Смерть президента - Виктор Пронин

Волновался Цернциц, волновался.

— Они будут знать и тебя, Ванька. И Анжелику.

— Анжелику они давно знают. Она и так снится половине населения планеты.

— А почему только половине? — ревниво спросил Пыёлдин.

— Потому что вторая половина — женская. А что касается мужчин, то она снится всем. Доводя целые народы до полного умопомешательства.

— Надо же! — восхищенно произнес Пыёлдин. — И ты об этом знаешь? — повернулся он к Анжелике.

— А! — сказала она, небрежно махнув своей божественной ладошкой, и от этого простенького жеста у Пыёлдина опять все напряглось внутри, застонало и заныло.

— До сих пор они о тебе только слышали, — продолжал Цернциц сумрачно.

— Кто они?

— Жители планеты. Теперь увидят во всей красе. Ты сейчас, Каша, посмотришь в глаза пяти миллиардам людей. Тебе есть что им сказать?

— Найдется, — и Пыёлдин невольно сделал такой же пренебрежительный жест, какой только что потряс его в Анжелике. — Ты, Ванька, не дрейфь. Ты меня держись. В случае чего кирпичиком пооткинемся.

— Было дело, — с облегчением произнес Цернциц — он тоже был рад отвлечься воспоминаниями давних лет.

— И ведь все тогда получилось! — улыбался Пыёлдин широко и простодушно. — А, Ванька! Помнишь?

— Такое, Каша, не забывается… Жизнь была на кону. Не окажись тогда на дороге куча битого кирпича, неизвестно, было бы у нас с тобой в жизни еще что-нибудь…

— Здорово они нас тогда выручили!

— Пока я кирпичами откидывался, пока держал целую толпу на расстоянии…

— Во-во! — радостно закричал Пыёлдин. — Я успел чужую машину завести! Неплохая оказалась машина!

— Правда, бензину в ней было километров на двадцать, — печально улыбнулся Цернциц.

— Но нам хватило этих двадцати километров! Мы примчались на станцию, а товарняк отправлялся через пять минут! И снова свобода! И снова жизнь! И снова любовь! — Пыёлдин кричал, радовался, на ходу обнимал Анжелику, и его новый черный автомат болтался на груди с какой-то сумрачной изысканностью.

Анжелика, улыбаясь, наблюдала за подельниками, и непонятно было — восхищается ли ими, осуждает, вообще слышит ли она их или думает о чем-то своем. Так могут улыбаться невероятные красавицы, только им дано вот так рассеянно смотреть сквозь время и пространство, сквозь беснующиеся перед их глазами толпы мужиков, потерявших разум и готовых потерять все остальное. Достаточно пройти в любой художественный музей, взглянуть на картины, написанные триста, пятьсот, тысячу лет назад — с полотен смотрят красавицы, смотрят сквозь время и пространство. Они могут нравиться, могут не нравиться, раньше рисовали, писали, ваяли других женщин, но это неважно. Анжелика была одного с ними племени и смотрела на подельников тоже не то из прошлого, не то из будущего снисходительно и прощающе. Бросив взгляд на свои маленькие часики, усыпанные бриллиантами, она позволила мужчинам еще некоторое время понаслаждаться счастливым воспоминанием о куче кирпичей и сказала:

— Пора.

— Что пора? — спросил Пыёлдин и тут же вспомнил. — А! Да! Конечно! Значит, так… Ванька, занимайте с Анжеликой места в президиуме. Через минуту появляюсь я. Надо все-таки соблюдать порядок. Заметано?

Не отвечая, Анжелика поднялась и спокойно шагнула за дверь, словно там были не всемирные хищники, жаждущие крови и мяса, а старые и добрые друзья, которые давно ее ждали. Вышла и оставила дверь приоткрытой, приглашая и Цернцица последовать за собой.

— Пошел, — не столько произнес, сколько выдохнул побледневший Цернциц и, задержав дыхание, шагнул через порог — так шагают новички-парашютисты в люк самолета.

— Ни пуха! — улыбнулся Пыёлдин.

— К черту! — донесся до него слабый вздох Цернцица.

* * *

В зале раздался гул голосов, корреспонденты рванулись к аппаратуре — заработали валики, завертелись бобины, наматывая бесценные изображения логова террористов, чтобы уже через несколько минут вся планета захлебнулась, в жадном нетерпении пожирая новую информацию.

Едва касаясь ногами ковра, Анжелика прошла на возвышение, тронула рукой спинку стула. Откинув назад золотистые волосы, она повернулась к объективам с легкой улыбкой, полной доброжелательности и снисхождения, — снимайте, дескать, если вам это так нужно… Цернциц тоже умел владеть собой. Едва за ним закрылась дверь, он вскинул голову, бесстрашно посмотрел в стеклянные глаза объективов и улыбнулся. Дескать, чем могу быть полезен, господа хорошие! Неторопливо пройдя к столу, он сел, оставив между собой и Анжеликой свободное место. Теперь на его лице были усталость и снисходительность. Похоже, он жалел этих взбудораженных корреспондентов, вынужденных зарабатывать хлеб таким вот странным и недостойным способом. Кроме того, это Цернциц тоже знал: все они отчаянно трусили, но в то же время гордились своим мужеством, как же — посмели забраться в берлогу безжалостного и кровавого душегуба.

