Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

В апреле 1998 года в США спред по операциям обмена составлял 48 базисных пунктов. По понятиям недавнего прошлого, это значение было высоким (на протяжении большей части 1990-х годов оно оказывалось ниже 35 базисных пунктов, хотя во время последнего спада на короткое время резко подскочило до 84 пунктов). В LT не усматривали признаков приближения спада и сделали ставку на его сужение. В Европе позиции, занятые LT, были более дифференцированными. В Англии спред по операциям обмена составлял 45 пунктов, а в Германии – всего лишь 20. Разрыв между этими значениями был необычайно велик и имел экономическую причину, но она казалась преходящей, неестественной причудой[179]. Поэтому в Европе LT сделала ставку на то, что разница между указанными двумя спредами будет сужаться.

Обе осуществляемые LT операции по свопам были вполне разумными играми на сближение, хотя, как показала жизнь, и не гарантировали успех. Рынок обменных операций очень глубок, его история весьма пригодна для построения моделей. Но, как это бывало и в случаях со многими другими сделками, масштаб открытых LT позиций по свопам был необоснованно велик. Как только Salomon начала ликвидировать свои позиции по свопам, которые были очень похожи на позиции LT, последняя стала нести потери на всех фронтах. Спред в США расширился до 56 пунктов. Одновременно расширилась и разница между спредами в Англии и Германии.

Хуже того, в июле распространилась весть об уходе Salomon с арбитражного рынка. В «The Wall Street Journal» попал меморандум высшего руководства Salomon, содержащий зловещие слова: «Возможности получения прибыли за счет арбитражных операций со временем сократились, тогда как риски и волатильность арбитражного рынка возросли»[180]. Естественно, что после таких признаний трейдеры разных компаний, опасаясь, как бы их не раздавило катком, приведенным в движение Salomon, решили избавляться от сделок по свопам процентных ставок, а заодно и от всех прочих арбитражных сделок.

Партнеры LT роковым образом недооценили серьезность ситуации, возникшей в связи с уходом из бизнеса второго по силе игрока. Они рассчитывали на заполнение образовавшегося вакуума другими арбитражерами. Когда один из младших трейдеров выразил свою обеспокоенность Эрику Розенфелду, тот отмахнулся, заявив, что партнеры полностью контролируют ситуацию. В июле, после слияния Swiss Bank с UBS, Сицильяно посетил Меривезера, который ошеломил его сообщениями об убытках, понесенных LT за последнее время. Впрочем, Джей-Эм, казалось, был уверен в себе и почти испытывал облегчение: столь долго ожидаемые им плохие месяцы наконец наступили. Единственным диссонансом, вызывающим беспокойство и явившимся неожиданностью для Меривезера, стали убытки LT по всем своим сделкам. Однако Джей-Эм хладнокровно добавил, что теперь фонд воспользуется снижением цен и вплотную займется кое-какими очень перспективными операциями. Сицильяно, который уже был обеспокоен положением LT, быстро известил Феликса Фишера, главного управляющего рисками в UBS, о серьезной опасности для банка в случае дальнейших убытков LT. Но ни Сицильяно, ни Фишер не предупредили высшее руководство о надвигающейся угрозе.

Bear Stearns, брокер фонда по расчетам, также проявлял острый интерес к убыткам LT. Но в июле положение фонда улучшилось. «Поскольку мы могли знакомиться с ежедневными отчетами о прибылях и убытках, нам было известно, что в начале июля произошло существенное улучшение, – отметил Майк Эликс из Bear. – Официальная версия развития событий была такова: они перепроверили все свои модели и выяснили, что июнь был ожидаемым отклонением. Такова была генеральная линия».

Джей-Эм позаботился о том, чтобы лично уведомить Эллисона из Merrill Lynch и других крупных партнеров фонда об убытках. В общем, тон его посланий звучал успокаивающе. В заявлениях для инвесторов Джей-Эм сообщал, что «в будущем ожидаются хорошие доходы»[181]. Да и на поле для игры в гольф Меривезер выглядел точно так же, как в дни успехов – убытки не подорвали его дух. Один из его приятелей по гольфу говорил, что Меривезер, по-видимому, «пребывает в мире с самим собой».

Самым верным показателем непоколебимой уверенности LT в своих силах было то, что фонд по-прежнему набирал сотрудников. За лето партнеры, всегда испытывавшие страсть к новым технологиям, наняли восемь суперспециалистов по программному обеспечению. Численность работающих в компании сотрудников достигла своего пика – 190 человек.

