Прекрасная тьма - Ками Гарсия

— Не смей так говорить, Итан Уот! Твоя мама любила твоего отца!

— Но она переехала в Гэтлин не ради него, а ради Мэкона!

— Твои родители познакомились в Дьюке, когда мы писали диссертацию. Твоя мама уже стала хранительницей и проводила много времени в тоннелях под Гэтлином, она перемещалась между Lunae Libri и университетом. Она не жила в этом городе, в мире ДАР и миссис Линкольн. Она переехала в Гэтлин из-за твоего отца. Вышла из тьмы на свет, и поверь мне, для нее это оказалось не очень-то легко. Твой отец спас ее от себя самой, когда все мы оказались беспомощны. Даже мы с Мэконом.

Я посмотрел на лимонные деревья, отбрасывающие тень на могилу Мэкона, и на могилу моей матери сразу за ними. Вспомнил, как папа стоял там на коленях. Вспомнил о Мэконе, принявшем смелое решение быть похороненным здесь только ради того, чтобы лежать в тени того же дерева, что и моя мама.

— Она переехала в город, где все считали ее чужой, только из-за того, что твой отец не хотел уезжать, а она полюбила его, — повторила Мэриан, взяв меня за подбородок. — Просто он не был ее первой любовью.

Я с облегчением вздохнул. По крайней мере не все в моей жизни оказалось гигантской ложью. Она любила моего отца, несмотря на то что любила и Мэкона Равенвуда. Я взял арклайт из рук Мэриан. Мне хотелось подержать его — в нем заключались частички их обоих.

— Она так и не нашла ответа, так и не узнала, как смертные и чародеи могут быть вместе.

— Не знаю, возможно ли это. — Мэриан обняла меня, и я положил голову ей на плечо. — Ты — проводник, Итан. Кому знать, как не тебе?

Почти год назад я впервые увидел стоящую под дождем Лену. С тех пор ответа на этот вопрос у меня так и не появилось. Как и у моей мамы. Пока что у меня были одни неприятности. Неужели и с ней все было точно так же? Я посмотрел на шкатулку в руках у Мэриан и спросил:

— Поэтому мама умерла? Потому что пыталась найти ответ на этот вопрос?

Мэриан взяла меня за руку и отдала мне шкатулку, плотно сомкнув вокруг нее мои пальцы:

— Я рассказала тебе то, что знаю. Делай свои выводы сам, я не могу вмешиваться. Таковы правила. Перед лицом великого порядка вещей — я ничего не значу. Как и все хранители.

— Это неправда.

Мэриан много значила для меня, но я не мог сказать ей об этом. Моя мама тоже много значила — но это и так понятно. Мэриан улыбнулась и добавила:

— Я не жалуюсь. Я сама выбрала этот путь, Итан. Не всем дано выбирать свое место во Вселенной, в великом порядке вещей.

— Ты имеешь в виду, что Лене это не дано? Или, например, мне?

— Ты имеешь значение, нравится тебе это или нет, — ответила она, убирая челку с моих глаз, совсем как мама. — Лена — тоже. Это нельзя назвать выбором. Истина есть истина. Она редко бывает чистой и никогда — однозначной, как говорил Оскар Уайльд.

— Не понимаю.

— Любые истины легко понять, когда они открыты. Сложность в том, чтобы открыть их.

— Тоже Оскар Уайльд?

— Галилей, отец современной астрономии. Еще один человек, который решил сам найти свое место в порядке вещей и подвергнул сомнению идею, что Солнце вращается вокруг Земли. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что истину не выбирают. Мы можем только решить, что с ней делать.

Я взял шкатулку, потому что в глубине души понимал, о чем говорит Мэриан, хоть и мало что знал о Галилее, и еще меньше — об Оскаре Уайльде. Я стал частью всего этого, даже если мне это и не нравится. От этого не убежать, и прекратить видения — не в моей власти.

Мне остается только решить, что со всем этим делать.

6.17

ПРЫЖОК

К вечеру я с трудом дополз до кровати и изо всех старался не заснуть, чтобы не видеть снов. Говорят, что обычно снится то, о чем подумаешь в последний момент перед тем, как заснуть. Я старался не думать о Мэконе и маме, но эта история никак не шла у меня из головы. Я так устал думать о том, чтобы не думать о них, что и сам не заметил, как провалился в полную темноту, а потом…

…потом моя кровать превратилась в лодку.

Над головой мерно покачивались ветви плакучих ив, а над ними простиралось нереально голубое небо без единого облачка. Я повернулся и увидел шершавые доски, выкрашенные в ярко-голубой цвет, совсем как потолок у меня в спальне. Я лежал то ли в каноэ, то ли в лодке, которая плыла по реке.

Я сел, и лодка закачалась. С борта в воду соскользнула маленькая белая ладошка, и тонкий пальчик дотронулся до воды. Я смотрел на рябь, вдруг исказившую гладкую, как стекло, поверхность реки, где отражалось идеальное небо.

