Нариманов - Илья Дубинский-Мухадзе

На документе дата: «19 сентября». Четверг. Последний день их жизни. В ночь на пятницу временщики из красноводских и асхабадских эсеров, крадучись, уведут их в бурые зыбучие пески Закаспия. «Убийство происходило разными средствами», — укажут впоследствии медицинские эксперты.

В ночь на 20 сентября. На перегоне между станциями Ахча-Куйма и Перевальная. На 207-й версте, между столбами 116 и 117. Под присмотром строжайшим помощника командующего британскими силами в Закаспии капитана Реджинальда Тиг-Джонса и главы Закаспийского правительства эсера Фунтикова.

До Нариманова правда дойдет лишь в следующем, для него особо значительном, девятьсот девятнадцатом году. До того слухи… Всплески надежды…

19

В правительстве Фатали Хан-Хойского, едва оправившегося от ухода из Баку турок (по условиям перемирия с Антантой) и теперь состоящего под рукой английского генерала Томсона, снова переполох. Трагикомический. Не хуже того, что описан Гоголем в «Ревизоре».

Из сверхсекретных и в такой же степени надежных источников военному министру стало известно, что «большевик Нариманов, прибыв в Баку, имел там свидание с членами парламента партии «Гуммет»[63], а главное, с Саниевым и Караевым, затем выехал в Шушинский и Казахский уезды для пропаганды большевизма среди населения, а также, по мере возможности, среди войск».

Министр удостоверил: «Благодаря такой пропаганде, исходящей от указанного Нариманова, приток новобранцев в настоящее время сильно сократился и вовсе может прекратиться».

По обстоятельствам столь чрезвычайным правительство воззвало к генерал-губернаторам Шуши и Гянджи: «К Вам тайно направился известный большевик Нариман Наджаф оглы Нариманов для поднятия восстания против правительства, агитации и пропаганды. Строжайше предписывается означенного Нариманова незамедлительно обнаружить, арестовать и представить для суда. Ответственность за предписываемое возлагается лично на Вас».

В начале вторых суток поступила телеграмма из Гянджи. Она значительно расширяла масштабы опасности. «Образовалась большая шайка под предводительством Кербалая Алескера и Рустама. Положение серьезное. Необходима воинская сила. Прошу экстренно командировать в Гянджу батальон пехоты, взвод артиллерии, сотню конницы».

На этом фоне донесение из Шуши сильно проигрывало. Хотя именно там были предприняты весьма серьезные усилия! Раздобыты и размножены фотографии Нариманова анфас и в профиль в количестве, достаточном для всех чинов полиции и тайных осведомителей. Сии достойные лица самым срочным порядком разъехались по губернии. Через неделю-другую наиболее расторопные напали на след приезжего из Баку. Его звали Нариман. Он, несомненно, собирал крестьян, разжигал недовольство. Пустячная загвоздка лишь в том, что фамилия человека Абдуллаев и ни малейшего сходства с Наримановым…

Нехорошо, конечно. Вместо того чтобы поспособствовать правительственным хлопотам, дать себя «незамедлительно… арестовать и представить для суда», Нариманов в горячие дни розысков безотлучно находится в Астрахани.

Квартира его все больше походит на сборный пункт. Постоянно многолюдно, разноязычно. Кто оттуда — из краев временно плененных, отторгнутых от России. Кто по пути туда. Подпольщики, организаторы партизанской борьбы. Также те, кто на рыбницах, баркасах, «туркменках» доставляют на советский берег бензин, смазочные масла, а в обратный рейс на тех же началах — за неудачу расплачиваясь жизнью — уходят с оружием, газетами, литературой. С его, Нариманова, статьями для нелегальных изданий.

В будущем один из приезжих, Михаил Руманов-Асхабадский, опишет в «Правде» (22 марта 1925 года):

«По поручению Наркоминдела я, как член чрезвычайной дипломатической миссии в Персии, и глава миссии, позднее погибший на своем посту, Иван Коломийцев имели в 1919 году с Наримановым продолжительную беседу по поводу предстоящей нашей работы.

Нариманов был тяжело болен. Принял он нас, лежа в постели. Приветливо улыбался. И многое рассказал он нам нового, чего не знали мы о загадочном Востоке.

В 15 верстах от города шел бой с белыми. Под гул орудийных выстрелов мы около 3-х часов излагали Нариманову предстоящий план работы нашей миссии, которая должна была обосноваться впредь до признания нас Тегераном вблизи границы. Внимательно слушал нас Нариманов, не пропуская ни одной детали и внося те или другие поправки. С особым напряжением вслушивался он в декларацию, что мы везли от имени правительства РСФСР. Декларацию, в которой Советская Россия добровольно полностью отказывалась от прошлых привилегий, объявляла недействительными, утратившими всякую силу все навязанные Персии договоры и соглашения, в каком бы то ни было отношении ограничивающие права персидского народа на свободное и независимое существование.

К концу чтения этой декларации Нариманов привстал с кровати и взволнованно произнес:

— Правильно! Восток это поймет! Такие декреты новой России станут могучим стимулом в национально-освободительном движении всех стран.

Много спустя, когда уже сложились определенные отношения с Персией, наказы Нариманова сохраняли для нас огромную ценность. Тогда мы в полной мере поняли, почему Наркоминдел, посылая нас, советовал обратиться за инструкциями, действительно полезными, к Нариманову».

Болезнь, принудившая его летом 1918-го покинуть Баку, отступала медленно. Возвращалась, давала вспышки. В какие-то недели пришлось почти что заново учиться стоять, ходить… Сам доктор Нариманов разговоров о недугах, на него навалившихся, никогда не поддерживал. Так что…

В самые лучшие дни его жизни — нет счастья большего, чем вернуться освободителем в родные сердцу края, — он скажет бакинцам, плотно заполнившим площадь Свободы:

— Мы, коммунисты, находясь в России, все время думали об Азербайджане, каждую минуту заботились о нем. Если наше тело находилось в России, наша душа была в Азербайджане.

Мы твердо знали, что Азербайджан не может существовать без России, что Азербайджан должен иметь связь с Россией. Мы твердо знали и то, что турецкие, английские и другие захватчики приходят в Азербайджан ради своих интересов, и как ветер уходят, что они временны, а вечное счастье Азербайджанской республики связано с Россией.

В Центре, непосредственно у товарища Ленина, мы несколько раз обсуждали вопрос об Азербайджанской республике, о ее независимости.

Когда впервые?

Разговор Дадаша Буниатзаде с Владимиром Ильичей произошел во время или сразу после закрытия Первого съезда коммунистов-мусульман в Москве. Съезд работал четвертого — пятого и с восьмого до двенадцатого ноября восемнадцатого года.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});