Испанский садовник. Древо Иуды - Арчибальд Джозеф Кронин

за круглым столом, с которого она близоруко смела все коктейльные печеньица в пределах досягаемости, сидела Галли, маленькая русская старушка княгиня Галлатина, глухая как пень, редко подававшая голос, но посещавшая все мероприятия, чтобы поесть и даже кое-что унести с собой, умело спрятав в большую растрескавшуюся сумку, неизменно висевшую на ее локте, разбухшую от припасов и документов, доказывавших ее родство со знаменитым князем Юсуповым, мужем царской племянницы. Блеклое хроменькое существо с изношенным соболем на шее; каким бы ни было ее тяжелое прошлое, оно наградило ее покорной сладенькой улыбкой. Не слишком презентабельна, возможно, но тем не менее настоящая княгиня. Всеобщим вниманием владела совершенно противоположная особа – Леонора Шуц-Шпенглер, и пока они приближались, мадам Альтисхофер шепнула со смешком:

– Придется выслушать подробный рассказ о поездке Леоноры на охоту.

Замолчав на полуслове, Леонора послала им ослепительную улыбку. Это была оживленная маленькая брюнетка из Тессина, с красным смеющимся ртом, цепким взглядом и красивыми зубами; несколько лет тому назад она прогрызла себе путь к сердцу Германа Шуца – богатейшего экспортера сыра в Швейцарии, большого, бледного, грузного мужчины, который, казалось, был сделан из этого продукта. И все же Леонора сама по себе была достойна любви, хотя бы за ее великолепные и веселые вечера, пирушки, происходившие на вилле, выстроенной на холме, высоко над городом, во флигеле, освещенном свечами и отделанном красным деревом, со стенами, ощетинившимися изломанными рогами млекопитающих, среди которых порхали и щебетали стаи волнистых попугайчиков, пока Леонора, надев бумажный колпак, щедро потчевала гостей борщом, дыней, гуляшом, икрой, сырными блинчиками, пекинской уткой, трюфелями в портвейне и другими экзотическими блюдами, прежде чем затеять дикие и невероятные игры, рождавшиеся у нее в голове.

Мори редко обращал внимание на восторженные, бессвязные речи Леоноры, и мысли его блуждали, когда она продолжила описывать на французском поездку, из которой они с мужем недавно вернулись. До его сознания донеслось, что у Шуца к концу жизни проявились амбиции егеря: он арендовал охотничье угодье, кажется, где-то в Венгрии.

Леонора все не унималась, и его ухо невольно выхватило несколько фраз, после чего он начал внимательно вслушиваться, чувствуя, как внутри что-то больно сжимается. Она рассказывала вовсе не о Венгрии, а описывала одно местечко в высокогорной Шотландии, причем словами, внезапно показавшимися ему знакомыми. Не может быть; вероятно, он ошибся. Но рассказ продолжался, и его подозрение напряженно росло. Он услышал о дороге вверх по склону от устья реки, о панораме на болото с вершины холма, о реке, бегущей между высокими стенами ущелья прямо в озеро, о горе, доминирующей надо всем этим видом. Внезапно он ощутил дрожь, сердце перевернулось в груди и быстро забилось. Боже, мог ли он предполагать, что это вновь всплывет, причем так неожиданно? Ведь она назвала гору, и реку, и озеро; наконец она назвала пустошь, арендованную мужем, и все эти совершенно непредвиденные слова вызвали в Мори болезненный стыд, потрясение, дурное предчувствие.

Кто-то спросил ее:

– Как вас занесло в такую глушь?

– Мы добрались туда по абсолютно фантастической железной дороге – одна узкоколейка, три состава в день… Прибыли на восхитительную маленькую станцию с таким симпатичным названием…

Он ни за что не хотел слышать это название, но все же пришлось, и оно вызвало в воспоминаниях последнее, неминуемое, хоть и невысказанное слово. Он повернулся, пробормотав какие-то извинения, и побрел прочь. Правда, тут же обнаружил, что у его локтя добродушно трется Стенч.

– Уже уходишь, дружище? Что, не в состоянии дольше выдержать подобное собрание чудиков?

Ему кое-как удалось отвязаться от журналиста. В фойе холодный сквозняк взбодрил его, привел в порядок спутанные мысли. Он понял, что нельзя убегать вот так, вынуждая мадам фон Альтисхофер возвращаться одной. Он должен подождать, отыскать менее людное место – вон там, рядом с колонной, возле выхода, – оставалось надеяться, что она не задержится надолго. И действительно, не успел он дойти до колонны, как мадам фон Альтисхофер оказалась рядом.

– Мой дорогой друг, вы заболели? – озабоченно произнесла она. – Я видела, что вы побелели как полотно.

– Я действительно почувствовал себя довольно странно. – Он с усилием выдавил улыбку. – Там до ужаса душно.

– В таком случае мы сейчас же уходим, – решительно заявила она.

Он хотел было протестовать, но сразу оставил все попытки. Артуро стоял на улице, разговаривал с другими шоферами. Она пожелала отвезти Мори прямо к нему на виллу, но – не столько из вежливости, сколько от отчаянной необходимости побыть одному – он настоял на том, чтобы доставить ее в Зеебург.

– Зайдите выпить глоточек, – предложила она, когда они прибыли. – На этот раз чего-нибудь настоящего. – А когда он отказался, заметила, что ему следует отдохнуть, и заботливо добавила: – Поберегите себя, мой друг. Если позволите, я позвоню вам утром.

Вернувшись домой, он прилег на час, пытаясь себя успокоить. Нельзя допустить, чтобы случайное слово, простое совпадение разрушило безмятежность бытия, которое он с таким тщанием выстроил. И все же это не было случайным словом. Это было слово, пролежавшее долгие годы в глубине его памяти, навязчивое и мучительное. Он должен его побороть, снова загнать в темноту подсознания. Но не мог с этим справиться, не мог запечатать ум от роившихся мыслей. За обедом он лишь делал вид, что ест: депрессия расползлась по всему дому, затронув даже слуг, ощутивших в его необычном настроении нечто, сказавшееся и на них самих.

После обеда он ушел в гостиную и постоял у окна на террасу. Уловил, что надвигается гроза; это было одно из тех быстрых, ослепительных проявлений, когда, крикнув Артуро, чтобы тот поставил пластинку Берлиоза, он смотрел и слушал с чувством абсолютного восторга. Теперь же он мрачно наблюдал, как огромная масса невесть откуда взявшейся чернильной тучи не спеша дрейфовала над Ризенбергом. Воздух неподвижно замер, наполненный душной тишиной, свет приобрел неестественный оттенок охры. Затем послышался вздох – слабый, словно издалека. Задрожала листва, а по плоской поверхности озера пробежала рябь. Небо медленно потемнело, став непроницаемо свинцовым, и закрыло гору, а потом полыхнуло голубым, раздались первые раскаты грома. Подул ветер – внезапный, пронизывающий, хлеставший, словно кнут. Деревья под ним вздрагивали, гнулись, пресмыкаясь, и роняли листву. В конце сада два высоких тополя бичевали землю. Озеро вспенилось, разбушевалось, волны набрасывались на маленький пирс, взвился желтый флаг, обозначая опасность. Молнии теперь сверкали не переставая, гром эхом разносился среди невидимых горных вершин. А затем полил дождь – сначала упали отдельные большие капли, словно предупреждая, что грядет не баюкающий дождик, а нечто зловещее. Так оно и вышло: с неба обрушилась