Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность - Эд Йонг

самой головы и поэтому напоминают бороду, а черно-белая спинка похожа на морскую раковину. Этот вид называется Tylopelta gibbera, и, хотя признанного обиходного наименования у нее нет, Кокрофт, недолго думая, нарекает ее десмодиевой горбаткой.

С Кокрофтом мы уже встречались во введении: он таскал своего научного руководителя Майка Райана в тропический лес, чтобы послушать там горбаток. Со времен той вылазки прошло почти двадцать лет, но Кокрофта по-прежнему завораживают эти насекомые и послания, которыми они обмениваются. Быстро сокращая мышцы брюшка, горбатки создают вибрации, передающиеся по растению, на котором они сидят, а затем по ногам других горбаток{473}. Обычно эти вибрации бесшумны, но виброметр преобразует их в звук. Мы с Кокрофтом и Майкл дружно склоняемся к крохотной десмодиевой горбатке в почти комической надежде. В ответ раздается рокот, которого никак не ожидаешь от насекомого. Это урчание, но на удивление глухое, утробное, скорее львиное, чем кошачье.

– Поехали! – сияет Кокрофт.

– Молодец, красавчик! – восхищается Майкл.

Крепкие, гибкие и пружинистые растения – превосходная среда для распространения поверхностных волн[152]. Насекомые активно пользуются этой их особенностью, устраивая в листве настоящие вибрационные концерты{474}. По подсчетам Кокрофта, посредством поверхностных вибраций коммуницируют около 200 000 видов насекомых (включая горбаток, кобылочек, цикад, сверчков, кузнечиковых и прочих). Эти песни, как правило, не слышны, поэтому большинство из нас даже не подозревает об их существовании. Но многие из тех, кто о них узнал, уже не могут оторваться.

Кокрофт хорошо помнит, как это случилось с ним в первый раз. Он тогда был студентом, интересовался способами коммуникации у животных и решил заняться горбатками, потому что они были малоизвестными и малоизученными. Выбравшись в Итаке, штат Нью-Йорк, на ближайшую лужайку, он нашел золотарник, облепленный представителями вида Publilia concave, прицепил контактный микрофон к стеблю и надел наушники. «Очень скоро я услышал это вот бу-у, бу-у, бу-у, – рассказывает Кокрофт, изображая что-то вроде стенаний лягушки-быка. – Фантастический звук, которого никто раньше не слышал, раздавался буквально у меня за порогом. И все, я пропал. Мне кажется, этот вибрационный мир покоряет любого, кто с ним сталкивается, но некоторые проникаются настолько, что им непременно нужно записывать все новые колебания. Там непаханое поле, абсолютно бесконечное».

Сейчас у Кокрофта целая фонотека записей горбаток{475}. Он проигрывает их мне одну за другой, и у меня пропадает дар речи. Эти песни чаруют, околдовывают и удивляют. Ни одна из них даже отдаленно не похожа на знакомый нам пронзительный стрекот сверчков или цикад – такие звуки, скорее, могли бы издавать птицы, большие обезьяны или даже машины и музыкальные инструменты. Очень часто они гулкие и мелодичные; для самих насекомых они, скорее всего, именно так и звучат. Песня Stictocephala lutea напоминает хриплое диджериду, Cyrtolobus gramatanus перемежает обезьянье уханье механическими щелчками, Atymna комбинирует сигналы сдающего задним ходом грузовика с барабанной дробью. Potnia сначала усыпляет мою бдительность монотонным «брум-брум-брум», а потом выводит из транса неожиданным полумычанием-полувоплем. Услышав этот звук впервые, Кокрофт, по его словам, «сполз под стол: "Это насекомое? Да ладно!"»

Необычность этих вибрационных песен объясняется тем, что на них не распространяются физические ограничения, характерные для звуков, передающихся по воздуху. Там высота звука обычно коррелирует с размерами животного, которое его издает, поэтому мыши не ревут, а слоны не пищат. В случае поверхностных волн таких ограничений нет, а значит, мелким животным ничто не мешает производить низкочастотные вибрации, ассоциирующиеся у нас с существами гораздо более крупными. Брачный зов горбатки басовитостью не уступает реву аллигатора, в миллионы раз превосходящего ее по массе{476}.

Кроме того, передающиеся по воздуху звуки ограничены тем, что распространяются сразу в трех измерениях, поэтому волна быстро теряет энергию. Насекомые компенсируют этот недостаток звуков тем, что сосредоточиваются на узком диапазоне частот и в основном просто стрекочут. Поверхностные же волны, в отличие от звуковых, распространяются только в одной плоскости, поэтому дольше сохраняют свою энергию. У насекомых, которые пользуются для обмена сигналами именно этим каналом, простор для творчества гораздо шире: они могут позволить себе и повышения-понижения тональности, и сочетания разных колебаний, и перкуссионный фон. Вот почему их звуки больше похоже на птичьи.

