Книга японских обыкновений - Александр Meщеряков

Однако на проповеди приходили не только любопытствующие граждане, но и буддийские монахи, интересовавшиеся догматикой новой религии. Первоначально они считали христианство еще одной буддийской конфессией. Это было связано с тем, что Ксавье со своими сподвижниками прибыл в Японию со стороны Индии, откуда пришли все известные к тому времени буддийские учения. Поэтому миссионеров долгое время называли тэндзикудзи — «люди из Индии». Кроме того, Ксавье пришлось столкнуться с трудностями при переводе христианского понятия «Бог» на японский язык. На первых порах Ксавье для обозначения христианского Бога использовал буддийский термин Дайнити, который обозначал вполне определенного бога, а именно Будду Махавайрочану. Его первые проповеди, таким образом, призывали верить в Будду.

Такая оплошность была допущена в силу того, что первоначальные сведения о Японии были получены миссионерами от сопровождавшего их японца по имени Андзиро. Он некогда имел отношение к буддийской школе Сингон. Однако китайским языком Андзиро не владел, а значит не был знаком с самой доктриной, поскольку все буддийские тексты были написаны на китайском. В Индию Андзиро бежал, скрываясь от японского правосудия. В Гоа он познакомился с христианством и вскоре был крещен, получив имя Пауло де Санта Фе. О нем Ксавье часто упоминает в своем письме. Став христианином, Андзиро, по всей видимости, пытался объяснить миссионерам и без того малознакомую ему систему буддийских понятий путем согласования последних с христианскими идеями. Поэтому, послушав проповеди Ксавье, по свидетельству миссионера Луиса Фройса (1532–1597), «бонзы из секты Сингон говорили, что Бог, которого мы проповедовали, и Дайнити, которому они поклонялись, — одно и то же, и что нет между ними разницы, кроме как в словах». А монахи школы Дзэн, по утверждению того же Фройса, сравнивали христианского Бога с «хаосом хомбун, которого достигают через медитацию».[5]

Только по прошествии некоторого времени миссионеры, осознав свою ошибку, ввели в обращение португальское слово Deus для обозначения христианского бога. Но и это помогло лишь отчасти. Произносимое японцами как дэусо, оно было созвучно словосочетанию дай усо (яп.), «великая ложь», что и было подмечено и впоследствии активно эксплуатировалось буддийскими монахами:

«Когда они проповедовали, то хулили имя Господа, как хотели, говоря, что Deus и дайусо — это одно и то же. Дайусо по-японски означает „великая ложь“, поэтому якобы нужно опасаться нашего Бога. Произносили также и другие богохульства…».[6]

Вообще же буддийские монахи первыми в Японии заговорили об опасности, которая исходила от христиан, прямо или косвенно вмешивавшихся во внутренние дела страны. Кроме того, они вплоть до 1587 года, когда Тоётоми Хидэёси (1536–1598)[7] издал первый антихристианский эдикт, оставались единственной силой, оказывавшей сопротивление распространению христианства.

Первоначально, однако, отношение монахов к христианам было довольно спокойным. Можно сказать, что и христиане платили им тем же. Ксавье даже подружился с настоятелем одного из дзэнских монастырей Нинсицу, которого в письме называет своим другом. Ксавье также упоминает о том, что часто вступал в дискуссию с Нинсицу на теологические темы.

Диспуты был одним из самых излюбленных методов иезуитов. И в Японии они скоро стали обычной практикой. Тогда-то и выяснилось, что иезуиты, сделав ставку на открытую дискуссию, стали фактически заложниками своей собственной тактики. Как писал Косме де Торрес в своем послании к Ксавье от 20 октября 1551 года, дзэнские монахи «задают такие вопросы, на которые любой самый образованный человек, говоря с неверующими, не смог бы ответить так, чтобы они остались довольны».

Иезуиты, таким образом, были обязаны вести дискуссию на равных с буддистами, уровень подготовки которых оказался весьма высок. Требовались хорошо обученные кадры. Ксавье, вернувшись в Индию, в апреле 1552 года писал в Португалию:

«Священники, приезжающие в эти земли собирать урожай душ, должны отвечать двум требованиям: первое — большой опыт работы, в которой они показали себя с лучшей стороны; второе — образованность. Они должны быть способны не только проповедовать и исповедовать, но и отвечать на те многие вопросы, которые будут им задавать языческие священники в Японии и Китае и конца которым не будет. <…> Прошу Вас, дражайший Брат мой, отправьте людей, повидавших мир, переживших гонения и вышедших, благодаря милости Господа, победителями».