— Разрешите вопрос, Иван Иванович? — вскинулся тощеватый мужичок с клочковатой рыжей бородкой. — Существует ли угроза для вашей жизни?

— Существует, — кивнул Цернциц. — Как и для вашей.

— Что вы хотите этим сказать? — Рыжина на лице мужичка как-то сразу посерела, ее огненный блеск погас.

— Я хочу сказать, что мы с вами оба рано или поздно все-таки умрем.

Зал облегченно загудел, услышав мрачноватую шутку Цернцица, но тут же из общего гула взвился еще один вопрос:

— Есть ли вероятность того, что мы выйдем отсюда живыми?

— Есть.

Продолжать Цернциц не стал, и этот оборванный, коротковатый ответ показался совсем уж гнетущим. Да, дескать, такая вероятность существует, но никакой уверенности в этом нет.

— Вам известно настоящее имя террориста?

— Кашей его зовут.

— Как?!

— Каша. Кличка у него такая… Каша Пыёлдин. Можете обращаться именно так. Ему нравится, когда его называют Кашей.

— Он и в самом деле каша?

— А вы еще в этом не убедились? Он действительно после себя оставляет только кровавую кашу, — Цернциц сознательно подпустил в зал немного ужаса.

— Вы полагаете… — раздался дребезжащий голосок, но вопрос так и не прозвучал. Из кабинета, широко улыбаясь, непередаваемой своей походкой, полуприсев, подволакивая ноги и играя плечами, вышел Пыёлдин с автоматом на груди. Изменился Пыёлдин, превращения, происходящие в организме, многое перевернули в нем, но вот куражливая походочка осталась, видно, глубоко засела, а если и исчезнет когда-нибудь, то скорее всего лишь в последнюю очередь.

— Раздайся море! — заорал Пыёлдин, радуясь непонятно чему. И едва произнес он эту бестолковую поговорочку, вынырнувшую из детских лет, как сразу все ему стало понятно, все стало просто. Пыёлдин пересек свободное пространство и, сопровождаемый неумолчным стрекотом камер, уже хотел было сесть между Анжеликой и Цернцицем. Но, бросив мимолетный взгляд в зал, увидел нечто такое, что заставило вздрогнуть и ощериться его короткоствольный черный автомат, который тут же разразился короткой очередью.

Пули выскочили из дергающегося ствола и унеслись в зал, протискиваясь между живыми, горячими, наполненными кровью телами корреспондентов. Свою жертву пули нащупали где-то в последнем ряду. Все они вошли в голову какого-то странного типа, у которого не было в руках ни телекамеры, ни блокнота, ни фотоаппарата, даже непонятно было, зачем он сюда пришел. Вся голова тут же превратилась в кровавую кашу. Он еще дергался на полу, из вспоротого горла хлестала кровь, а Пыёлдин уже стоял рядом и выдергивал из-за пазухи лежащего человека большой тяжелый пистолет.

— Видали? — спросил он, торжествующе потрясая пистолетом над головой. — Видали, кто с вами сюда просочился?

Разноязычная толпа молчала подавленно и оцепенело. Прошло еще какое-то время, пока все трубы, оснащенные просветленной оптикой, повернулись к умирающему и застрекотали, зажужжали, торопясь ухватить зрелище во всей его красе, чтобы потешить кровавыми кадрами истосковавшуюся по новостям планету.

А Пыёлдин подошел к двери, выглянул в коридор и, увидев у окна скучающего Посибеева, поманил его пальцем. Тот охотно, трусцой подбежал к Пыёлдину, сразу сообразив, в чем дело, — он слышал автоматную очередь.

— У нас тут помехи возникли, — проговорил Пыёлдин извиняющимся тоном. — Человек в углу колотится и мешает работать… Разговаривать не дает, отвлекает…

— Понял, — кивнул Посибеев.

— Внизу уже, наверно, заждались, давно гостинцев не получали.

— Понял, — повторил Посибеев и, боком мимо Пыёлдина протиснувшись в кабинет, насупленно прошел по проходу между стульями. Перед ним расступались. Рукава Посибеева были подвернуты, широкая массивная спина ссутулена, длинные руки свисали вперед — он уже заранее готовился к исполнению скорбных своих обязанностей. Вид вздрагивающего тела нисколько его не смутил. Ухватив труп за лодыжку, он молча поволок его по проходу, между телекамерами, мимо жмущихся к стенам бледных корреспондентов. Ткнув задом дверь, он открыл ее и выволок тело в коридор.