Время - ноль - Александр Чернобровкин

– А я привык на зоне. Долго не попью, мотор начинает сдавать, кволым цыпленком себя чувствую... Да, Ванюха?

Ваня посмотрел с пола на отца, мугыкнул широким ртом и пополз вслед за луноходом, преодолевшим складку на дорожке.

– Как у меня пацан? – гордо произнес Толик, с улыбкой наблюдая за сыном.

– Ничего.

– Растет, бандит. Скоро отца бить будет. – Толик снял с припечка сушившуюся там пачку «Примы», закурил, запивая затяжки чифирем. Кружку держал двум руками, словно заодно ладони грел.

– Бедненько живу?

– Я удивился даже!

– Летом план взял, дом строю. Ерунда осталась – на месяц работы, тогда и куплю все новое. А это барахло на зарплату притоварил. Когда откинулся, женился сразу, «заочницу» взял – по переписке познакомился. Баба не видная, но характер хороший. Сняли этот угол, забрюхатела она, ну и начали обрастать барахлом. Я сварщиком в депо работал, монета была. Правда, недолго. Поработал зиму на морозе да на ветру – и прихватил радикулит и нога перестала слушаться. Она у меня еще с зоны побаливала: застудил в карцерах. Ну и пошел по больницам. Восемь месяцев мозги компостировали, потом группу дали, потом отобрали. Плюнул я на них – на кой мне эти копейки? Потыкался туда-сюда, на хорошую работу не берут, на плохую – западло. Тут и подвернулся Коноваленко, Дрон нас свел.

– Давно его не видел.

– И не увидишь.

– Сидит?

– Хуже. А может, и лучше. – Толик выкинул окурок в ящик с углем. – Пошли за стол.

Он снял с печки большую сковородку с жареным мясом, нарезал хлеб и достал из холодильника бутылку водки и трехлитровую банку томатного сока.

– «Кровавую Мери» сделаем: люблю.

Он плеснул в граненые стаканы примерно на треть томатного сока и по лезвию ножа, поставленного острием в донышко, долил водки. Снизу смесь была темно-красной, сверху – прозрачной.

– Ну, за упокой души Дрона, – подняв стакан, предложил Шиша тост и потер левой рукой перебитую переносицу, будто стирал слезу, но не там, где надо.

– А как он?..

– Глупо. Пришил двух старух, хозяек своих. Ножом кухонным, средь бела дня. И сдаваться пошел, – рассказал Толик, одной рукой держа стакан на весу, а другой скатывая в комок жестяную водочную пробку. – Жить ему надоело! Лучше бы сразу в мусорятник шел и резал мусоров поганых, пока не пристрелят. За святое бы дело загнулся.

– И что ему?

– Вышка... Заходил к его матушке, получила она ксиву из Киева. Прощение о помиловании писать отказался, «приговор приведен в исполнение», – закончил он цитатой и медленно осушил стакан, поставил его рядом с ножом.

А ведь нож такой же, как тот, купленный Дроном, наверное, из одного магазина. Казалось, Толик смыл водкой с лезвия кровь старухи в платье с оранжевыми цветами, похожей на неисправный светофор, и кровь осела на дно стакана, не смогла смешаться с водкой. Преодолев отвращение, Сергей выпил красный коктейль.

В комнате заплакал ребенок.

– Чего сопли распускаешь? – Толик подошел к сыну, поднял на руки. – Мужик ты или нет?

Маленький мужик заулыбался.

– Молодец! Сопли пускать – последнее дело! – теплым, даже с женским сюсюканьем голосом, похвали Толик. – Ну-ка, давай покачаемся.

Качели были оборудованы под притолокой дверного проема между кухней и комнатой. На длинных веревках висело сиденье из лакированных брусочков. Шиша посадил на сиденье сына, застегнул предохранительную планочку. Вернувшись к столу, дергал за веревку, привязанную спереди к сиденью, летавшему из кухни в комнату и обратно.

– Сам придумал, чтоб заодно другими делами заниматься. Хочешь – отсюда дергай, хочешь – с кровати.

– Жалко Дрона, – вернулся Сергей к прерванному разговору.

– Дрону теперь все по фигу. Мертвым – упокой, живым – драка... Ты как думаешь жить дальше?

Сергей пожал плечами.

– Напрасно, не мешало бы мозгами пораскинуть, – сказал Толик. – А расклад такой: я, ты и Спортсмен – мокрушники, нам вышак светит. Ну, Спортсмена от Жанкиной юбки не оторвешь, под ней и повяжут дурака. А мне ни рога, ни медали ни к чему, я жить хочу. Ты, думаю, тоже. Если обложат, придется линять отсюда. Дом бы только достроить, чтоб Ванюха по чужим углам не скитался, как я в детстве, а там – страна большая, зароюсь так, что ни один легавый не найдет, нюха не хватит. Не мешало бы заранее местечко подобрать и ксивы заготовить.

– Есть у меня одно. Служил со мной татарин, Рашид Зинатуллов, в деревне живет где-то на Урале. Говорил, у них там советской власти нет и не скоро будет.

