Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

Глава 8

Обвал

Вопрос… состоит в том, была ли катастрофа, произошедшая с LTCM, просто уникальным и изолированным событием, несчастливым жребием, вытащенным из урны судьбы, или же подобные катастрофы являются неизбежным следствием самой формулы Блэка – Скоулса и, не исключено, порождаемой ею иллюзии того, что все участники рынка могут одновременно обезопасить себя от всех рисков.

Мертон Миллер, лауреат Нобелевской премии[190]

В течение середины августа LT просто переживала скверный год, но такой же скверный год рано или поздно должен пережить любой фонд, любое капиталистическое предприятие. LT сохраняла и свою репутацию, и свой капитал. Блистательная история и имя среди компетентных членов финансового сообщества, действительно знавших компанию, часто ассоциировались с представлениями о гениальности. Общественности LT была неизвестна, но именно это и устраивало Меривезера и его компаньонов. Разумеется, они рассчитывали и на дальнейшее неведение общественности и едва ли могли вообразить хотя бы отсвет крупных, даже исторических событий, в которых им отводилась одна из главных ролей. Не представляли они себе и того, насколько фундаментально изменятся их судьбы, и уж подавно им была неведома ошеломляющая стремительность развития событий. В конце лета, когда обитатели Уолл-стрит устремлялись в Хэмптонс, партнеры принадлежали к числу самых богатых, самых преуспевающих американцев и уважаемых инвесторов. Капитал их фонда составлял 3,6 миллиарда долларов. Две пятых этой суммы были их личными средствами. Однако для того чтобы потерять все это, требовалось всего лишь пять недель.

В понедельник, 17 августа, Россия объявила о введении моратория на обслуживание и выплату долгов. Правительство просто решило, что ему следует использовать имевшиеся в его распоряжении рубли для выплат российским трудящимся, а не западным держателям российских облигаций. Российское правительство даже не пыталось поддержать курс этих рублей на зарубежных валютных рынках. Короче, курс рубля рухнул, и, по крайней мере по части внешних заимствований, российское правительство, клявшееся, что не допустит ни девальвации, ни дефолта, отказалось от своих обязательств. Не приоткрывая завесу таинственности, Россия заявила, что объявленный ею мораторий относится к внутренним (рублевым) долгам на сумму 13,5 миллиарда долларов, и тем самым нарушила правило, которое соблюдали даже в худшие моменты латиноамериканского долгового кризиса. Это правило гласило: правительства уважают собственную валюту.

Реакция рынков поначалу была приглушенной. Мексиканские и бразильские облигации падали в цене, курс акций в Японии и некоторых странах с переходной экономикой снижался. Но индекс Доу – Джонса подскочил почти на 150 пунктов. Американские банки, соблюдая традицию, восходящую к 1929 году, уверяли, что рассчитывают преодолеть бурю без особых потерь. Роберт Стронг, главный управляющий кредитами в Chase Manhattan, котировки акций которого в течение следующих шести недель рухнут на 50 %, уверенно заявил специалистам Уолл-стрит по безопасности: «Я не считаю происходящее в России большой проблемой». Сказанное относилось и к Chase Manhattan, и к другим американским банкам[191]. Если говорить об общей сумме задолженности, то Россия действительно не была большой проблемой и едва ли могла сравниться с Венесуэлой.

Это сравнение не учитывало того, что Россия именно не была Венесуэлой. Существовала общая убежденность: ядерные державы не объявляют дефолтов. И когда Россия сделала это, на рынках словно что-то умерло. Утешительная мысль о вездесущности всемирных финансовых полицейских, которые все и всегда исправят, оказалась вопиюще ошибочной. На сей раз МВФ не предоставил помощи. Не помогли, сымпровизировав на скорую руку, ни Роберт Рубин, ни Большая семерка западных держав. Бывший высокопоставленный чиновник МВФ Моррис Голдштейн заметил: «МВФ и Большой семерке наконец-то удалось сказать „нет“»[192]. Скрытый смысл этой истины вызвал такой озноб мировых рынков, словно их прохватило холодными ветрами Сибири. Российский дефолт до основания пробрал ленивые умы инвесторов, поколебав удобную исходную посылку: страховочная сеть будет существовать вечно. Дефолт «продырявил „мыльный пузырь“ морального риска»[193], который раздувал ожидания с того самого момента, как Рубин рванулся на спасение Мексики. Инвесторы, сначала поодиночке, а затем толпой, сделали вывод о том, что ни один новый рынок не является безопасным. Русским коммунистам за 70 лет не удавалось нанести рынкам такой впечатляющий удар, какой нанесли никчемные российские капиталисты.

