Барон и рыбы - Петер Маргинтер

Артидо Виана был и оставался единственным из сынов Аруны, написавшим когда-либо книгу. Вряд ли арунцы были в состоянии постичь его глубокие мысли, но сам факт, что книга Вианы была даже напечатана, настолько потряс их, что они поручили бургомистру скупить весь первый тираж в 1623 году. За исключением нескольких затерявшихся экземпляров он и посейчас целиком в Аруне, а в некоторых домах хранится даже по три-четыре первоиздания Вианы. В Аруне труд Вианы без затей называют «Книга», и простые крестьяне, ремесленники и трактирщики чтут его как Библию. А с тех пор как ввели обязательное посещение школы, ее и на самом деле читают, и каждый юный арунец, в которого деревенский учитель успел вколотить азбуку, по большим праздникам под бдительным оком главы семейства разбирает по слогам «Идентичность и одновременность». Разумеется, никому не понять ни строчки, поскольку Виана написал книгу на латыни, как все серьезные ученые его времени.

Однако через несколько поколений после Вианы тогдашнему деревенскому священнику пришла гениальная мысль: перевести на испанский наиболее удобопонимаемую главу книги «De Horologiis»{130}, и именно ему Аруна обязана своей последующей известностью среди туристов, а следовательно, и визитом Симона. Добрых арунцев восхитила мысль, что нет в мире двух часов, которые бы показывали в точности одинаковое время, ведь даже солнечные часы отбрасывают тень в конечном счете по-разному. Одновременно их убедил вывод Вианы: среднее время от показываемого возможно большим количеством часов и, собственно, не поддающееся определению и есть точное время.

Но арунцы не удовлетворились абстрактной радостью по поводу этого хитроумного открытия, они решили на практике проверить постулат Вианы о неточности часов, то есть предпринять практическую попытку уловить теоретически точное время. Еще при жизни Артидо Вианы его племянник Мануэль Виана начал собирать всевозможные часы: причуда, ставшая после перевода главы о часах общей страстью арунцев. Напрасно епископ Ургельский выступил против этой в общем-то безобидной мании в пастырском послании «Aeternitas nondum»[26] и попытался разъяснить своим заблудшим овечкам значение вечности. В Аруне есть дома, состоящие почти целиком из часов. Шпеньки бесчисленных солнечных часов щеткой покрывают их фасады; пустотелые стены полны шестеренок; повсюду — капель водяных часов; в темных чуланах мигают огневые часы; в каждом саду подпорки для роз и бобов украшены песочными часами, а отдельные фанатичные коллекционеры даже на крышах понаделали ветряных часов, отличающихся особой неточностью.

В центре местечка на невысоком холме стоит церковь. Тень стройной башни служит стрелкой гигантских солнечных часов, а циферблат их высечен на плитах террасы, пристроенной к церкви с севера и востока специально для этой цели. С террасы открывается прелестный вид на Гванокотал и гряду Пиренеев. Тень церковной башни показывает точное арунское время, по нему деревня и живет.

Жителям Аруны едва ли приходит в голову, насколько любопытное у них увлечение. Они пасут своих коров и овец, возделывают скудные поля, выращивают на южных склонах кислый виноград, рано отправляются спать, а по воскресеньям — к мессе. Необычно, правда, что крестьянка, которая возится в своем садике с овощами или цветами, вдруг быстрым движением переворачивает песочные часы или что босоногий мальчонка тащит к водяным часам огромное ведро воды. После ужина отец семейства с тяжелой связкой ключей совершает обычный обход, заводит повсюду часы и с тихим удовлетворением констатирует, что они идут все же вразнобой. Но для часов в Аруне главное — что они идут, а не то, что они показывают время не точно, ведь Артидо Виана доказал уже, что точное время невозможно.

***

В годы туристического бума, «великого переселения народов», на обложке одного из изданных Министерством туризма Испанского Королевства проспектов был изображен крестьянин из Аруны в окружении горы часов и в таком виде проект был разослан всем занимающимся туристским бизнесом учреждениям и учрежденьицам. На Аруну обрушился шквал любопытных. Тогда муниципалитет заказал одной известной часовой фабрике в Ла-Шо-де-Фон несколько вагонов часов с кукушкой. На створках, закрывающих окошечко, из которого каждый час выскакивает кукушка, изящным шрифтом, накладными буковками было выписано «Аруна».[27] Часы шли нарасхват. Таким образом часовая фабрика и деревня заключили сделку века. Аруна обзавелась уличными фонарями, самым современным пожарным насосом и детским садом.

