Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

11

1933 год

Томек и сердце тьмы

Спустя много лет Мачек все чаще будет вспоминать тот дожд ливый день, предпоследнее воскресенье марта, когда они забрались в дощатую сторожку в дальнем конце сада Шкляревских. Сторожка могла быть капитанской каютой, калифорнийской гасиендой, факторией в джунглях Конго. На этот раз – итальянский замок.

– А может быть – башня, – сказал тогда Томек, – неважно. Главное, двери крепко заперты, и никто из нас не выйдет наружу еще десять дней.

– А что мы будем есть? – спросил Збышек и тут же покраснел. Все засмеялись.

– У нас полно запасов, – ответил Томек. – Мы ведь не просто сидим здесь, мы пируем.

Широким жестом он указал на колченогий стол, словно предлагая представить вместо одинокого графина домашнего лимонада и нескольких мутноватых стаканов – блюда с неведомыми яствами, бутылки с вином, серебряные приборы.

– А почему мы не выходим? – спросила Беата. – Нас захватили в плен?

– Нет, – ответил Томек, – мы сами заперлись. Мы не выходим, потому что снаружи – чума.

Беата кивнула, светлые локоны на секунду пришли в движение. Она была красива, как Луиза Пойндекстер, и Мачек отвернулся. За окном капли стекали по голым намокшим ветвям яблонь, по тупиковому забору горизонтальных досок, падали в жирную, грязную землю. Мачек знал: Беате нравится Томек.

Томек нравился им всем.

Его звали Томаш П. Радзаевский – и вряд ли сегодня кто-нибудь вспомнит, что значила буква «П». Томек был заводилой, вундеркиндом, самым умным мальчиком в Бжезинке, а может, и во всех окрестных деревнях, в Бабице, Будах, Райске, в Плавах и Харменже. Он был докой во всех гимназических науках, разбирался во всем, от вулканической лавы до индейских набегов. Если ему чего и не хватало, так это хитрости: Томек не умел скрывать, насколько он умен. В гимназии, решая для Юрека или Витека задачку на определение площади треугольного двора, он использовал синусы и прочую тригонометрию – хотя никто в классе и слова такого выговорить не мог.

Но главное, в чем Томек был мастером, – это придумывать игры. Это он три года назад, прочитав «Род Родригандов» Карла Мая, спланировал индейский набег на усадьбу Любовских: десять мальчишек в боевой раскраске, вооруженные копьями и одним настоящим топором, перелезли через забор и атаковали цепного пса Ганса, злющую немецкую овчарку, сидящую на цепи в конуре. Ганс захлебывался неистовым лаем, хриплым, как кашель курильщика, пани Любовска с веранды призывала матку бозку и посылала на головы мальчишек все проклятия, которые могла выговорить при детях, а в это время Томек и Марек выкрали из дома семилетнюю Злату – потому что индейцы всегда берут пленниц при набегах на гасиенды.

В тот раз Томек, как всегда, не рассчитал, насколько глупы взрослые: никому и в голову не пришло связать индейский налет с исчезновением девочки. Три часа вся Бжезинка разыскивала дочку пана Любовского, а Злата все это время, онемев от счастья, слушала о том, как Томек в прошлом году охотился на крокодилов и ловил мустангов с помощью лассо.

Еще год девочку не отпускали гулять с «этим ужасным Радзаевским», но когда ей исполнилось восемь, Злата добилась своего – и вот теперь сидит вместе со всеми, с восторгом глядя на Томека.

– Чума, – пояснил Томек, – это было вроде «испанки». От нее умерла половина Европы, может быть, даже две трети.

Злата кивнула: она слышала про «испанку», ее двоюродная тетя умерла от «испанки» еще до Златиного рождения. У бабушки до сих пор дома хранится фотографический портрет: худая девушка со старомодной прической и белым воротничком вокруг высокой шеи.

– И вот мы собрались в этом доме, – продолжал Томек, – накупили еды и вина, заперли двери, зажгли свечи и приготовились пировать, пока чума не утихнет.

– А мама? – спросил Юрек. – Маму мы не возьмем с собой?

Томек задумался на секунду.

– Наши родители в другом городе, – ответил он. – Сами мы не отсюда, мы приехали учиться в Университет. Там, за стенами нашего дворца, большой город, а не маленькое местечко, как Бжезинка.

– А, ну тогда хорошо, – успокоился Юрек.

Иренка нагнулась и что-то шепотом сказала брату по-русски. Юрек тут же стукнул ее ладонью по лбу, буркнув дура!

Злата засмеялась, но тут же замолчала, когда Томек из-под очков сердито зыркнул на Иренку и Юрека: он не любил, когда ему мешали.