В четверг, через три дня после объявления дефолта, рынки всего мира забились в конвульсиях. Акции стран Восточной Европы и Турции были слабыми. Фондовый рынок в Каракасе упал на 9,5 %. Охваченные паникой венесуэльцы бросились покупать доллары. На гораздо более крупной бразильской бирже падение составило 6 %. В Германии фондовый рынок упал на 2 %, словно российская угроза могла пересечь восточные границы Германии.

Теперь инвесторы бежали не только с новых рынков, но и от инвестиционного риска, где бы он ни показался. Эта паника обнаружила, что азиатский кризис никогда не забудут полностью. Спреды по операциям обмена – основные показатели состояния кредитных рынков – расширились, как при опасной лихорадке. Британский банк Barclays приказал своим трейдерам сбросить короткие позиции по британским свопам и сделать это, даже если они, подобно трейдерам LT, считали свопы неоправданно большими. Решение Bаrclays выйти из операций по свопам лишь увеличило их значения[194]. Но руководителям Barclays было наплевать на это. Наевшись риском досыта, банк хотел покинуть рынок свопов.

Ущерб, нанесенный кредитным рынкам, был гораздо большим. Цены на казначейские облигации стабилизировались и пошли вверх из-за паники: инвесторы покупали казначейские облигации, чтобы избавиться от менее надежных долговых обязательств. Несколькими месяцами ранее они не делали различий между рисками, теперь же это стало для них навязчивой идеей. Мир, прежде окрашенный в розовые цвета, внезапно погрузился во мрак. Радостные краски померкли из-за России, Японии и даже из-за скандала с Моникой Левински. На всех рынках спросом инвесторов пользовались только самые надежные облигации, которыми в США были казначейские облигации с 30-летним сроком погашения, а в Германии – федеральные с 10-летним сроком погашения. По всему миру люди покупали более надежные бумаги (они были менее доходными) и продавали более рискованные (они были доходнее). В результате спреды между парами таких облигаций становились все шире. Ежеминутно LT теряла миллионы.

* * *

В «золотую пятницу» конца августа офис LT в Гринвиче был пуст. Большинство старших партнеров находились в отпусках; утро было знойным, служащие двигались медленно. Джим Макенти, колоритный Шейх, чьими печальными предупреждениями пренебрегли, обдумывал ситуацию. Билл Краскер, создавший многие из используемых компанией моделей, с тревогой следил за развитием событий на рынках, перескакивая с одной интернет-страницы на другую. Краскер заходил на сайты правительств и компаний, работавших с ценными бумагами, которые были обеспечены залогами недвижимости, и компаний, занимавшихся международными кредитами, то есть обследовал всю кредитную вселенную. Увидев котировки спредов по американским свопам, он уставился в монитор, не веря своим глазам. Краскер знал, что за один биржевой день спреды по американским свопам могли измениться от силы на один пункт. Но в то утро спреды сошли с ума и изменения зашкаливали за 20 пунктов. Они остановились, поднявшись на 9 пунктов, до 76, тогда как в апреле были на уровне 48 пунктов. То же самое происходило в Великобритании, где спреды по свопам подскочили до 62 пунктов, что было пунктов на 12 выше июльских значений.

Краскер не мог поверить в происходящее. Он вызвал трейдера Мэтта Зеймса и специалиста по операциям с обратным приобретением Майка Рейсмана и возбужденно сообщил им новости. Один из служащих состроил гримасу и сказал: «Дерьмо дело». Трейдерам никогда еще не доводилось видеть такого скачка. Да, такое случалось в 1987 и в 1992 годах. Но модели, используемые в LT, не охватывали столь древние исторические периоды. Насколько знали в LT, это был тот самый случай, который происходит единственный раз в течение человеческой жизни, то есть практически невозможный случай[195], – и как раз к нему компания не была готова. Один из аналитиков позвонил некоему трейдеру домой и сказал: «Попробуешь угадать, каковы спреды по свопам?» Когда аналитик назвал значения спредов, трейдер заорал: «Пошел ты к чертям! И никогда больше не звони мне домой!»

В ту пятницу LT несла убытки по всем операциям. Спреды по кредитам просто взорвались, по закладным подскочили до 121 пункта, хотя всего несколько недель назад равнялись 107, по высокодоходным облигациям с 269 пунктов поднялись до 276, а по «отыгранным» казначейским облигациям взвились с 8 базисных пунктов аж до 13! Хотя в абсолютных значениях эти подвижки могут показаться незначительными, их воздействие на LT было умножено огромным уровнем задолженности фонда и огромной величиной открытых им позиций.