Глаз Паука - Олаф Бьорн Локнит

Светящиеся искры разбегались по соседним балкам и потолку, оставляя за собой веер растущих угловатых трещин, сочащихся деревянным крошевом и известковой пылью. Часть огоньков зависла в воздухе, обратившись сверкающей паутиной в каплях недавнего дождя и просторным шатром окутывая стол и двоих певцов, не замечавших ничего вокруг себя. Вот теперь паутинный купол, похоже, увидел не только Хисс – среди зрителей послышались удивленные возгласы. Кто-то ткнул пальцем в творящееся диво, кто-то выругался и, сумев избавиться от таинственного оцепенения, начал пропихиваться к выходу. Одновременно некая сила, похожая на порыв холодного ветра, мягко и настойчиво толкнула стоявших ближе всех, вынудив отступить на шаг назад и тем самым потеснить прочих слушателей, заполнивших таверну.

Пустое пространство вокруг стола сделалось шире… еще немного шире… достигло уже шагов пяти или шести в поперечнике… и тут окончательно переломившаяся балка с грохотом ухнула вниз, а за ней последовала часть потолочных перекрытий.

В образовавшуюся дыру пролился дождь ломающихся черепиц вперемешку с расколотыми досками и давно прогнившей дранкой. На десяток ударов сердца все заволокло густым облаком медленно садящейся белесой пыли, из глубины которого продолжала звучать музыка – обломки благополучно соскользнули по выпуклым бокам мерцающего купола и разлетелись по полу, задев оказавшихся поблизости. Из обширного отверстия с рваными краями хлынул столб ослепительно яркого солнечного света, затопившего таверну и оборвавшего мелодию на пронзительно-высокой ноте.

В полной тишине Аластор Кайлиени, известный доброй половине Шадизара как Дурной Глаз, отложил виолу, поглядел наверх, ослепленно сморгнул и вдруг начал хохотать, раскачиваясь взад и вперед.

– Сдаюсь! – с огромным трудом выдавил между волнами накатывавшего веселья. – Эй, люди! Будьте свидетелями и расскажите соседям – сегодня… кстати, а какой сегодня день? – сегодня Альс Кайлиени признал себя побежденным в искусстве песнопения! И по этому поводу он желает…

Что желал сказать или сделать Аластор, осталось неизвестным. К окаменевшему за стойкой почтенному Ионте, владельцу «Змеи и скорпиона», вернулся дар речи, прорвавшийся скорбным воплем:

– Мерзавцы! Погубители! Колдуны клятые! Чтоб у вас руки отсохли, чтоб языки у вас отнялись на веки вечные! Смерти вы моей желаете, разорители!

– Чем недоволен этот добрый человек? – Одноглазый так и не расстался с одолженной виолой, прижимая ее к себе, как величайшую драгоценность мира. Выражение лица у него было растерянное и счастливо-обалдевшее, чего не могла скрыть даже искалеченная и неподвижная правая половина физиономии. Сейчас можно было поручиться, что Одноглазый немногим старше Аластора, выглядевшего лет на двадцать пять.

– Тем, что мы слегка и совершенно неумышленно повредили его собственность, – охотно растолковал Дурной Глаз, напрочь игнорируя вопли возмущенного трактирщика. – Ничего, обойдется. Дружище, как к тебе обращаться? Хотелось бы знать, кто в кои веки умудрился взять надо мной верх. У тебя имя-то есть, человече? Я, к примеру, буду Аластор. Альс Кайлиени. А ты кто?

Одноглазый зажмурился, издав ряд мучительных звуков и обеими руками стиснув голову, будто намереваясь выжать из нее ответ, как некогда безвестный митрианский пророк извлек воду из камня. Ему удалось выдавить несколько нечленораздельных слогов, которые Аластор понял по-своему:

– Как-как? Астэр? Или… Хасти? Что ж, имечко ничуть не хуже других. А теперь, если у тебя нет иных планов, пойдем-ка из этого негостеприимного местечка туда, где нам будут рады. Куда подевались мои приятели? – он обернулся к залу. – Хисс! Малыш! Ши! Вы тут? Вылезайте, я вас кое с кем познакомлю!

– Никуда вы не пойдете! – обширное чрево почтенного Ионте загораживало дверь и путь к отступлению. – Шагу за порог не сделаете, пока не возместите все, что натворили! Да тут одного ремонта на полсотни империалов! Расплатитесь по-хорошему, а не то… не то… – трактирщик замялся, изобретая угрозу пострашнее, и таки додумался: – Не то пожалуюсь досточтимому Кодо, и вот тогда вам точно руки-ноги повыдергают! Обоим!

Из начавшей потихоньку рассеиваться толпы слушателей донеслись возгласы, смысл коих заключался в том, что скопидому Ионте стоило бы самому раскошелиться и заплатить певцам. Кто-то неуверенно предложил скинуться и возместить утраты владельца трактира, после чего скопище людей начало таять с удвоенной быстротой. Альс с разочарованным видом похлопал себя по карманам, скорбно оповестив, что сегодня у него не самый лучший из дней. Наконец-то получивший имя Одноглазый недоуменно косился туда-сюда, не очень понимая, в чем смысл спора. На нем повисла возникшая невесть откуда Ильха Нираель, яростно шепча что-то в ухо и пытаясь увести из зала.

– О волшебная сила искусства! Я даже об заклад биться не стану – Альс очухался, – бодро заявил Ши. – Слушай, Хисс, я не понял – с какого перепугу потолок вдруг начал рушиться? Опять какое-то колдовство? Так Альс вроде не магик…

– Зато его новый приятель, похоже, горазд ворожить, – решил Хисс, соображая, хватит ли в его кошеле золотых, чтобы утихомирить разбушевавшегося месьора Ионте. Полсотни империалов – это трактирщик, конечно, загнул лишку. Хватит с него и двух десятков.

Благое намерение осталось невыполненным. Кто-то опередил Хисса – некий моложавый тип, перемещавшийся с поразительной быстротой, несмотря на выпиравшее брюшко. Тип был облачен в некогда роскошные, а теперь слегка потрепанные одеяния лилового бархата с золотой канителью, сверкал начинающейся лысиной в обрамлении каштановых кудряшек, и мог похвалиться аристократически правильным профилем, свойственным уроженцам Офира. Речь его отличалась такой напористостью и быстротой, что собеседнику было проще уступить и согласиться, нежели возразить. Под градом обрушившихся на него слов почтенный Ионте только открывал и закрывал рот, как вытащенная на берег рыба. Вскоре трактирщик очень тихо удалился обратно за стойку, унося с собой увесистый кожаный мешочек и свои жалобы на судьбу.

Толстяк в лиловом пустынным смерчем двинулся к столу, откуда еще не успели вылезти Аластор и Хасти, оглушая присутствующих новым потоком красноречия. Речь его, украшенная многочисленными и разнообразными восхвалениями, сводилась к тому, что невместно подобным талантам прозябать по завшивленным кабакам, развлекая простецов, не способных по достоинству оценить высокое искусство, в то время как он, Амиль дие Кьеза, в состоянии предложить…

– Почтеннейший Амиль, а покороче можно? – взмолился Альс, ерзавший так, будто под ним разводили костер.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});