Паровоз из Гонконга - Валерий Алексеев

— А-аа-а!

Руди, носившийся по пустынному пляжу с красно-желтым мячом, сейчас оставил свое занятие и бежал к ним издалека, бодая воздух головой и яростно двигая локтями, как будто пытался разорвать опутавшие его силки. Судя по его раскрытому рту, кричал именно он, хотя этот вопль не принадлежал никому, он просто плыл над пляжем, как газовый оранжевый платок.

Взрослые тоже бросили свою возню с мангалом, они стояли у полосы голубой жесткой травы и смотрели на Андрея и Настасью.

— С ума сходил, да? — запыхавшись, Руди подбежал к Андрею и крепко схватил его за локоть своей шершавой, как наждак, перепачканной в песке рукой. — Смотри туда! Быстрее смотри, видишь?

Андрей, спустив Настасью с плеч, обернулся к океану. Вначале он ничего не увидел, кроме взлетающей белой пены и стеклянной толщи пропитанной солнечным светом зеленой воды. Блеск и плеск, ничего больше. Но потом, проморгавшись, вдалеке, за пенистыми валами, где покачивалась спокойная вода, он увидел толстый темный предмет, косо торчавший из воды, как рубка атомной подводной лодки. Меньше всего это походило на рыбий плавник в нашем понимании слова, но это был рыбий плавник, он двигался живо и туго, и вода, отколыхиваясь, то и дело открывала скат темной блестящей спины. Рыбина сделала круг и вновь со стремительной быстротой проплыла вдоль берега, совсем невдалеке, за грядой прибоя. Потом плавник исчез под водой, вновь появился, опять исчез, и так, ныряя, стал удаляться, пока не пропал среди волн.

— Видел, да? Видел? — настойчиво повторял Руди.

— Ну, и что? — неуверенно проговорил Андрей, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — Дельфин, я думаю.

Руди, презрительно захохотав, повалился навзничь и перекувыркнулся через голову.

— Ха! Долфин, долфин! Прыгает! Ам-ам! Кушать хочет!

Руди как будто нарочно коверкал отдельные слова, другие же у него получались очень чисто, с естественными модуляциями: «Ку-у-шить хоч-т!» Должно быть, те, которые Тамара повторяла особенно часто.

Отсмеявшись, он поднялся, приблизил к Андрею свое странно асимметричное лицо с неправильно, как бы на разной высоте, расставленными глазами, и страшным шепотом сказал:

— Это шарк, понимаешь? Как это будет — шарк? Очень опасно!

Андрей представил себе, как рядом в зеленой воде взбухает белесая холодная туша, обдирает ему бок своей чешуей, и бедная Настасья, не пикнув, оказывается со своими ручками и ножками в скорбной и мерзкой рыбьей пасти. — и у него похолодели кишки. Как дальше жить тогда? Вот это горе так горе. А то, что кто-то уезжает в Новую Зеландию, — разве это беда? Царство небесное!

— Акула? Да не может она так близко к берегу, — неуверенно сказал он. — Ей, чтобы схватить, надо еще пузом вверх перевернуться.

— Пузом вверх? — глядя на него своими слепыми эмалевыми глазами, переспросил Руди. — Это как?

Андрей объяснил. Руди залопотал, как безумный, то и дело гортанно вскрикивая, размахивая перед носом Андрея руками и повторяя по-русски:

— Понимайшь? Понимайшь?

Он втолковывал, что акуле совсем не обязательно переворачиваться плавником вниз, достаточно слегка завалиться набок.

— Испугалась? — спросил Андрей, наклоняясь к Настасье.

— Не-а, — простодушно ответила девочка. — Ты бы меня защитил. Шашлыки на Жориных шампурах, хоть и свиные, получились на славу.

Дети были накормлены первыми и, осоловев, разлеглись на подстилке. Взрослые отнесли столик в тень и неторопливо разговаривали за едой.

— Не надобно нам роскошу и приправ чужестранных, — благодушествуя, сказал Иван Петрович, — дабы придать вкус доброте мяс и рыб…

Узкие плечи его, ноги и цыплячья грудь стали ярко-розовыми, на лицо он надвинул свой белый полотняный картуз.

— А мой, — ни с того ни с сего проговорила Тамара, — с утра накурился, сидит остекленелый… глядит перед собой и молчит.

Вислогрудая и узкобедрая, в черном глухом купальнике, Тамара стеснялась своей худобы, она похожа была на маленькую терракотовую фигурку первобытной женщины, и круглые очки, закрывавшие половину ее обезьяньего лица, этому впечатлению не противоречили. Рядом с Тамарой мама Люда выглядела даже упитанной. Впрочем, купальник ее ярко-красный «бикини», по мнению Андрея, мог бы быть и поскромней: мать семейства, не девочка.

— Ребята, — сказал Иван Петрович, — пошли бы вы, погуляли по бережку. Но дети настолько разомлели от еды и солнца, что никто не тронулся с места.

