Время - ноль - Александр Чернобровкин

– Разве?.. Я думал...

– Я тоже думал, – перебил Толик. – Раньше, может, так и было, а сейчас скурвились все – и на свободе, и на зоне. Помню, второй срок дотягивал, смотрю, за воровской стол «петух» садится. Я его сам на малолетке драл, знаю точно. Говорю ему: «А ну, пошел отсюда, падла шерстяная!». Он навстречу как попер буром! А остальные молчат. Плюнул я: в рот вы дышите, мне откидываться скоро, из-за «петуха» еще один срок тянуть не собираюсь, хватит за других сидеть.

Толик кинул окурок в топку, закурил вторую сигарету. Гладкие, плотно пригнанные мышцы его лица побагровели, казалось, вот-вот лопнут от жары, прыснут красной юшкой в кружку, крепко сжатую татуированной рукой.

– Вторую ходку я ведь тоже не за себя делал. И кореш вроде бы неплохой, а подставил меня – и спасибо не сказал. Повел меня на хату, мол, девки там путевые, порезвимся. Смотрю – хата пианистская, книг – под потолок. Скоцал, что интеллигентишики паршивые в блатных решили поиграть, много таких сейчас развелось. На зону бы их, чтобы «петухов» побольше было. Выпил я и свалил: не о чем мне с ними толковать. А через неделю вяжут меня. Оказывается, пропали там деньги, джинсы и еще что-то из барахла, да еще женского. Я догнал, что кореша работа, а кладануть – за падло. Следаком Коноваленко был, только начинал работать, из шкуры лез. Дело тухлое, висело бы на нем, вот он и выбивал из меня показания: зарядит в валенок гантелью и – по почкам. Знает, что не я, а лыбится и молотит. Надоело мне на его рожу поганую смотреть, тут еще деньги кончились – ни курева, ни чая не достанешь, думаю, пока суд, пока этап, к тому времени кореш залетит на чем-нибудь другом, возьмет и это дело на себя, тогда я с Коноваленко и рассчитаюсь. Думал, судить будут за кражу, а меня опять за грабеж. За сраные штаны – четыре года. Ничего, успокаиваю себя, скоро выпустят. Через полгода встречаю на зоне одного знакомого, он и говорит, что тот кореш давно уже сидит...

А ведь он не позвонил Коноваленко. Постоял с трубкой в руке, сделал вид, что разговариваешь, а на самом деле молча поквитался со старшим лейтенантом.

– ...Если б этот кореш попался мне в начале срока, пришил бы, а к концу перегорело, решил, пусть подавится моими годами, боком они ему вылезут. – Толик допил чифирь, высыпал старую заварку в уголь, встал, чтобы заварить по новой. – Такие вот дела: не был дураком, не знал бы зоны.

Интересно, что было бы, сообщи Сергей тогда следователю правду о драке в казарме? Афгана тогда бы точно не было. Но об этом как раз и не жалеет, это были лучшие годы жизни.

Вроде бы ничего не снилось, а если и снилось, то чехарда незапоминающихся образов и картин, но за всем этим появилась тревога, нудная и тоскливая, как возникает, когда слышишь вой собаки. Тело привычно вытянулось из кровати, ноги наткнулись на туфли и уже кончиками пальцев почувствовал, что туфли его: память ног. И проснулся окончательно.

Сидел на краю кровати, в руке – пистолет. Толика не было, тихо на кухне. Ах да, он ушел. Сергей переложил пистолет в левую руку, вытер правую, вспотевшую, об одеяло, прожженное во многих местах. Такое же одеяло и на окне. Сквозь прорехи с рыжими краями на пол уронились несколько солнечных лучей. Казалось, что именно от них пахнет весной – теплой прелью и набухшими почками.

