Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

– после «Треста».

Польский офицер о «Тресте»

Дело «Треста» – как обыкновенно называют историю «легенды», созданной чекистами в начале двадцатых годов для обмана русских эмигрантов и иностранных штабов, – все еще не освещено полностью. Между тем его современников становится все меньше. Московские вдохновители «Треста» умерли или были расстреляны Сталиным. Скончались их агенты, появлявшиеся за границей и установившие от имени тайного объединения русских монархистов связь с А.П. Кутеповым и его боевой организацией. Не поддается учету число иностранцев, имевших дело с «Трестом», но и их, несомненно, осталось мало.

Советские архивы – как показало опубликованное в 1965 году в Москве произведение А.В. Никулина «Мертвая зыбь» – содержат сведения об этой провокации, но изучение этих архивов невозможно, пока существует коммунистическая диктатура. Заграничные хранилища либо были уничтожены в 1939–1945 годах, либо давно перестали заниматься «Трестом». Когда американское издательство, напечатавшее в 1960 году книгу Джоффрея Бэйли «Конспираторы», искало фотографию Якушева, оно ее не нашло. Нет за границей и достоверной фотографии того советского агента, который называл себя то Опперпутом, то многими другими именами, разве что в Финляндии, которая, по понятным побуждениям, не склонна теперь вспоминать свою причастность к «Тресту».

Из русских эмигрантов, принадлежавших к Кутеповской организации, уцелели двое или трое. Яркий рассказ В.А. Ларионова об его удачной боевой вылазке в Россию и нападении на коммунистический клуб в Петрограде остается до сих пор единственным описанием действий кутеповцев на русской территории, но в нем речь о событиях, разыгравшихся хотя и в прямой связи с историей «Треста», но после его ликвидации. Поэтому все, что написано до сих пор о «Тресте» эмигрантами или иностранцами, исходит не от очевидцев, а от тех, кто знает «Трест» понаслышке. Это стало причиной распространенных ошибок.

Одна из них состоит в неверном толковании самого слова «Трест». Оно иногда понимается буквально – неосведомленные «историки» говорят о «тресте провокаторов», называют его центром всех советских начинаний, направленных против эмиграции. Этот центр существовал – им было ОГПУ, но «Трест» был для чекистов только одной из их многочисленных агентур.

Другая ошибка состоит в непонимании того, как могла «легенда», называвшая себя подпольным объединением монархистов, но в действительности насквозь пропитанная советскими агентами, так долго пользоваться доверием многих эмигрантов и иностранных офицеров. Авторы статей о «Тресте» часто забывают, что Россия времен «новой экономической политики» не была, в бытовом отношении, похожа на Россию сталинско-ежовских лет. То, что сразу показалось бы невероятным и невозможным при Сталине, объяснялось – в годы существования «Треста» – обстановкой, созданной временным отказом большевиков от военного коммунизма. Авторы статей о «Тресте» слишком часто обращают все свое внимание на удачу провокаторов, забывая, что за эту удачу им пришлось заплатить опасным, с их точки зрения, предоставлением кутеповцам возможности обосноваться в России. В 1927 году – во время кризиса в англо-советских отношениях – это их испугало и они ликвидировали «Трест».

Доверие эмигрантов к Монархическому Объединению России, называвшему себя «Трестом» в конспиративной переписке, возбуждалось прежде всего уничтожением преграды, разделявшей эмиграцию и Россию. Тот, кто не был в те годы свидетелем поездок участников Кутеповской организации из Парижа или Варшавы в Минск или Москву, вряд ли поймет дурманившее влияние этого соприкосновения с родной землей. На молодых эмигрантов влияло, кроме того, обаяние воинских званий таких людей, как генералы Зайончковский и Потапов, – трудно было себе представить бывшего генерала царской службы советским провокатором. Сказывалась дисциплина, привитая воспитанием, и представление о чести – мнение начальника и слово офицера сомнению не подвергались. «Трест» разбил эту психологию моих сверстников. Для тех, кто пережил революцию на школьной скамье и вступил в борьбу с ней без всякой политической и технической подготовки, он был тяжелым, но полезным уроком.

Открыв кутеповцам доступ в Россию, чекисты пошли на многое – не только на пребывание вооруженных эмигрантов в Москве, но, в нескольких случаях, и на распространение антисоветских листовок. Они не допускали только одного – террора. Это сопротивление террору столкнулось с непреклонным желанием Кутепова к нему прибегнуть.

Трест пытался убедить его в бесполезности ударов, которые – как утверждали агенты, охранявшие жизнь советских заправил, – сорвали бы тщательную подготовку Монархического Объединения России к перевороту. Кутепов соглашался на отсрочку, но в глубине души полагал, что коммунистическая власть может быть сломлена только террором. Он сказал мне в Париже в апреле 1927 года: «Террор вызовет в России детонацию…»

Он прибавил, что революционеры боролись с царской властью террором и ее победили. Мне это показалось упрощением сложной стратегии революционного движения, но я не посмел возразить человеку, по слову которого каждый из нас – участников организации – пошел бы на смерть.

«Мертвая зыбь» заслуживает внимания, как подтверждение советской провокации в М.О.Р., но, как каждая коммунистическая версия любых событий, она содержит грубое искажение истины – взять хотя бы неправдоподобное описание тайной командировки красного командира Власова в Париж, его трогательных встреч с французскими коммунистами и попытки М.В. Захарченко прельстить приезжего советского агента легкомысленным парижским спектаклем, как доказательством превосходства западной культуры.

Кстати сказать, в этой главе своего «романа-хроники» Никулин повторил ошибку некоторых заграничных авторов статей о «Тресте», назвавших Захарченко племянницей Кутепова. В действительности она его родственницей не была. «Племянница» возникла в переписке Москвы с Парижем как условное обозначение, замена псевдонима.

Главная ложь Никулина состоит, однако, не в эпизоде с Власовым, а в изображении Опперпута врагом советской власти – бывшим савинковцем, превратившимся в монархиста. Все, что известно об Опперпуте, опровергает эту выдумку. Под псевдонимом Савелов он был провокатором в организации Таганцева. Под псевдонимом Селянинов он опубликовал в 1922 году в Берлине брошюру о Народном Союзе Защиты Родины и Свободы, совершенно очевидно исполнив этим задание чекистов. До этого, под именем Опперпут и Упелинц, он снабдил О.Г.П.у. показаниями о Савинкове, включенными в изданную в 1921 году в Москве народным комиссариатом иностранных дел на русском и французском языках книгу «Советская Россия и Польша». Невозможно поверить в то, что человек, разоблачивший в 1921 году тайную антисоветскую организацию, сразу же затем вступил в борьбу с большевиками, к тому же в чуждой ему монархической среде.

Судьба Опперпута, после его возвращения из Финляндии в Россию в роли раскаявшегося чекиста, ставшего белым террористом, изображена Никулиным по советской версии, опубликованной московской «Правдой». В этом сообщении было сказано, что проникшие из-за границы террористы, после неудачной попытки взорвать дом на Малой Лубянке в Москве, бежали из столицы. Опперпут – утверждает сообщение – отделился от двух других участников террористической группы, был обнаружен в Смоленской губернии,