На корме, лицом ко мне, лежала Лена, одетая в белое платье, как из старинных черно-белых кинофильмов. Кружева, ленты и крошечные жемчужные пуговки. Она держала в руках черный кружевной зонтик, ее волосы, ногти, даже губы — все было черного цвета. Лена лежала на боку, одна рука свисала через борт, касаясь воды.

— Лена?

— Я замерзла, Итан, — с улыбкой сказала она, не открывая глаз.

— Но ведь сейчас лето, вода теплая! — удивился я, глядя на ее руку, по запястье погрузившуюся в воду.

Я попробовал переползти к ней, но лодка закачалась, и Лена соскользнула еще ближе к краю, платье задралось, из-под него торчали знакомые высокие черные ботинки. Я не мог двинуться с места. Вода дошла ей до локтя, длинные черные локоны упали и рассыпались по воде.

— Эль, сядь! Ты упадешь!

Она засмеялась и выронила зонтик. Он, вращаясь, поплыл по реке и вскоре потерялся из вида. Я рванулся к Лене, но лодка сразу же стала раскачиваться.

— А тебе разве не сказали? Я уже упала.

Протягивая к ней руки, я до последнего не верил, что это случится, но знал, что так и будет, и в любую секунду ожидал услышать всплеск. Я ударился о борт лодки, перед глазами все поплыло, Лена исчезла. Я посмотрел вниз и увидел лишь мутные коричнево-зеленые волны Санти и темные волосы Лены. Я наклонился над водой, не в силах понять, что делать.

«Прыгай или оставайся в лодке».

Волосы опускались все ниже, медленно и плавно, двигаясь словно мифический обитатель морских глубин — захватывающее дух зрелище. На глубине я разглядел белое лицо, которое смотрело на меня будто из-за стекла.

— Мама?!

Я очнулся насквозь промокший и закашлялся. В неизвестно кем распахнутое окно светила луна. Я пошел в ванную, открыл кран и стал жадно пить, пока кашель не прекратился, а потом взглянул в зеркало. Было темно, я едва видел собственное лицо, пригляделся, чтобы обнаружить среди теней свои глаза, но вместо этого случилось неожиданное.

Где-то в глубине зеркала зажегся свет, оно растворилось вместе с моим отражением, оставив после себя только сияние и обрывки образов, то и дело вспыхивающие в моем сознании. Я пробовал сфокусироваться и понять, на что смотрю, но картинки проносились мимо, дергались и исчезали, едва успев появиться, как если бы я ехал на огромной скорости и смотрел в окно.

А потом я увидел темную улицу и блестящий, мокрый после дождя асфальт в нескольких сантиметрах от себя, как будто я полз по земле. Невозможно, ведь все движется так быстро! Угол зрения внезапно изменился, и всего в паре шагов я заметил высокие стены домов и мостовую. Я схватился за холодные края раковины, пытаясь удержаться на ногах. Голова кружилась, то и дело мелькали вспышки, свет неумолимо приближался. Угол зрения снова изменился, картинки стали сменяться все медленнее и медленнее. Под фонарем, прислонившись к грязной кирпичной стене, стояли двое. Фонарь раскачивался, поэтому картинка дергалась, то исчезая, то появляясь вновь. Я смотрел на силуэты этих двоих снизу.

— Надо было все-таки оставить записку. Бабушка будет волноваться, — произнесла одна фигура голосом Лены.

Она стояла прямо передо мной. Все происходящее было не похоже на видения, которые посылал мне медальон или дневник Мэкона.

«Лена!» — позвал я, но она не отреагировала.

Второй человек подошел ближе. Еще до того, как разглядел его лицо, я понял, что это Джон.

— Если бы ты оставила записку, они бы нашли тебя с помощью простого заклинания для определения местонахождения. Тем более твоя бабушка, она же обладает потрясающей силой. Видимо, это семейное, — добавил он, обнимая ее.

— Я не чувствую себя сильной. Я вообще не знаю, что я чувствую.

— Ты же не передумала? — спросил Джон, взял ее руку и повернул ладонью вверх.

Он достал из кармана маркер и стал что-то рассеянно писать на ее ладони. Лена покачала головой:

— Нет. Мне там больше не место. Рано или поздно я причиню им боль. Я причиняю боль всем, кого люблю.

«Лена!»

Бесполезно. Она меня не слышит.

— Когда мы доберемся до Великого барьера, все изменится! Не будет ни Света, ни Тьмы, ни природных фей, ни фурий катаклизмов — только магия в чистейшем виде. А значит — никаких ярлыков, никакого осуждения!

Они одновременно посмотрели на ее руку, а Джон что-то чертил маркером у нее на запястье. Их головы почти соприкасались, Лена медленно поворачивала запястье у него в руке.