— Я б никогда не вышла за иностранца, — понизив голос, сказала мама Люда, — ты уж меня, Тамарочка, извини. Человек в других условиях сформировался, все объяснить ему — жизни не хватит. В лес за грибами пойдешь — он тебе такого насобирает! Ужас подумать!

— Мама, ну что за глупости ты говоришь! — лениво подал голос Андрей. — При чем здесь грибы?

— Нет, Андрюша, не глупости, — сказала Тамара. — В том-то и дело, что не глупости…

Лицо ее еще больше сморщилось, она сняла очки и полезла в сумку за платком. Руди, приподняв голову, за нею наблюдал.

— А у Андрюши что мать ни скажет — все глупости, — обиженно промолвила мама Люда.

— Не сердись на него, — сморкаясь и вытирая слезы, сказала Тамара. Если бы ты слышала, как дочка со мной говорит! «Всю печенку ты мне проела со своей Россией! Не знаю я твою Россию — и знать не хочу. Было бы там хорошо — ты бы оттуда не убегала…»

— А ты бы ей сказала: «Поезжай, посмотри».

— Не хочет. Боится, я думаю.

— Чего боится?

— А что наденут на нее ватник и заставят, как в кино, рельсы укладывать.

— Ребята, — вновь подал голос Иван Петрович, — ступайте, побегайте у воды. Раскиснете лежа на солнце.

Руди, как будто и ждал второго призыва, вскочил и, схватив Андрея за руку, стал его поднимать.

— Пойдем, пойдем! — бормотал он при этом. — Фламинго покажу, много фламингов, кр-ра-сивые!

— Только далеко не заходите! — крикнула вдогонку детям Людмила.

Оглядываясь на оливковую даль океана, по которой неправдоподобно белый на солнце плыл сухогруз, Андрей и Настя шли по глубокому песку вслед за неутомимым Руди. По недомыслию пустились в путь босиком, т приходилось все время смотреть под ноги, потому что песок был усеян острыми ракушками, клешнями, обломками панцирей, ореховой скорлупой. Андрей вначале подбирал ракушки, самые крупные валялись у кромки воды, где песок был мокрый и плотный, как асфальт: конические, губастые, разлапистые и гладкие, похожие на больших пестрых жуков… это было целом богатство, но Руди, оборачиваясь, подгонял:

— Не надо, брось! Там лучше! Много-много!

И Андрей с сожалением положил все собранное на песок — потому что Настя наколола себе пятку, и ее пришлось посадить на плечи.

Ладно, в следующий раз, беззаботно подумал он, не зная еще, что следующего раза не будет.

Вдруг Андрей почувствовал где-то рядом опасность и, замедлив шаги, огляделся. Невдалеке, у самых кустов, стояли широкие и приземистые, ниже человеческого роста, деревянные зонты, крытые сухим пальмовым листом, вначале Андрей принял их за хижины рыбаков. Под этими зонтами расставлены были полосатые шезлонги, раскиданы по песку пестрые полотенца. Там расположилась большая компания европейцев: кто лежал в полном изнеможении, кто сидел развалясь и надвинув на глаза кепи с длинным козырьком. На детей, проходивших мимо, эти люди не обращали внимания. Приглядевшись, Андрей увидел среди них могучего здоровяка с пышной черно-голубой шевелюрой и застыл на месте, как будто ноги его завязли в песке. Он узнал советника. Подставив солнцу мускулистую грудь, обильно поросшую седым волосом, Букреев держал в руке зеленую жестяную банку и разговаривал с шефом «Сельхозтехники», моложавым дядечкой с наголо выбритой безукоризненно круглой головой. Скаля белые зубы, сельхозник подобострастно слушал советника, и время от времени, подергивая кожей головы, тихонько ржал. Рядом, держа спину в позе божка, сидела плоскогрудая Ляля, ее лицо было жирно смазано чем-то, тщательно взбитая и даже, кажется, опрысканная лаком прическа на фоне буйного непричесанного пейзажа казалась атмосферным образованием. А в отдалении, накрыв лицо большой белой шляпой с мохнатыми краями, лежала, судя по дряблости подернутых жирком загорелых ног, сама мадам Букреева. Рядом с нею, опершись на руку, сидела фаянсовой красоты девушка в голубом купальнике бикини и в круглых радужных очках. По этим очкам Андрей ее и узнал да еще по круглому синяку на бедре. Кареглазка единственная из всех смотрела на бредущих по берегу детей и, заметив, что Андрей остановился, подняла руку ладонью вперед и часто и мелко замахала из стороны в сторону, то ли приветствуя, то ли предостерегая: «Уходите, уходите немедленно!»

Андрей растерянно оглянулся: они зашли далеко, родительский лагерь остался за лесистым мысочком.

Но в это время Руди, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу впереди, громко крикнул по-русски: