О чем молчат мужчины… когда ты рядом - Армандо Перес

– И у тебя получилось, – заключаю я.

– Я бы сказал сильнее. Мгновенно и без проблем! Я ее прилично отодрал на диване из американских телесериалов. А потом в кровати. Очаровательный вечер, настоящий джентльмен, удовлетворение по полной программе… «Удовлетворенная…» – подумал я. Во всех смыслах этого слова!

– И с тех пор… – подгоняю я его тактично, хотя в этом нет необходимости, теперь уже его речь льется полноводной рекой.

– И с тех пор я не делал никаких исключений. Высокие, худые, молодые, старые, красивые, страшные… Я сопровождаю этих шлюх на ужины, на праздники, на какие-то церемонии или куда им угодно, улыбаюсь, подаю им руку и оставляю их всех довольными совершенной сделкой: получили удовольствие и потратили свои деньги не напрасно! – восклицает он и взрывается жирным смехом.

– Они все шлюхи, – заявляет он с твердой уверенностью в голосе.

Я с трудом узнаю в нем того застегнутого на все пуговицы типа, каким он был полчаса назад, цедящим слова через губу. Правильно говорят: важно затронуть нужный нерв и уметь слушать. И может быть, я получил еще один ответ на мой вопрос: что подвигает подобных мужиков посвятить себя по долгу службы женщинам? Вендетта. И не только женщинам.

Всему миру, который его не понял, который не позволяет ему жить в ладу с самим собой.

Отсюда и его самое главное знание о женщинах, что они все шлюхи… Но если под шлюхами он понимает раскрепощенных, наслаждающихся жизнью женщин, то это их право вести себя так, как им заблагорассудится. Слава богу, что встречаются и подобные женщины тоже.

Я с трудом узнаю в нем того застегнутого на все пуговицы типа, каким он был полчаса назад, цедящим слова через губу. Правильно говорят: важно затронуть нужный нерв и уметь слушать.

Если хорошенько подумать, их наличие – благо для человечества. Но для многих особей мужского пола первый контакт с такими женщинами оборачивается травмой, особенно для маменькиных сынков. Обнаружить в зрелом отрочестве, что романтическая любовь к непорочным дамам порождена трусостью, трусостью перед водоворотом охватывающих тебя чувств и трусостью перед женским телом. В этом наверняка все и дело. Антонио начал что-то понимать в женщинах всего пару лет назад, и то даже на уровне не сознания, а подсознания. Конечно же, намного проще обозлиться на весь мир, чем переписать прожитые сорок лет и изменить жизнь.

Такое впечатление, что я гляжу в пропасть, разверзшуюся в мужской душе. Думаю, что из этого я извлеку пользу для моего фильма. Казалось, я должен был быть доволен тем, куда повернул разговор, но что-то беспокоит меня. Нет, причина не в его недостаточном уважении к женщинам, которые, полагаю, на его уважение плевать хотели. Не исключено, и они в своих разговорах употребляют те же выражения.

Внезапно я догадываюсь, в чем дело. Меня задевает то, что и мне не чужды некоторые его суждения о женщинах. Правда в том, что эти его мерзкие стереотипы неоднократно и мне приходили на ум.

Я передергиваю плечами. Этот документальный фильм заводит меня слишком далеко. Если я продолжу впитывать, как губка, все проблемы моих собеседников, кончу дурдомом, уже пора бы это понять. Но не могу не задать ему внезапно возникший у меня вопрос, порожденный, видимо, рассказом Антонио:

– По-твоему, это норма? Я хочу спросить, что, тебе так ни разу и не попались женщины, которых не интересовал… такой финал вечера?

– Попадались. Но редко, – признается он негромко.

Обнаружить в зрелом отрочестве, что романтическая любовь к непорочным дамам порождена трусостью, трусостью перед водоворотом охватывающих тебя чувств и трусостью перед женским телом.

По его поскучневшей физиономии я вижу, что отказы, если они и были, то, скорее всего, в довольно резкой форме. И, быть может, не такие уж редкие. С другой стороны, и не такие уж частые, судя по количеству хвалебных отзывов на сайте: похоже, что этот его слегка неандертальский подход на некоторых дамочек действует безотказно. Или, может быть, мысль об одиночестве в пустом доме для них более печальна, чем я могу себе вообразить.

– Бывают исключения, – повторяет он. – Но это исключения из золотого правила. Никогда не забывай его, мой друг: все женщины – шлюхи!

Я, конечно, не моралист, но меня корежит от его слов.

Его блестящие глаза и раскрасневшиеся щеки вызывают у меня нездоровое чувство неловкости.

Мой первый порыв – все отрицать. Потом думаю: к черту! Если хочет, пусть ест, что есть. В конце концов, даже если и так? Какое право она имеет указывать, чем мне заниматься, а чем нет?

Я отворачиваюсь и смотрю через окно на улицу. И вижу стоящую на тротуаре Мануэлу, которая смотрит на меня. Точнее, она смотрит на нас с Антонио.

Когда я через несколько минут выхожу из «Труссарди», заплатив за выпивку в обмен, по словам Антонио, за подаренное мне им золотое правило, Мануэла еще здесь. Она стоит под дождем и, видимо, ждет меня. Ее лицо темнее неба, с которого все еще льет, хотя уже намного слабее.

– Привет, – говорю я, удивленный. – Ты меня ждешь?

– Что тебя связывает с этим типом? – спрашивает она без предисловий.

– Так, кое-что по работе, – пожимаю я плечами.

Я не понимаю причины ее столь враждебного тона, и у меня нет желания пускаться в объяснения, с какой целью я встречался с Антонио.

– Мы обязательно должны мокнуть? – спрашиваю я.

Этот мелкий назойливый дождик только с виду кажется пустяшным, а на самом деле промочит не хуже ливня.

– Пойдем под портик, окончательно промокнешь, – беру я ее за локоть.

– Плевать! – Сильным рывком она вырывает локоть, и я понимаю, что она в ярости.

Какая муха ее укусила?

– Стало быть, это твоя работа! Кроме того, что ты что-то там еще ваяешь!

И тут в моей голове проясняется.

– А-а, так ты знакома с Антонио? – Я не могу удержаться от улыбки. – Только не говори мне, что и ты тоже нанимала его…

– Ты с ума сошел! Да мне тошно от одной мысли о том, что я могу показаться в компании с такой рожей, как у него! – взвивается она. – Я – нет, но вот одна моя подруга – да.

– Она осталась довольна? – спрашиваю я теперь уже из профессионального любопытства.

– Это их дела, довольна она или нет! – не унимается она. – И прекрати переводить стрелки на других! Речь о тебе! Ты мне все врал! Ты тоже жиголо!

Вокруг нас мало людей, но те, кто в поле моего зрения, а это практически все, кто сейчас на площади, услышав ее крик, оборачиваются, чтобы взглянуть на меня. За исключением двух японцев, которые не понимают итальянского, может, даже путая его с французским.

Мой первый порыв – все отрицать. Потом думаю: к черту! Если хочет, пусть ест, что есть. В конце концов, даже если и так? Какое право она имеет указывать, чем мне заниматься, а чем нет?