Звездный скиталец (С иллюстрациями) - Николай Гацунаев

Меры по усилению охраны ощутимых результатов не давали, поджигателей задержать не удавалось, зато перепуганные насмерть каючники не только наотрез отказывались иметь дело с Дюммелем, но вдобавок подали прошения-жалобы в военную администрацию и на имя самого хана хивинского Мухаммадрахима Второго.

Действия этих голоштанников явно кто-то направлял, но кто именно — так и оставалось невыясненным.

«Пришла беда — отворяй ворота», — гласит пословица; пока Дюммель ценою немалых расходов улаживал дела с командованием и хивинским ханом, неподалеку от пристани Чалыш сошел с рельсов железнодорожный состав, и прибывший с казачьим разъездом для выяснения причин катастрофы барон собственными глазами убедился в том, что крушение произошло не случайно: на участке длиною примерно пятьдесят метров полотно было разрушено, насыпь срыта, а рельсы и шпалы неизвестно куда исчезли.

— Туркмены озорничают, не иначе, — глубокомысленно изрек один из казаков, разглядывая многочисленные следы конских копыт на влажном песчаном грунте. — Они и рельсы со шпалами уволокли.

— На черта они им понадобились? — не выдержав, ругнулся Дюммель.

— А просто так, из озорства. — Казак огляделся, мотнул бородой в сторону зеркально отсвечивающего речного плеса. — Видать, в Амударью покидали, ваше благородие.

«Их благородие» чертыхнулся еще раз и приказал начать ремонтные работы. А несколько дней спустя караульные задержали ночью в симмонсовском парке неизвестного с коробком спичек и десятилитровым бидоном, под самое горлышко наполненным керосином.

Это уже было кое-что, и разбуженный среди ночи Дюммель тотчас приступил к допросу. Однако поджигатель — здоровенный бритоголовый детина в стеганом ватном халате на голое тело и драных холщовых поргках нес явную околесицу, а когда вконец выведенный из себя барон влепил ему затрещину, поднял такой крик, что переполошил весь дом. Явился, заспанный, злой как сатана, Симмонс в пижаме, учинил Дюммелю очередной разгон и велел запереть задержанного в подвале до утреннего разбирательства. А утром выяснилось, что ночной гость не кто иной, как дурачок с городского базара, который даже имени своего не знает и охотно откликается на любую кличку.

Дурачка отпустили на все четыре стороны, а Дюммель с Симмонсом, запершись в кабинете, два часа обсуждали создавшееся положение.

— Черт вас разберет, что вы за человек, Зигфрид, — выговаривал Симмонс без особого, впрочем, раздражения. — Что вам ни поручи, с треском провалите.

Барону ничего не оставалось, как молчать, понуро опустив голову.

— Ладно, — смягчился Симмонс. — Что думаете дальше делать?

— Обеспечить безопасность перевозок. Вдоль всей узкоколейки пикеты, казачьи разъезды…

— Ну-ну, — по тону трудно было определить, одобряет Симмонс или наоборот — осуждает.

— От услуг каючников надо отказаться полностью, — неуверенно продолжал барон.

— Ну, положим, это-то они уже сами сделали, — усмехнулся Симмонс. — Да еще челобитную на нас подали. Давайте дальше, Зигфрид.

— Увеличить число барж на Амударье. С каждым речным караваном — взвод охраны.

— Эдак вам, батенька, всего Ново-Ургенчского гарнизона не хватит. Ну, а еще что?

— Еще… — Дюммель растерянно развел руками. — Надо охрану дома усилить. Отменить приемы, ограничить посещения. Они теперь ни перед чем не остановятся.

— Кто «они»? — жестко спросил Симмонс.

— Ну… — Дюммель замялся. — Те, кто этого негодяя подослали.

— Вы знаете, кто это сделал? — в голосе шефа звенел металл.

— Пока нет. — На немца жалко было смотреть.

— Ну так вот, — Симмонс щелкнул зажигалкой, прикурил. — Прежде всего установите, чьи это фокусы. В лепешку расшибитесь, а выясните, ясно? Это во-первых. А во-вторых, распорядок в доме останется прежним: приемы были и будут. Я вам больше скажу: через неделю, то-бишь в следующее воскресенье, закатим бал. На пятьсот персон. С фейерверками, танцами, лотереей… Одним словом — бал! Пусть ни одна сволочь не воображает, что Симмонса можно запугать. Понятно?

— Понятно, шеф. Но…

— Никаких «но»! Посоветуйтесь с мадам и действуйте.

— Слушаюсь, шеф.

Симмонс ушел, хлопнув дверью. Дюммель тяжело плюхнулся в кресло и достал из ящика стола коробку с сигарами.

«Сдает шеф, — ни с того ни с сего подумал он, срезая перочинным ножом кончик сигары. — Нервишки шалят. Не знает, на ком зло сорвать».

Он долго раскуривал сыроватую сигару, потом откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, выпустил к потолку длинную струю дыма.

— «Никаких «но»! Никаких «но»! — теперь, когда Симмонса не было рядом, барон мог позволить себе роскошь передразнить шефа. — «Посоветуйтесь с мадам!» — не открывая глаз, Дюммель скрипнул зубами. — Побежал, как же! Мальчишку нашли!»

— О чем это вы, герр Дюммель? — прозвучал над самым ухом забывшегося барона мелодичный голос Эльсиноры. Львиный рык и тот, наверное, не произвел бы на барона большего впечатления: немец вскочил, как ужаленный, ошалело вытаращив глаза.

Эдьсинора стояла посредине комнаты, с любвпытством наблюдая за главой акционерного общества.

— Лишнего выпили? — осведомилась она.

— Боже упаси!.. То есть, я хотел сказать да, мадам! Простите великодушно…

«Эрнст, пожалуй, прав, — подумала она, продолжая разглядывать Дюммеля. — Ни капельки самолюбия. А ведь когда-то личность была. Не ахти какая, а все-тм ки… И с чисто женской непоследовательностью: — Бедняга Джума. Что его ждет?»

— Герр Симмонс намерен в воскресенье устроить бал, — неуверенно сообщил немец. — Велел посоветоваться с вами, мадам.

— Бал, — машинально повторила она. — Бал, вы сказали? Это, пожалуй, неплохо придумано: хоть какое-то развлечение. Заготовьте пригласительные билеты человек на сто.

— Приказано на пятьсот персон, — выпалил барон.

— Ну что ж, на пятьсот, так на пятьсот. Распорядитесь о покупках, наймите прислугу. Впрочем, не мне вас учить, герр Дюммель.

— Так точно, — обрадованно рявкнул тот. — Все будет сделано, мадам. Можете быть спокойны.

«Чему он радуется? — удивленно подумала Эльсинора. — А, да не все ли равно!» — И, махнув рукой, заговорила о другом.

После памятного возвращения из залитой кровью восставших рабов Хивы Симмонс долгое время не прикасался к времятрону. При одном взгляде на блестящую луковицу холодело в груди и начинали мерещиться черные провалы пустынных улиц, озаренные отблесками пожаров, зловещее карканье ворон, крадущиеся шаги, окровавленное лицо Савелия… Перехватывало дыхание от смрадного запаха разлагающихся трупов и чадящих руин. Спазмы перехватывали горло, и Симмонс спешил на воздух, в сад, искал забвения в работе — все равно какой, в разговорах с людьми — безразлично, с кем и о чем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});