– Можно и к нему мотануть, если что, – согласился Толик. – Ты сфотографируйся на паспорт, дай мне фотки и тысячу рублей. Через месяц получишь новенький, на любое имя и фамилию. А хочешь, и ветеранскую корочку сделаем.

– Сфотографируюсь, – пообещал Сергей. – А Коноваленко и Спиря как?

– Спиря – куркуль еще тот: вцепится в добро зубами – скорее оторвешь голову от тела, чем от барахла. Никуда он не побежит, так на навозной куче и покрутят. А Коноваленко... Мусор – он и есть мусор, у него все уже подготовлено. Думаешь, зря мы последнее время все больше по валюте бьем? За бугор, видать, собрался. Как только запахнет жареным, Коноваленко и укатит туда, где в тюрьме лучше, чем здесь на воле. И плевать ему на нас... А даже повяжут его, много не получит: ворон ворону глаз не выклюет. – Он зло оскалил вставные зубы, припомнив что-то. – Ладно, поехали по второй, за то, чтоб нас воронье раньше времени не склевало.

7

В конце февраля к душманам переметнулся офицер-вертолетчик. Группа только закончила удачную операцию по разгрому крупной банды, отдыхала на взлётке. Поговаривали, что за эту операцию будет хорошая раздача наград, тут ещё День Армии на носу, и всем не терпелось вернуться в Союз. В худшем случае надеялись праздновать здесь, на взлётке, под чужой охраной. Праздник им обломали. Во второй половине дня, когда Гринченко уже отнёс предстоящую ночь в разряд мирных, группу кинули на захват перебежчика. Брать придется в горах, в сложных условиях, значит, из-за какой-то мрази полягут несколько человек. Солдатские матюки в адрес предателя слышались до тех пор, пока рёв вертолётных двигателей и свист лопастей не заглушили человеческую речь.

Разведка сработала чётко, банда оказалась в кишлаке, который надёжно обложили тремя заставами. До захода солнца успели оборудовать позиции. Третья застава расположилась на склоне чуть выше кишлака, откуда он просматривался весь. До темноты Гринченко пострелял из снайперской винтовки. Артиллеристы и миномётчики, как охотничьи собаки, вспугивали дичь, разрывами выгоняя людей из серых и точно набухших от дождя плоскокрыших домов, а Сергей бил её. Успел завалить трёх душманов и несколько баб и пацанов.

Ночь выдалась ясная и безветренная. От кишлака тянуло кизячным дымом и вареной бараниной. Где-то ниже, километрах в пяти, протекала речка и гремела так, будто совсем рядом. И выстрелы звучали громче и чётче. Зато голоса соседей – глуше.

Около Гринченко лежали Окулич и Хализов. Они уже «вольные стрелки». Как говорят в группе, забурели. Перед Хализовым пулемёт Зинатуллова. Казалось, вместе с пулемётом сибиряк получил в наследство и немногословность татарина. Хализов тихо сопит, обдумывая длиннющую, в пол-Сибири, мысль, и вроде бы не слышит болтовню Окулича.

– Сейчас полезут тараканы изо всех щелей, – тоном бывалого солдата сообщил Окулич. – Ты свою швейную машинку почистил?

Хализов тихо сопит.

– Ты смотри, – поучает его, как салагу, однопризывник, – с «духами» воевать – это тебе не медведей по тайге гонять. Это вы там, в Сибири, толпой окружите косолапого и ну шмалять по нему. Он, бедолага, с перепугу не знает, под чью пулю подставиться. А здесь наоборот – по паре душманов на брата, пулять быстро надо. Ты готов?

Хализов поворачивает к нему плоское лицо с приплюснутым носом, но так и не разрожается ни единым словом.

– Слышь, Хализов, а как ты в школе учился? Учителя, наверное, скопом во главе с директором допрашивали тебя. Ногами – как мы душманов. Или ты им письменно отвечал?

– Лезут, – произнес Хализов.

– Учителя?! – Окулич ещё больше округлил глаза.

– «Духи». – Хализов лёг поудобней, приготовился к стрельбе. – Светани, взводный.

Гринченко выстрелил из ракетницы. Подсветили и с соседних позиций. Стало видно как днём. От кишлака к позициям третьей заставы двигалась огромная отара баранов, напоминающая грязевой поток, ползущий почему-то вверх, а не вниз по склону.

– За отарой хотят прорваться, – сказал Окулич. – Слышь, ребята, одного барана покрупнее пропустите – будет мясо с доставкой на позицию!

Гринченко, включив подсветку на оптическом прицеле, неторопливо выбирал цель. Старался бить в голову. Целей было так много, что напоминало стрельбу в тире. Вскоре бараны надоели. В кишлаке то тут, то там вспыхивали огоньки одиночных выстрелов, а в одном месте палили из пулемёта длинными очередями. Гринченко разрядил весь магазин чуть правее пулемётных вспышек. Больше пулемёт не стрелял.