Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— Какие мои доходы, — скучным голосом возразил тятя и стал что-то рассказывать про плохие воски да худые хлеба, неинтересно.

Долг предписывает всякого гостя, даже самого никчёмного, привечать и тешить. О том и двоюродная сестрица княжна Таисья сказывала, а уж она-то знает, в Москве живет.

Посему попробовала Василиска с Петей приличную беседу завести: как-де доехали, да не было ль по дороге какой поломки либо иной напасти.

Но бирюк неотёсанный отмалчивался, в разговор не вступал.

Тут она заметила, что он разглядывает ковёр из листьев, так и недотканный.

— Что, красиво? Хочешь, вместе докончим?

Мальчик скривил тонкое личико, шагнул к столу и смахнул всю красоту на пол. Листья взвихрились, закружились, попадали.

Стало Василиске жалко и стараний, и погубленной красоты.

— Ты что, дурной?!

А он, провожая взглядом последний падающий листок:

— Глазам колко. Не люблю осень. Крику от нее много.

Это он в первый раз рот раскрыл, а то уж она думала, немой.

Голос у двоюродного тоже был необычный. Тихий, но глубокий, из самой груди. Василиске захотелось, чтоб Петя еще что-нибудь сказал. Но он смотрел своими странными глазами в окно и всё так же морщился. А на что там морщиться?

Осеннее поле, за ним осенний лес, весь багряный, медный, златокружевной; над лесом синее небо.

Но всё это Василиска вдруг увидела, будто впервые, чужими глазами. И поняла, про что новоявленный братец сказал. Очень уж пёстро от изобилия красок. Крикливо. И сразу же за осень обиделась.

— Бог каждый год об эту пору урожай даёт, празднично леса-поля разрисовывает. Чтоб люди радовались. Уж Богу ль не знать, много от осени крику или мало?

— Бог, Бог, — скривил бледные губы мальчишка. — Кто его видал?

Ну вот тут уж она совсем не поняла, что он этим сказать хотел. И окончательно порешила: сын у дяди Автонома дурачок.

* * *

Зеркаловы (такое имя было у дяди с сыном) собирались пробыть в Сагдееве долго, по-родственному. Но в тот же вечер, когда еще и поросёнок с гусем не дожарились, гости спешно засобирались в обратный путь.

К дяде прискакал смешной маленький человечек на такой же маленькой мохнатой лошадке.

Пока слуги разыскивали Автонома Львовича, княжна во все глаза смотрела на карлу. Слышать слышала, что такие бывают, но не очень-то верила. Совсем взрослый мужик, а ростом чуть больше Василиски!

— Чего глядишь, красна девица? — осклабился человечек. — Ступай за меня замуж.

Она задумалась.

— А где ты живешь? У тебя, чай, дом такой же маленький?

Карла подмигнул.

— Невеликий. И всё в нем маленькое, ладненькое. И столики, и скамейки, и кроватки. Печка как будка собачья, в ней чугунки-горшочки вот такусенькие, а в них пирожочки, да райски яблочки, да калачики с напёрсток. Лошадь мою видишь? У меня на дворе кобельки с белку, коты с мышек, а мышки в подполе не боле таракашек. Поехали, хозяйкой будешь.

У Василиски глаза загорелись — так ей захотелось дивный домишко посмотреть. Однако отказалась, хоть и с сожалением.

— Как я за тебя пойду? Ведь я вырасту, мне в твоём дому станет не пройти, не разогнуться.

В эту пору по крыльцу дядя сбежал, и весёлый мужичок про девчонку сразу забыл. Прямо из седла, где он был с Автономом Львовичем вровень, зашептал что-то. У дяди сползлись чёрные брови.

— Точно ль засыпало? Эх ты, дурья башка! Не сумел живьём! Теперь концов не сыщешь! К князь-кесарю ехать надо.

И заторопился, даже не стал ждать ужина, для которого столько всего вкусного жарилось-варилось.

Сынка своего недоумного тоже собрал, в тележку усадил.

— Ну, заезжай ещё когда, — вежливо сказала Василиска двоюродному на прощанье.

Он буркнул:

— Не заеду.

— Почему это?

— Незачем будет.

И опять она его не поняла.

Дядя дрожащими руками схватил Петю за плечи, повернул к себе.

— Ты говоришь?! Говоришь?!

«Подумаешь, — подивилась княжна. — Ладно б ещё дурачок что дельное сказал».

Мальчик отцу ничего не ответил, и Автоном Львович оборотился к Василиске.

— Он с тобой и прежде говорил?

— Ну да.

И не уразуметь было, чего это у дяди кадык прыгает и слёзы в глазах. «Чудные вы оба, что сынок, что отец, — подумала Василиска, — яблочко от яблони».

— Вот что… Коли так, вот что! — Автоном Львович оглянулся на князя Матвея, вышедшего проводить свойственников. — Пускай Петюша у вас погостит. Не знаю, в чём тут дело, но ему это в пользу. А я заеду скоро. Как только служба дозволит.

Тятя у Василиски был не тот человек, чтоб кому-нибудь перечить, да еще в столь простом, родственном деле.

— Да Бог с тобой, Автономушко, пускай живёт, сколько пожелаешь.

Прощался дядя с Петей так, что у Василиски защемило сердце. Вот ведь суровый человек, страхообразного лика, а сердцем ласков. И обнял сынка, и облобызал, даже слезами оросил.

А вот как себя при этом вёл двоюродный братец, девочке ужасно не понравилось. Глаз на родителя не оборотил, всё в небе облака разглядывал.

— Жуткий какой парнишка-то, — шепнула Стешка.

Только главная жуть ещё впереди была. В ту ночь ударил первый настоящий заморозок.

Утром на мелкопереплётных окнах, в которых слюдяные пластины были недавно заменены стеклянными, расцвели серебряные цветы невероятной красоты. Особенно дивен был один, в левом нижнем квадратце — не ледяной узор, а истинное чудо. Василиске стало жалко до слёз: вот сейчас солнышком пригреет, и потает несравненная краса.

Княжна побежала во двор, искать плотника Авдея. Пусть скорей вынет из рамы стекляшку, отнесёт в ледник. Всякую прихоть балованной девчушки челядь выполняла охотно и весело, так что долго упрашивать Авдея не пришлось. Пока он копался, выбирая стамески и молоточки нужного размера, Василиска помчалась назад в дом, любоваться.

Встала в горнице у окна, обмерла. Позолоченный выглянувшим солнцем, цветок сделался ещё прекрасней.

Вдруг глядит — с той стороны подходит Петя. Её не замечает, а на изморозь смотрит, не отрывается. Стало любопытно: обратит внимание на льдяное волшебство иль нет?

Обратил. Впился взглядом, на лице появилось напряжение, будто мальчик силился что-то понять или запомнить

А дальше он сделал такое, что у Василиски побежали мурашки. Плюнул прямо на цветок и яростно стёр его рукавом. И возненавидела она мерзкого святотатца, и ненавидела целый день, до вечера. Ещё и Стешка про родственничка кое-что поведала.

— Подумаешь, на стекло плюнул! — зашептала горничная, то и дело оглядываясь на дверь. — Я тебе, боярышня, пострашней расскажу. Другим никому не могу, стыдно, а ты ведь меня не выдашь?