ничего не будет такого, вот как…

Она остановилась, как бы опасаясь обидеть своими словами Константина.

Он догадался, притих и, помолчав, проговорил:

— Будьте спокойны, графиня. Того не повторится, что было весною… Я клятву себе дал. Вижу, не те здесь люди, что у нас… Лучше ли, хуже ли, не стану разбирать… Только не те!.. Как они могли меня не понять! Вот… Я вам скажу то, чего не услышит от меня больше никто и никогда! Вот брат Александр очаровал всех ваших от мала до велика. Раньше не верили ничему, что хорошего шло от России.

— Магнаты толковали, что это подачки, "чечевичная похлебка" за отнятое первородство… Ксендзы твердили: "Timeo Danaos et dona ferentes!" [7] A стоило второй раз появиться здесь нашему "принцу Шарманту", как звала его бабушка, и все переменилось! Кричать о том, как король и император великодушен, как он любит Польшу и весь народ… Какую светлую будущность готовит вам… И никто не подумает, как легко было Александру овладеть сердцами. Он меня поставил здесь вроде сторожевого пса, инструктора, охранителя русских интересов. Что бы ни случилось неприятного, не говорят: "Новосильцев устроил, Ланской пожелал… Это сделано ради русских интересов, по воле царя Александра…" Нет. Сразу решают: "Негласный диктатор, цесаревич, брат короля-императора это сделал!" Я хорошо знаю, что про меня говорят везде… А сколько приходится мне тратить сил и здоровья, чтобы создать вам же хорошую, муштрованную армию, грозную для ваших врагов… Как много огорчений я переношу и от брата Александра, который, живя вдали, совсем иначе раньше глядел на поляков, на всю страну, чем я хотел ему раскрыть глаза. Да, я… Строгий… неукротимый "старушек"… Этого не ведает никто. Да навряд ли и узнает когда-либо! Я жертвовал своим трудом, временем, самолюбием подчас… И для чего? Потому что люблю ваш народ, полюбил и этот старый прекрасный… этот несчастный город… Такой веселый, такой кипучий и разоренный наполовину! Полюбил я его особенно с тех пор, как полюбил тебя, Жанета… как через тебя и еще немногих из вашей нации узнал, сколько хорошего кроется в душах сынов и дочерей вашего народа!.. И с той поры я охотно продолжаю нести свой крест, свою жертву. Я вижу, что она полезна моей родине. Всякий другой не станет так стоять на стороже русских интересов, как я здесь. Неуменье свое я возмещаю старанием, любовью к делу… Полезен я и вам, вашей отчизне, которую начинаю считать своей второй родиной… Потому что здесь родилась ты, моя птичка, моя вторая душа… Ты не мешай… Я разговорился нынче. Дай высказать… Давно я хотел. Не понимаю, как твой народ, чуткий и умный всегда и во всем, мог не понять этого! Выходит, что их, как детей, больше подкупает тонкая любезность, хорошие манеры и сладкие слова. Стоит приласкать их, дать несколько бомбошек и они растают. А два года жертв ставятся ни во что из-за нескольких резких слов, которые прорвутся, как от рассерженного отца к родным детям! Вот что больно, Жанета!.. Быть непонятым, вот что тяжело! Повторяется старая история… Моя блаженной памяти бабушка, великая Екатерина, как ее прозывали, умела тоже чаровать людей… И от нее ваши поляки были всегда в восторге, хотя она дважды разрывала на куски Польшу и собиралась разорвать в третий раз… да смерть не дала! А при встрече с вашими королями, которых она ссаживала с трона, как умела мягко стлать старушка! И вашим панам… Да это что… Слушай, что раз я случайно наблюдал еще мальчиком… Это было несколько дней спустя после "Варшавской бани", помнишь?.. Слыхала?!.