Ради тебя - Татия Суботина

Девушка разочарованно простонала:

– Не останавливайся. Еще. Хочу еще!

Кенгерлинский недобро оскалился ей в затылок:

– Будет тебе еще, сучка!

Он притянул ее к себе, перехватив одной рукой вокруг шеи, заставил запрокинуть голову. Глаза Эмилии заволокло пеленой желания.

Ян прикусил мочку уха девушки, впитывая сладкую дрожь ее тела в себя, а потом сделал то, о чем мечтал каждую минуту, проведенную в камере.

Со всей силы он воткнул инструмент, похожий на штырь, что лежал на поверхности медицинского столика, в сердце девушки.

– Я же сказал, что ты получишь все, чего заслуживаешь, – прошептал он Эмилии на ухо, искренне наслаждаясь хрипами и судорогами, что сотрясали ее в его руках.

Ян улыбнулся, удерживая вес ее тела, и наклонился, чтобы заглянуть в глаза Эмилии. То, что он увидел, заставило его дернуться и тут же выпустить ее, отступив назад.

Вместо ангельского лица теперь было нечто ужасающее. Уродливые полоски прогнившей плоти опоясывали голову Эмилии, словно бинты. Глаз и носа видно не было, пухлый рот преобразился в черную дыру, в ней виднелся ряд острых клыков. Мутная слюна стекала на подбородок и шею. Кожу, которую совсем недавно Ян сравнивал с шелком, почти полностью покрывали безобразные шрамы, язвы и бородавки.

Кенгерлинский, презрительно кривясь, отшатнулся:

– Что ты такое? – почти выплюнул он, стараясь сдержать навалившуюся тошноту.

Нечто, что он привык называть Эмилией, дрожало и скрипело, тянуло уродливые руки к штырю, но окровавленные пальцы скользили по гладкой поверхности и не могли вытащить металл из груди.

– За… что? – прохрипело нечто.

Ян искренне удивился:

– А разве не за что? – он сплюнул на пол.

– Я… – надрывалось оно. – Всего лишь… хотела питаться. А… ты… Но как? Серебро. Как ты… узнал?

Ян изогнул бровь. Серебро? Надо же так выгодно ткнуть рукой в инструменты и вытащить счастливый билет! Черт, да сегодня явно его день!

Судорожно хрипя, нечто повалилось на колени, а потом и вовсе уткнулось в пол.

Через несколько секунд все было кончено.

Ян пнул тело под ребра, но нечто не пошевелилось.

Он перевернул уродца на спину и нахмурился.

Перед ним вновь лежала девушка с ангельским лицом.

Чертовщина просто.

Ее застывшие глаза уставились в одну точку, по щекам медленно сползали кровавые слезы.

Бордовые вены взбугрились под кожей, из носа Эмилии продолжала стекать кровь. Вязкая жидкость собиралась каплями в ее волосах, загрязняла кожу, стекала по телу и останавливалась лужицей на полу.

Ян не знал, сколько времени он простоял опустошенный над ее телом, но именно в тот момент наконец понял, что его кошмар превратился в реальность.

Ян стал монстром.

Что было дальше, Кенгерлинский помнил с трудом. Как он выбрался из камеры, скольких фашистов убил на своем пути, чуть ли не разрывая голыми руками, что при этом думал или испытывал…

Сознание затопила безграничная, ужасающе сильная ярость. Она правила каждой клеткой его тела, точно искусный кукловод дергала за ниточки, направляя в нужную сторону.

Ян не чувствовал преград. Он рвался к свободе напролом.

До того момента, пока его путь не завершила пуля.

Перед тем, как сделать свой последний вдох, Кенгерлинский пожелал никогда не попасть туда, куда только что собственноручно отправил Эмилию.

***

Ян с трудом разлепил веки, они словно налились свинцом. Голову он ощущал тяжелой и чужой. Пространство вращалось и подмигивало разноцветными огоньками прямо перед ним, пока, наконец, не собралось в единую картину. Кенгерлинскому пришлось хорошо напрячься, чтобы вспомнить, где и при каких обстоятельствах он здесь оказался.

– Какого черта?! – выругался он, хватаясь за гудящую голову.

– С возвращением, пупсик, – проворковала Эмилия, выходя из темноты. – Путешествие в прошлое не таким приятным оказалось, правда? Каково оно, вернуться к истокам своего пути?

– Что?

– Только не надо строить из себя небесного агнца, мы оба знаем, что это не так. Просто интересно, пупсик, как это, проснуться и больше не чувствовать себя собой, а стать Вестником?!

– Не понимаю о чем ты, – Ян попытался подняться с земли, удалось ему это с трудом. Колени дрожали от непривычной слабости.

Кенгерлинский прекрасно помнил то утро, когда прежняя жизнь была кончена. Да, он подох, как собака при отстреле, в том концлагере! Но, стоило Яну поверить, будто все кончено и цепочка его жизни замкнулась, как он вернулся обратно! А вместе с ним в теле поселилась вся боль, что он испытал, узнав, какую цену бабушка заплатила, воскресив его к жизни!

Последним человеком, с которым он мог поделиться всей этой болью, была Эмилия. И Ян не сошел с ума, забыв, будто она и вовсе была человеком, а не какой-то ужасной тварью.

Эмилия сверкнула глазами. Ее лицо и зловещая улыбка, что растянула губы, сейчас меньше всего напоминали Кенгерлинскому того ангелочка, которого он убил. Но и от страшного чудища, что явился миру тогда на несколько минут, не осталось и следа.

Ян устало потер переносицу, боль, что продолжала зудеть в висках, раздражала его. Он ненавидел эту сучку, которая мучила его денно и нощно сутки напролет в том проклятом концлагере! Он ненавидел собственную тупость и жажду геройства, из-за которых поперся тогда на войну! Он ненавидел это съедающее чувство вины, стараясь напрасно глушить его годы напролет выпивкой и продажными девками! Он ненавидел тот момент, когда разум отключался, проваливаясь в сон, где его непременно поджидала Эмилия, продолжая мучить и там! Он ненавидел спать один, но вынужден был, иначе очередная шлюшка поутру видела бы не лощеного и самодовольного Кенгерлинского в постели рядом с собой, а взмыленного от ужаса, жалкого хлыща!

Ян чуть не взвыл в голос.

Черт, да единственную ночь, что его не мучили кошмары, он провел рядом с Дашей! Как ни странно, но заснув, вдыхая запах ее волос, Ян впервые за сотню лет чувствовал себя цельным, точно пустоту, что терзала его изнутри десятилетия, заполнили. И это было не только настоящим откровением для него, но и более чем приятным чувством!

Присутствие Банши рядом действовало на Яна, как долбанная таблетка обезболивающего! Вот такая странная терапия для измученного Вестника, он ухмыльнулся собственным мыслям.

Ян готов был все отдать, чтобы еще раз испытать то чувство наполненности и спокойствия, что дарила ему Банши. Он мог не касаться ее, мог не говорить, но осознание того, что его персональное наказание, как он назвал про себя Дашу, где-то просто дышит одним с ним воздухом, успокаивало. Этого хватало для того, чтобы не слететь с катушек окончательно.