Как выяснилось по прошествии нескольких десятилетий, японская миссия нуждалась не только в неординарных личностях, но и в существенной коррекции своей политики и методов. Многие выводы относительно перспектив христианизации японцев, сделанные Ксавье на основе своих впечатлений, оказались ошибочными. А ведь именно на них в течение почти трех десятилетий строилась деятельность миссии.

Внутреннее убранство храма Пятисот Гениев. С гравюры сер. XIX в.

Тем не менее сведения, содержащиеся в письме Ксавье, представляют огромный интерес для современного исследователя.

Фактически в этом письме представлено первое подробное описание различных сторон жизни японцев, автором которого является человек «со стороны», представитель культуры, во многом отличной от японской. До этого момента вся информация, касавшаяся Японии, выходила из-под пера самих японцев, а сведения, содержавшиеся в китайских хрониках, были чрезвычайно скудны. Данное письмо является, таким образом, первым документом, в котором представлен взгляд извне на реалии жизни средневековой Японии.

Алессандро Валиньяно и обновление политики миссии в Японии

Алессандро Валиньяно[8] был одним из многих миссионеров, отправившихся в Японию вслед за Ксавье. По словам Луиса Фройса, это был человек «…очень образованный, знал много языков и обладал многими добродетелями, один из самых выдающихся людей ордена, когда-либо побывавших в Азии».

Родился Валиньяно в знатной семье из Неаполя в феврале 1539 года. Перед тем, как он был принят в орден иезуитов в 1566 году, изучал право в университете Падуи. Прекрасные способности обеспечили ему блестящую карьеру: уже в 1573 году, то есть по прошествии всего семи лет со дня вступления в орден, высочайшим разрешением Генерала ордена Эверарда Меркуриана ему было позволено принять четвертый обет и получить священство. В сентябре того же года он был назначен на Дальний Восток в должности Генерала-викария Восточной Индии.[9]

Валиньяно прибыл в Гоа в 1574 году, а в Японии он побывал трижды. Его первый приезд пришелся на июль 1579 года и сопровождался чрезвычайно активной деятельностью. За два с лишним года Валиньяно открыл школу для послушников в Усуки (преф. Оита), семинарию в Арима (преф. Нагасаки) и Адзути (преф. Сига) и колледж в Фунай (в настоящее время город Оита). Он получил аудиенцию и радушный прием у Ода Нобунага (1534–1582)[10] и, наконец, организовал первое посольство, состоящее из четырех японских юношей, родственников христианских даймё провинций Бунго, Арима и Омура в Европу. В свой второй приезд, продлившийся с июля 1590 по октябрь 1592 г., он был принят Тоётоми Хидэёси и смог не только окончательно уладить вопрос о дальнейшем пребывании миссии в Японии, возникший в результате изданного самим Хидэёси 24 июля 1587 года указа о высылке всех священников из Японии. Третий, последний и самый продолжительный визит (с августа 1598 по октябрь 1603 г.) позволил Валиньяно увидеть воочию плоды своей активной политики.

Именно с его именем связана выработка и формирование единой и принципиально новой политики миссии в Японии. Дело в том, что японская миссия изначально подчинялась Провинциалу[11] Индии, а потому используемые иезуитами методы и стиль поведения были теми же, что и практиковавшиеся в Индии, но они явно не отличались утонченностью и терпимостью. Так, многие из иезуитов жаловались, что не могут так же, как и в отношении других азиатских христиан, применять в отношении японцев телесные наказания за проступки по причине обостренного чувства собственного достоинства последних.

Кроме того, падре Франсиско Кабрал, служивший до своего назначения главой миссии в Японию в 1570 году наставником, проповедником и ректором в Басаиме (Индия), был истинный аскетом и фанатично боролся с язычеством во имя Господа — истинный солдат Церкви. Вряд ли в его представлениях Япония отличалась от любой другой нехристианской страны. Он прибыл с твердым намерением собрать как можно больший, как выражались иезуиты, «урожай душ» и был слишком прямолинеен и настойчив в этом своем намерении. Неудивительно, что его мало интересовали такие тонкости, как японский этикет, к которому он относился с холодным презрением, как к любому языческому ритуалу. Показательно, что свою деятельность на посту Главы миссии он начал с запрета предписанного сословным этикетом ношения шелковой одежды для священников и додзюку,[12] посчитав это излишней роскошью, и, невзирая на последствия, обязал всех носить простую хлопчатобумажную сутану черного цвета, как в Индии или в Европе.