Страх прошел, но тоска не отпускала. И болел низ живота: мочевой пузырь обещал взорваться в ближайшие несколько секунд. Сергей, покачиваясь от сонной одури, подошел к окну. В самую большую прореху было видно, как колеблется воздух – парит земля. На молоденькой вишне, росшей у окна, развлекались два воробья: один подергивал растопыренными крыльями и чирикал хриплым голосом, а второй прыгал с ветки на ветку вокруг него. Вдруг они прыснули в сторону соседнего участка.

Омоновец в каске и бронежилете казался толстым и неуклюжим, но бежал быстро и бесшумно. От уборной к шлакоблокам. Комья грязи отрывались от подошв ботинок и беззвучно шлепались на приглаженные дождями кочки вскопанной осенью земли.

Сергей поднял пистолет и отшагнул назад, чтобы не поранило осколками стекла. Пуля разукрасила окно паутиной трещин, и ушла выше нырнувшего за кладку омоновцев. В ноздри ударили пороховая гарь и свежий весенний воздух. Боль внизу живота отпустила, и мозги заработали быстро и как-то механически, будто перелистывались жестяные страницы автоматической справочной на вокзале. Перелистывание закончилось на чистой странице. Ничего, станция отправления известна, а станций прибытия две – воля и неволя. Нужна первая, любой ценой. Сжав рукоять двумя руками, прицелился в высокое голенище ботинка, выглядывающего из-за шлакоблоков. Пистолет дернулся трижды, ботинок – один раз и исчез за укрытие. С этой стороны не скоро полезут.

Сергей перебежал на кухню. Круглое окно в доме напротив, как зеркало, отражало солнце. Проморгавшись, Сергей внимательно осмотрел улицу. Никого, даже воробьев нет. Значит, рядом люди, прячутся. Один, наверное, сидит за вагонеткой, которую сняли с колес и поставили у забора для сбора дождевой воды.

Сергей перешел в прихожую, пропахшую гнилой картошкой и помоями. Ключ торчал в двери. Замок хлипкий, долго не продержится. Ниже замка свисает изогнутым червяком крючок. Надо бы и на него закрыть. Сергей шагнул к двери – и замер.

Там, за дюймовыми досками, стоял человек: тень от тела как бы проявлялась на этой стороне двери. Жаль, нет автомата, на такой дистанции прошиб бы и доски, и жилет. В десанте бронежилетов не носил. Лишний груз.

Тень выпустила отросток, похожий на обрубленное щупальце. Дверь еле заметно подвинулась одним краем наружу. Язычок напрягся, казалось, сейчас пискнет жалобно.

Сергей выстрелил в отросток и голову тени, ускользающей за стену. Зря второй патрон истратил: омоновец же в каске.

Хрястнуло разбитое окно на кухне, в дом влетела болванка, разматывающая белый хвост дыма. Разглядеть ее Сергей не успел, потому что глаза залили слезы. В горле першило так, будто наждачной бумагой давился. Сергей выстрелил в светлое, колеблющееся пятно материи на окне и перебежал в комнату, уткнув нос в согнутую в локте левую руку.

И здесь били стекло. Выстрелил на звук и услышал, как щелкнула затворная рама.

Почему полез под кровать – не знал. Может, потому, что ударился о нее коленом, а может, захотел хоть где-то укрыться. Нигде теперь не спрячешься: ухает вышибаемая дверь, трещит оконная рама на кухне, трещит рама и здесь. Как говорил Архипов, Кайки – отчихался. Теперь суд. Они будут – не сам себя...

Сергей оторвал нос и рот от пропахшего потом рукава, жадно глотнул воздух и закашлялся. По щекам текли слезы, крупные и теплые. Слезы текли, а не плакали. Левая рука рылась в нагрудном кармане. Записка какая-то – прочь ее! Тупорылый патрон хоронился в самом низу кармана. Пистолет с сухим щелчком проглотил его. Холодный ствол налег на висок, перелез к уху, во впадинку чуть выше челюстного замка и чуть ниже шрама от ранения...