LT «почистила» свои активы, чтобы привести их в соответствие со своими истощенными ресурсами. Но общий объем ее продаж был весьма невелик. Хотя LT избавилась от некоторых сделок по будущим движениям рынка, партнеры постарались сохранить крупные позиции по сближению котировок, вроде сделок по волатильности акций, свопам и ценным бумагам Royal Dutch/Shell, и расширили некоторые из этих позиций[182]. В общей сложности их активы сократились всего-то со 134 миллиардов долларов до 128, а степень использования заемных средств возросла и составляла 31:1. Согласно моделям, применяемым фондом, LT сократила сумму, которую могла потерять за один обычный день работы, с 45 до 34 миллионов долларов[183]. Но это был крайне механистический способ оценки рисков. Такой подход основывался на былых показателях волатильности, превращенных в критерии будущего. Как обычно, партнеры, управлявшие LT, смотрели в зеркало заднего обзора.

В июле на рынках сохранялась нервозная атмосфера. В России, где не утихали страхи перед девальвацией рубля, доходность по краткосрочным облигациям взмыла до головокружительного значения – 120 % годовых. Несмотря на это, мировые инвесторы – вечно подключенные к информационным сетям трейдеры, вечно отслеживающие новости по CNN или Bloomberg и, кажется, никогда не спящие, – относились к России как к стране с проблемой, но проблемой сдерживаемой. Кто-то из русских беспечно заметил, что Центральный банк России мог запросто захлопнуть долларовое окно и приостановить бегство капитала. «Людям не стоит беспокоиться, – добавил этот господин, – мы просто надуем некоторые хедж-фонды»[184].

Если люди не беспокоились, то только потому, что при всяком сигнале о возникновении проблемы на место должен был прибыть валютный полицейский и мигом все исправить. В июле по настоянию министра Рубина МВФ и ряд стран разработали план предоставления России финансовой помощи в размере 22,6 миллиарда долларов, тем самым вроде бы продемонстрировав, что финансовых проблем, которые они не могли бы решить, не существует. (Значительная часть средств, предоставленных в качестве финансовой помощи, будет разворована российскими олигархами и стремительно перекачана из России за рубеж.) Затем Goldman Sachs побудил инвесторов обменять краткосрочные российские облигации на другие, с 20-летним сроком погашения, – словно бы в течение следующих недель, тем более следующих 20 лет, небо над Россией будет безоблачным. А инвесторы давно перестали изучать Россию как заемщика и вспомнили избитую фразу о том, что «у ядерных держав дефолтов не бывает». Это звучало как отголосок слов Уолтера Ристона, председателя Citibank, который в 1970 – начале 1980-х годов предоставлял займы латиноамериканским странам, заявляя, что суверенные государства не объявляют дефолтов.

Следует отдать должное Уэйллу и Даймону из Travelers, сумевшим почувствовать, что в России неладно, когда другие ничего подобного не замечали. Один из лондонских трейдеров вспоминал: «Сэнди ненавидел российские порядки за их беззаконие». Чиновник МВФ в июне встретился с директорами Salomon и убеждал их поддержать Россию, руководство которой он очень хвалил. Глава представительства МВФ в Москве попытался добиться поддержки иными методами и заверял Salomon в том, что США никогда не допустят дефолта ядерной державы. Но Уэйлл и Даймон не хотели сюрпризов, а от России они ничего другого не ждали. Уэйлл хотя и был очарован геополитикой, и Россией в особенности, но считал эту страну неподходящим местом для того, чтобы инвестиционные банки делали там ставки. Поэтому Уэйлл распорядился продавать российские бумаги.

И снова позиции LT и Salomon оказались противоположными. Хагани и Хокинсом завладела мысль о том, что Россия попросту не допустит девальвации своей валюты (экономисты толпами ходили из одного хедж-фонда в другой и пропагандировали это соображение). В LT, разумеется, знали, что дефолт возможен, но у профессоров была модель, которая, по их убеждению, давала прогноз и на случай объявления Москвой дефолта[185]. Хагани это казалось убедительным. Позднее, говоря о портфеле ценных бумаг в целом, он заметил: «Мы положились на опыт – вот что мы сделали. Если вы не желаете извлекать из опыта никаких выводов, то можете просто сидеть сложа руки и ничего не делать»[186]. Но способна ли модель дать реальный прогноз развития событий в стране – не только на ее рынках, но и прогноз поведения политиков, законодателей, игры вспыхнувших страстей? Для того типа операций, который осуществляла LT, Россия была отменно плохой лабораторией. Она еще менее 10 лет назад находилась под властью коммунистов, вела борьбу за свое превращение в демократическое общество и была непредсказуема едва ли не в силу своей природы. Хагани, знавший историю, должен был понимать это. (В 1939 году Черчилль заявил: «Не могу предсказать вам действия России. Это головоломка, завернутая в тайну, которая заключена в загадку».) Россия и в 1998 году находилась в измерении, не поддававшемся эконометрическим расчетам, даже если они выполнялись на компьютерах штаб-квартиры LT в Гринвиче.