А когда наконец примечательной деревенькой заинтересовался один немецкий иллюстрированный журнал, в Аруне приступили к постройке богадельни. Но увы, к началу эры оседлости успели возвести только стены, ставшие с тех пор благодарным поводом для полемики во время избирательных кампаний. Несмотря ни на что, большинство арунцев были рады вновь без помех предаваться своей страсти. Как и прежде, дополнительные доходы Аруне приносили паломники. Любители розыгрышей обходили Аруну стороной с тех пор, как там до полусмерти избили одного из них, кому выпало принести часы из Аруны.

Гуляющих вроде Симона арунцы причисляли к паломникам и относились к ним с добродушной снисходительностью, с какой всегда относятся к чужакам непосредственно сподобившиеся благодати. Подход хотя и обобщенный, но в принципе верный, поскольку ни один из посетителей этого сорта (а их и раньше никогда не путали с туристами по причине спокойного и солидного поведения) не упускал случая поклониться святыне. Ими даже дорожили, поскольку в отличие от паломников они не тащили с собой в узелке большую часть дорожной провизии, а покупали ее у лавочника, не то заходили в один из многочисленных трактиров.

Симон утолил голод в несколько запущенном отеле «Au Tic-Tac Espagnol»[27] у церкви. Пока грустный официант обслуживал его, он сидел под потрепанным зонтом и размышлял о событиях прошлой ночи. Все, кто первый раз в жизни летает без всяких аппаратов и физических фокусов, непременно задумываются об этом на следующий день. Не просто жирное, но к тому же еще и жесткое баранье жаркое располагало к медитации.

Без сомнения, летать — занятие очень приятное, если делаешь это по собственному желанию. Именно на это обстоятельство г-жа Сампротти и намекала. Он столь мало был повинен в левитации, что именно поэтому чувствовал себя виноватым, полагая, что все остальные: барон, Пепи, г-жа Сампротти, Теано, вся Пантикоза и Аруна будут косо поглядывать на него, как на баловня слепой судьбы. Если бы он заслужил этот двусмысленный подарок, если бы завоевывал каждый сантиметр упорными тренировками! Последовавшее за появлением Теано падение его абсолютно не смущало. Удивительно, но он был твердо уверен, что теперь, когда ухватил фортуну за косу, все остальное — дело упражнения. Но как бы чистосердечно он ни старался объяснить другому принципы полета, ему это не удалось бы. В детстве в книжках о путешествиях он читал об аскетах, которым после долгих лет поста и молитв удавалось на метр-другой подняться над землей, но только напрягая все силы и на несколько жалких секунд. Как показал случай с Теано, собраться ему тоже необходимо, но только от него зависит, как высоко и далеко он полетит и полетит ли вообще. Но почему — оставалось неясным. Просто так — и все. Ему открылось, буквально, новое измерение, а он вдруг почувствовал, словно что-то утратил. Печальный официант только головой покачал, когда Симон сунул ему в руку крупную купюру и, не попрощавшись, устремился к церкви.

Паломников в церкви не было. Причетник с метровой длины метлой шаркал по левому приделу, сметая пыль с алтарей. Он буркнул что-то неприветливое, но вскоре согласился на подкрепленную некоей суммой вежливую просьбу Симона открыть крипту{131}, где хранилась икона.

Крипта представляла собой низкое помещение с опирающимся на грубые колонны сводом, насквозь пропахшее ладаном. Христос с циферблатом венчал варварски раззолоченный алтарь, перед ним между трехногих серебряных подсвечников стояли трогательно-беспомощные банки из-под варенья с букетами полевых цветов. Прохладная тишина, стоявшая под землей, цепенила, и Симону, преклонившему колени на жесткой скамеечке и молившемуся про себя, казалось, что она ложится ему на сердце. Он расстегнул пиджак, хотя было и не жарко.

Между алтарем и лестницей наверх, как раз посреди крипты, стоял открытый римский саркофаг, точь-в-точь такой же, как виденный Симоном в окрестностях Пантикозы в роли водопойной колоды. Но здесь задача у него была иная. Он почти доверху был полон дарами, приносимыми по обету, главным образом всевозможных размеров и форм часами, а также изображениями солнца и планет из золота и серебра. Среди часов Симон разглядел даже маленькую, тонкой работы астролябию{132}. Он в замешательстве разглядывал их сквозь частую решетку, защищавшую благочестивые приношения от дерзких посягательств.