Горбаток насчитывается более 3000 видов, и поверхностные волны они используют по-разному[153]. У кого-то детеныши синхронными вибрациями подзывают мать, почуяв опасность{477}. У кого-то мать с помощью вибраций успокаивает детенышей, чтобы те своей панической тряской не привлекли еще больше желающих поживиться{478}. Десмодиевым горбаткам, таким как та, которую мы слушали в лаборатории Кокрофта, поверхностные волны помогают собираться вместе. Стоит одной заурчать – и другая, оказавшаяся в пределах досягаемости, откликается резким щелчком. Тогда обе движутся друг к другу, урча и щелкая (как при игре в жмурки, когда водящий кричит «Марко!», а игроки в ответ – «Поло!»), пока наконец не сойдутся. Примерно то же самое происходит и в брачный период{479}. Самец издает вибрирующее повизгивание, за которым следует цепочка пронзительных прерывистых сигналов. Если самка слышит его и готова откликнуться, она гудит, дослушав песню до конца. По этой гудящей вибрации самец определяет, в какую сторону двигаться, подбирается чуть ближе и снова взвизгивает. Самка снова гудит, и так, постепенно, участники дуэта находят друг друга. Но если на том же растении находится еще один самец, на последних звуках серенады первого самца он перебьет ее своим визгом, что заглушит ответ самки. Первый самец в отместку перебьет серенаду второго, и так раз за разом они будут мешать друг другу. «Если самцов больше одного, самку они ищут долго», – подытоживает Кокрофт[154].

Горбатки могут собираться на одном растении сотнями, и какая-то часть из них запросто может самозабвенно вибрировать. На таком стебле царит шум и гам, как на оживленной улице, – крики о помощи, призывы угомониться, приглашения на встречу и зов плоти в самом буквальном смысле. Если вы до сих пор не слышали о горбатках, но хотя бы иногда бываете на природе, вы почти наверняка сидели рядом с ними, ведать не ведая о проходящих под самым вашим ухом концертах. И это лишь один из множества исполнителей сводного вибрационного хора. Гусеницы бабочки-серпокрылки Drepana arcuata скребут анусом по листу, приглашая других гусениц на общее собрание{480}. Муравьи вида псевдомирмекс акациевый яростно защищают «свои» деревья от пасущихся млекопитающих, едва почуяв вибрации, создаваемые жующими ртами{481}. Даже те виды, чьи звуки мы слышим, нередко подают вибрационные сигналы, о которых мы и не догадываемся. Кокрофт включает мне записи преобразованных вибраций со стеблей растений, на которых стрекочущие цикады мычат, как коровы, а кузнечики ревут, как заводящаяся бензопила. «Меня поражает это невероятное многообразие природы, которая и без того казалась такой многообразной», – говорит он.

Между тем приобщиться к этому многообразию на удивление просто, даже если у вас нет лазерного виброметра. В 1949 г., за три десятилетия до изобретения подобных приборов, шведский пионер энтомологии Фрей Оссианнильссон расслышал вибрации кобылочек, поместив травинки с насекомыми в пробирки, а потом поднеся пробирки к уху{482}. Ему, скрипачу с тренированным слухом, не составило труда передать услышанное нотной записью. Сегодня, чтобы послушать кобылочек, Кокрофту достаточно дешевой колонки и цифрового диктофона, подсоединенного к петличному микрофону, вроде тех, которые используют гитаристы. С этим комплектом он и бродит в свободное время в поисках вибраций, наугад цепляя микрофон к стеблям, листьям и ветвям в ближайших парках и даже на собственном заднем дворе. В большинстве случаев ему удается услышать что-нибудь новенькое. Я прошу его показать, как это происходит.

Мы доезжаем до парка в нескольких минутах от его лаборатории. На солнечной полянке, окруженной стеной высокой травы, Кокрофт со своими студентами опускаются на колени и начинают цеплять микрофоны к растениям. Поначалу мы ничего не слышим. Сейчас конец сентября, сезон вибрационных песен уже на исходе, а все звуки тонут в сильных порывах ветра. Я слышу, как топочет гусеница, как бухается на лист увесистый жук, но никаких чарующих мелодий, которые я надеялся послушать не в записи, до меня не доносится. Полчаса проходят впустую, Кокрофт извиняется, и мы уже думаем сворачиваться, но тут нас зовет одна из студенток, Брэнди Уильямс. «У меня тут просто бомба!» – заявляет она.

Мы подходим.