Беззвучный крик - Сандра Браун

— Дай мне закончить, раз уж я начал. Я не мастер говорить. Не очень-то я умею передавать словами то, что чувствую. Но мне хотелось бы верить, что ты знаешь… Не можешь не знать, что я…

Она надеялась, что он не станет признаваться ей в любви, которую многие годы видела в его глазах. Было невозможно точно сказать, когда именно она поняла, что Делрей любит ее. Это понимание пришло к ней не в какой-то один миг, некий момент озарения, когда все вдруг становится на свои места. Нет, оно возникло у нее постепенно, тихо и без фанфар. Просто однажды она почувствовала, что уже знает об этом, — как любая женщина.

Тем не менее Анна никогда не показывала Делрею, что знает о его чувствах. Это было бы безжалостно, поскольку ничем хорошим не кончилось бы.

Если даже отбросить соображения морали, она все равно не смогла бы ответить на его любовь. Да, она любила его за то, что он в конце концов принял ее, несмотря на первоначальные опасения. Он нашел время и силы, чтобы научиться языку жестов, и за это она тоже его любила. Они были связаны общей любовью к Дину, а затем к Дэвиду. В общем, она была любящей и преданной невесткой. Но и только.

Его же любовь к ней была другой и более сильной.

Если бы он когда-нибудь заговорил об этом, ей пришлось бы уйти. Анна страстно желала, чтобы такого не случилось.

Ранчо стало ее домом, и, что более важно, оно было домом для Дэвида. Делрей был для него единственным мужчиной в семье и вообще единственным членом их семьи, кроме самой Анны.

Сорвать с места сына, лишив его всего привычного и родного, было бы просто ужасно. Очевидно, Делрей догадывался о ее мыслях, понимая всю иронию стоявшей перед ним дилеммы: раскрывшись, он терял и ее, и своего внука.

Так они и жили, выполняя молчаливое соглашение: он не говорил о своих чувствах, а Анна делала вид, что не знает о них.

Вот и сейчас это соглашение было продлено. Нагнувшись, Анна нежно и целомудренно поцеловала старика в лоб, а когда она выпрямилась, оба обменялись понимающими взглядами, более выразительными, чем любые слова. Ее глаза благодарили Делрея за то, что он не оттолкнул ее от себя, заговорив о своей любви. Его — за то, что она не высмеяла его. Ничье достоинство не пострадало.

Глава 25

Ход мозгового штурма, возможно, стоит стенографировать.

Такие записи стали бы энциклопедией выдающихся идей в назидание будущим поколениям, которые изучали бы ее, восхищаясь их авторами.

Однако если бы такой справочник существовал, то новые идеи утратили бы элемент неожиданности. А ведь суть любого мозгового штурма как раз и заключается в этом самом элементе. Не зря рождающиеся здесь предложения сначала кажутся фантастическими. Например, никто не ожидал от Сесила Херболда, что он навестит своего отвратительного старого отчима.

Сидя за рулем «мустанга», Сесил слушал доносившееся из динамиков рычание Босса. В своем деле Спрингстин, конечно, гений. Но и Сесил в своем тоже не последний. Никак нет. У него есть творческие способности, которые до сих пор никто не оценил.

О, Карл, безусловно, храбрее его. Он более решительный, более энергичный. Однако Сесил умнее. Он стратег. Мыслитель.

Ему очень хотелось надавить на педаль газа, чтобы выжать из старушки все, что она может дать, помчаться стрелой по шоссе. Опьяненный успехом, его бесшабашный младший брат так бы и поступил. И сразу привлек бы внимание дорожной полиции, дав законникам повод над собой поиздеваться.

Нет, Сесил не такой дурак. Он не станет превышать скорость. Никаких штрафов — покорно благодарим.

Кроме того, увеличив скорость, он может оторваться от своего «хвоста». «От этого чудака», — с презрением пробормотал он, поднося к губам банку пепси. За кого только законники его принимают? Разве они не знают, что он мастер ходить по лезвию ножа?

Удерживая скорость в пределах разрешенных шестидесяти миль, Сесил вновь стал вспоминать прошедший день.

Лучшего нельзя было и пожелать. Все прошло, можно сказать, идеально. То, что старик заболел, — просто подарок судьбы. Хотя, услышав эту ошеломляющую новость, кто-то другой, наверное, огорчился бы. Кто-то другой — с недостатком воображения — решил бы, что день потерян, повернулся бы и уехал.

А он, Сесил, понял, какие перед ним открываются возможности, и использовал их на всю катушку.

Он-то ехал в Блюэр, к старому мерзавцу, рассчитывая на то, что парни, сидящие у него на хвосте, сообщат об этом визите в своих отчетах. Когда потом Делрея спросят, зачем Сесил приезжал, он скажет им правду — Делрей Корбетт никогда не врет (сколько раз они с Сесилом упрашивали его, чтобы он обеспечил им алиби, а он отвечал: «Извините, мальчики, я не могу солгать»).

«Сесил приезжал просить у меня прощения», — сказал бы им Делрей. Получил он его или нет — это уже дело десятое.

Станет известно, что Сесил просил Делрея его простить.

День должен был пройти удачно.

А прошел выше всех ожиданий, потому что скорбь и раскаяние Сесила смогут засвидетельствовать все, кто находился в тот момент на третьем этаже мемориального госпиталя.

Когда его не пустили в ординаторскую, он устроил сцену.

Нет, он не орал и не ругался, как на его месте сделал бы Карл. Это не правильная стратегия. В такой ситуации слезы эффективнее. Все в комнате для посетителей сочувствовали ему, когда дежурная сестра холодно сказала:

— Извините, мистер Херболд. По просьбе семьи к мистеру Корбетту мы никого не пускаем.

— Но я же сам член его семьи! — всхлипнул Сесил — пока что без слез. Но вскоре ему удалось выдавить несколько слезинок. — Я же член его семьи. — Голос Сесила слегка дрогнул, отчего его слова прозвучали еще жалобнее. — Я не уйду, пока не увижу моего отчима. Я должен кое-что сказать ему, пока он не умер. Он знает, что я здесь? У него спрашивали, хочет ли он меня видеть?

На самом деле, если бы старый сукин сын узнал, что Сесил находится поблизости, его, наверное, хватила бы кондрашка.

Сесилу, конечно, было наплевать, жив старик или мертв.

Пожалуй, он даже обрадовался, что не увидится с ним лицом к лицу. Естественно, для убедительности он был готов пресмыкаться перед Делреем и ползать перед ним на коленях, но все же хорошо, что этого не потребуется. К тому же Делрея не так-то просто одурачить. Он не такой простак, как больничный охранник, которого сестры вызвали на подмогу.

На усах у охранника висели крошки от завтрака, который он только что съел. Он спросил у Сесила, в чем дело, и Сесил ему объяснил.

— Я, конечно, понимаю, — сказал охранник, — что вы расстроены, но вы мешаете другим. В больнице нельзя шуметь. — И он предложил Сесилу прийти в другое, более подходящее время.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});