Филькина круча - Анна Чудинова

стула, подошел к двери и приставил ухо к узкому зазору между двумя створками.

– Ты слишком с ним возишься! – наконец мальчик разобрал голос отца. – И потакаешь ему. Давно пора собрать весь этот хлам у него в комнате и вынести все на помойку.

– Ты чересчур строг с ним, дорогой, – ответила мама. – Может, эти игрушки действительно важны для него?

– Вот я и говорю, что потакаешь ему. Сюсюкаешь с ним. Так он до старости с ними не расстанется.

– И что же в этом плохого?

– А то! Ты видела, что он им позволяет?

За дверью раздался хохот мамы мальчика. Ее голос зазвенел хрустальным колокольчиком в горной долине.

– Неужели ты и в правду думаешь, что эти игрушки могут навредить ему?

– Он позволяет им проявлять… э-э-э…

– Самостоятельность?

– Именно! И ты, как никто другой, знаешь, что этого быть не должно.

– Ну перестань. Кому, как не тебе, знать, что ты в любой момент можешь взять все его игрушки и уничтожить? Но ты же выше этого, да?

Мальчик сильнее прижался ухом к тонкому дереву, но так и не услышал ответа отца. Он почувствовал короткие вибрации, проходящие волнами по его телу. Волоски на руках и затылке приподнялись. Отец думал.

– В конце концов, он может забрать несколько любимых игрушек в новую большую комнату, – наконец ответил отец. Голос его звучал спокойно и даже как-то равнодушно, будто дело уже было решено. – А весь старый, поломанный и убитый пылью хлам надо все же выбросить.

Мальчик посмотрел на игрушки в своих руках. В левой лежал большой резиновый волк, а в правой – два железных солдатика.

– Поверь, дорогая, он даже не заметит, что все старье исчезло! А в качестве утешения подарим ему что-нибудь новое. Ты же знаешь, как дети быстро переключаются на новые игрушки.

– Тш-ш, – прошипела мама.

Голоса за дверью стихли.

Руки мальчика затряслись. Он вдруг представил, что все его игрушки действительно будут уничтожены. В один миг строгой отцовской рукой. И их больше никогда не будет. Никогда и нигде. Совсем. Нижняя губа мальчика затряслась. Дрожь перешла от головы на все тело. Грудь вздымалась от всхлипываний, но в то же время внутри все протестовало. Он резко открыл дверь, но за ней никого не было. Темный бесконечный коридор заканчивался закрытой дверью в родительскую спальню. В воздухе, нежно подсвеченном голубоватым сиянием, медленно и хаотично плавали маленькие круглые шарики, похожие на планеты и одновременно на пылинки.

– Только попробуй, слышишь? – крикнул в темный коридор мальчик. – Я никому их не отдам! Они мои и только мои. И я… я люблю их, папа! Больше себя люблю, слышишь? Если хочешь их уничтожить, то… то тебе придется сначала убить меня! Потому что дороже этих игрушек у меня никого нет, и, если надо будет переехать в большую комнату, они все поедут со мной. Я ни за что не расстанусь с ними, отец!

За дверью спальни опять послышалась возня и приглушенные голоса, и вдруг все стихло. Тотчас ручка двери опустилась вниз. Мальчик смотрел на нее во все глаза. Он действительно был готов принять наказание за ослушание. Ради них, ради тех, кого любил больше себя. Мальчик стиснул челюсти и посильнее сжал в кулаках волка и солдатиков. Ручка двери еще какое-то время побыла опущенной вниз, а потом медленно вернулась в исходное положение.

– Поговорим об этом позже, сынок… – сказал из-за двери отец. – У тебя есть еще время… играй сколько хочешь…

Мальчик улыбнулся. В его глазах стояли горячие слезы.

* * *

Поход на службу и горячие молитвы об избавлении от лукавого немного успокоили Зинаиду Григорьевну. Тонкие голоса детей из церковного хора, исповедь и таинство евхаристии так укутали ее благодатью и радостью, что она совсем забыла о неприятном сне и странных событиях предыдущих дней. Да еще и Исаак. Ему все больше и больше нравилось ходить в церковь. Он повторял за всеми прихожанами священные слова, без стеснения крестился и низко кланялся перед иконостасом, а в конце богослужения со смиренным видом причащался, принимая святые дары. Это искреннее раскрепощение (Зинаида Григорьевна не побоялась этого слова) внука в любви перед Господом вызывало в ней благоговейный трепет. Может быть, теперь Исаак не будет мучить их с Мадиной россказнями о голосах?

После службы они прошлись по парку, говорить не хотелось, только смотреть, как у цветов жужжат пчелы, а в просветах липовых крон синеет полуденное небо. Зинаида Григорьевна как никогда раньше чувствовала себя счастливой. Не было необходимости ни о чем беспокоиться. Казалось, здесь и сейчас она находится под невидимым куполом ладошки Бога, который никогда и ни при каких обстоятельствах не сделает ее жизнь хуже. Потому что все, что Он дарует, всегда преисполнено Его великой любви.

Когда они вернулись домой, мама Исаака с малышкой Диной на руках собиралась на работу. Вскоре Мадина ушла, Исаак остался возиться с младшей сестрой, а Зинаиде Григорьевне пришлось быстро сообразить обед, потом она пошла заниматься с внучкой. И хотя Дина была неродная ей, ни одной в мире девочке Зинаида Григорьевна не уделяла столько внимания. Даже своего сына Якова Зинаида Григорьевна воспитывала с гораздо меньшим трепетом и любовью. А честнее сказать, в спартанской строгости. Откуда у нее взялась эта нежность к чужой… ну хорошо, отчасти чужой девочке, она не знала. Но стоило малютке в их первую встречу пристально посмотреть на нее черными блестящими глазенками, как Зинаида Григорьевна почувствовала, что что-то изменилось в ней навсегда. Внезапно, как наяву, она увидела нежный бутон мака, распустившийся в выжженной степи. И этот мак, весь покрытый росой, был не чем иным, как самой настоящей любовью, которая могла вытворять с Зинаидой Григорьевной все что захочет.

Только к ночи она смогла присесть. Руки и ноги гудели от бесчисленных забот и дел. Мадина вернулась с работы, дети давно спали в своих кроватках, пора бы и Зинаиде Григорьевне пойти отдыхать.

Она выключила кран, натерла полотенцем чистую посуду и убрала ее в шкаф. Потом посмотрела на настенные часы в коридоре и пошла к себе в комнату. Разделась, разобрала кровать и расплела косу.

Зинаида Григорьевна уже собралась было лечь в постель, но ей так хотелось еще немного побыть в этом замечательном дне, подарившем настоящее счастье, что она просто села в угловатое кресло, стоявшее рядом с кроватью, и положила руки на подлокотники. Зинаида Григорьевна посмотрела на свои кисти. Извилистые реки набухших вен, тонкие запястья, одетые в дряблую пятнистую кожу, скрюченные узловатые пальцы – казалось, это все, что от