– И вот мы собрались здесь и, чтобы не скучать, рассказываем друг другу всякие интересные истории: о приключениях, о путешествиях, о сражениях…

– И о любви? – добавила Беата.

Мачек едва заметно вздохнул. О любви, да. Он был влюблен в Беату уже два года – с тех пор, как прочитал «Трех мушкетеров» и решил, что у каждого настоящего авантюриста должна быть возлюбленная.

– И о любви, – согласился Томек.

– Что, и все? – огорчился Витек. – Просто сидеть и рассказывать?

– Не просто так рассказывать, – сказал Томек. – Мы должны так сочинять эти истории, чтобы они были, ну, связаны друг с другом. Как гирлянда. Чтобы одна словно цепляла другую, понятно?

– Не понятно, – сказала Иренка. – Давай ты начнешь, и мы разберемся?

– Нет, – сказал Томек, – так неинтересно. Пусть Мачек начнет.

Вот так всегда! Мачек замер в растерянности. Разве он рассказчик? Пусть бы Томек рассказывал!

– Я не знаю… – начал он.

– Это просто, – сказал Томек. – Ты придумай какую-нибудь картинку и начни ее рассказывать, а потом сочинится все остальное.

Мачек задумался. Ни одна картинка не приходила в голову. Он заговорил, надеясь, что история сложится сама:

– Ну… это несколько человек, и они сидят за столом. На столе стоят стаканы.

– С лимонадом? – спросил Збышек.

– Нет, нет, стаканы с ромом! – сказал Мачек.

– Они пираты?

– Нет, не пираты, – ответил Мачек и тут же пожалел: придумывай теперь, кто они. – Они знаменитые… знаме нитые…

– Революционеры, – выкрикнул молчавший до этого Бруно. Его двоюродный дядя жил в Советской России, Бруно считал себя коммунистом и даже хвастался, что читал «Манифест» Маркса.

– Да, – ухватился за идею Мачек, – революционеры-анархисты. Ирландские бомбисты. Они сидят за столом и готовят политическое убийство.

– Отлично, – сказал Томек.

И тут Мачек в самом деле увидел: их было двое, этих анархистов. Длинный стол, как в баре, куда Мачека отвел отец, когда они ездили в Хшанув на ярмарку. Кроме этих двоих, в баре никого не было. На одном были темные очки, как на шофере или мотоциклисте. Он подносил зажигалку к стаканам с ромом – или это был спирт? – и бледное голубое пламя стелилось над ними, как туман над лугом, отражаясь в зеркальной поверхности барной стойки. «За наших товарищей!» – сказал анархист и отправил стакан вдоль стойки к своему собеседнику.

– И что дальше? – спросил Томек.

Мачек тряхнул головой.

– Ну тебя, – сказал он, – рассказывай лучше сам. Мне ничего в голову не приходит, что ты от меня хочешь.

– Ну хорошо, – Томек вздохнул, – тогда давайте я расскажу. Представьте себе – равнина, туман, окопы и в них солдаты…

Томек умел рассказывать. Дождь барабанил по крыше сторожки, холодный мартовский ветер раскачивал голые ветви яблонь за окном, где-то вдалеке прошумел мотор автомашины – а восемь детей слушали, затаив дыхание.

Точно так же они сидели прошлым летом, почти год назад. Было жарко, Томек предложил играть в Африку – и вот уже Бжезинка превратилась в городок в Бельгийском Конго или в Камеруне, в самом, как сказал Томек, сердце тьмы, кругом расстилались джунгли, а неподалеку рабовладельцы разбили огромный лагерь…

Это была, наверное, самая грандиозная Томекова игра. Юрек украл у отца карту, старую, еще с русскими надписями – и поверх букв, которые Злата не могла прочитать, Томек вписал новые названия.

– Вот здесь главные ворота, – объяснял он, – вот тут – хижины, где живут рабы. Вот здесь – офицеры, а тут по периметру натянута колючая проволока…

– Что такое «периметр»? – спросил Витек, и Томек, вздохнув, объяснил.

Злата надеялась, что ее снова похитят – на этот раз отобьют у рабовладельцев, – но потом сообразила, что со своими рыжими косичками и веснушками совсем не похожа на негритянку-рабыню, и огорчилась.

– Не горюй, – сказал Томек, – в этом лагере не только негры, там самые разные люди. И не только люди, но даже звери!

Томек сочинял на ходу. Он вытаскивал персонажей из недавно прочитанных книжек, из американских и немецких фильмов, давал им новые имена, сталкивал друг с другом, переплетал, трансформировал. Так алхимики пытаются получить золото, трансмутируя неблагородные металлы, а кинологи выводят новые породы. Так доктор Моро на своем острове превращал животных в людей.