Непрошеная повесть - Нидзё

…Поглощенная заботой о том, как узнать о больном государе, я пошла к Северной горе. Китаяма, в усадьбу вельможи Санэканэ Сайондзи, и попросила передать: «Некогда я служила государю. Хотелось бы ненадолго встретиться с господином!», однако никто не спешил докладывать обо мне, может быть оттого, что облачена я была в убогую черную рясу. Я заранее написала и взяла с собой письмо, на случай, если не удастся самой повидать Акэбо-но, и теперь достала его, попросив передать, но даже письмо сразу взять не хотели. Уже наступила ночь, когда ко мне вышел самурай по имени Харуо и взял письмо. Через некоторое время он вернулся и передал слова господина: «Может быть оттого, что я уже стар, что-то я ее не припомню… Пусть придет опять послезавтра!» Я обрадовалась, но вечером десятого дня, когда я снова пришла в усадьбу, слуги сказали, что господин уехал во дворец, потому что государь при смерти… У меня потемнело в глазах при этом новом известии, и я попрела домой. Проходя конским ристалищем N кон, кланяясь храму Китано, храму Хирано, мимо которых лежал мой путь, я молила богов взять мою жизнь взамен его жизни и с горечью думала, что, если молитва моя будет услышана, я исчезну, как исчезает роса, а государь даже не узнает, что умерла ради него…

Если мне сужденораньше милого с жизнью проститься,я молю об одном -пусть во сне меня он увидитсветлой каплей росы рассветной!…

Дни проводила я, погруженная в скорбные думы, ночами горевала, не смыкая глаз до рассвета, и вечером четырнадцатого дня снова пошла в усадьбу Сайондзи. На сей раз господин меня принял. Он говорил о былом, вспоминал разные события прошлого, а потом сказал:

— Похоже, что нет надежды на исцеление…

Не описать словами горе, охватившее меня при этих его словах! Я пришла в усадьбу с тайным намерением попросить Акэбоно, нельзя ли мне как-нибудь еще хоть раз встретиться с государем, но не знала, как об этом заговорить. Но Акэбоно, как видно, понял, что творилось в моей душе, и сказал, что государь вспоминал обо мне. «Приходи во дворец!»— сказал Акэбоно, и я быстро покинула усадьбу, чтобы никто не увидал моих слез. На обратном пути, близ Утино, мне повстречалось много людей, идущих на кладбище проведать своих родных, ныне уже бесплотных, и я подумала — придет время, и я тоже отойду к числу мертвых…

Те, кто ныне пришелпоклониться росе на могилах,тоже обреченыв свой черед уйти безвозвратно,ибо век наш, увы, недолог…

На следующий день, поздно вечером, я пришла во дворец Томикодзи, вошла во двор через ворота позади дворца, на пересечении Второй дороги и улицы Кёгоку, спросила вельможу Сайондзи и с его помощью, словно в каком-то призрачном сне, увидела государя…

А наутро — помнится, это было в шестнадцатый день — я услыхала: «Скончался!» Я готовилась к этому в глубине души, и все-таки, когда услышала, что все кончено, безысходное горе и жалость сдавили сердце… Я опять пошла во дворец. В одном углу двора ломали алтарь, воздвигнутый для молебнов о здравии, по двору сновали люди, но стояла тишина, не слышно было ни звука; в главных покоях — Небесном чертоге, Сисиндэн, — ни огонька. Наследник, как видно, еще засветло уехал во дворец на Вторую дорогу, удалившись от скверны, все опустело. По мере, того как сгущались сумерки, становилось все безлюдней. Когда вечер перешел в ночь, почтить память покойного государя прибыли оба наместника из Рокухары. Токинори Ходзё расположился со свитой на улице Томикодзи, приказав выставить горящие факелы у карнизов крыш вдоль всей улицы, а Садзаки Ходзё сидел на походном складном сиденье у проезда Кёгоку, перед ярко горевшим костром, а позади двумя рядами стояли его вассалы; это выглядело, надо признать, очень торжественно.

Наступила уже глубокая ночь, но мне некуда было идти, я осталась одна на опустевшем дворе, вспоминала минувшее, мне казалось, вот сейчас, минуту назад, государь был рядом, живой, здоровый… Никакими словами не описать мое горе!

Я взглянула на луну, она сияла так ярко…

О скорбная ночь!Так невыносимо сияньелуны в небесах,что для сердца черные тучибудут нынче горькой отрадой…

В древности, когда Шакья-Муни переселился в нирвану, луна и солнце померкли, опечалились неразумные твари — птицы и звери. Вот и моя скорбь была так велика, что даже ясная луна, которую я всегда воспевала в стихах, теперь будила в душе лишь горечь…

Когда рассвело, я вернулась домой, но успокоиться не могла; услыхав, что распорядителем похорон назначен Сукэфую Хино, зять тюнагона Накаканэ, я пошла к его жене, с которой была знакома, попросить, чтобы мне позволили хотя бы издали еще раз взглянуть на государя в гробу, но получила отказ. Делать нечего, я ушла, но по-прежнему хотела во что бы то ни стало еще раз его увидеть. Переодевшись в светское платье, я целый день простояла возле дворца, но так ничего и не добилась. Наступил уже вечер, когда мне показалось, что гроб внесли в зал; я тихо приблизилась, взглянула сквозь щелку между бамбуковыми шторами, но увидела только яркий свет огней, очевидно, там, в окружении этих огней, стоял гроб. В глазах у меня потемнело, сердце забилось. Вскоре раздался голос: «Выносите!» Подъедала карета, гроб вынесли. Прежний император Фусими проводил гроб отца до ворот, я видела, как в горе он утирал слезы рукавом своего кафтана. Я тотчас же выбежала на проезд Кёгоку и пошла следом за погребальной каретой, шла босиком, потому что когда стали выносить гроб, обувь моя куда-то запропастилась, и я, растерявшись, так и не нашла ее в спешке. Когда карета сворачивала на запад от Пятого проезда Кёгоку. она зацепилась за установленный там бамбуковый шест, плетеная штора с одной стороны свалилась, и слуга, взобравшись наверх, стал ее привязывать; в это время я заметила тюдзё Сукэюки, одетого в глубокий траур. Скорбью веяло от его черных рукавов, насквозь промокших от слез. «Пройду еще немного и вернусь. Еще немного — и вернусь…» — думала я, но повернуть назад все не хватало духу, я продолжала идти, босые ноги болели, я шла медленно и постепенно отстала. Где-то — кажется, возле Рощи Глициний, Фудзи-но Мори, — попался навстречу прохожий. «Процессия ушла далеко?» — спросила я.

— Мимо храма Инари покойников не везут [142], так что, наверное, повезли другим путем… — отвечал этот человек. — На дороге к храму никого нет… Уже час Тигра, скоро рассвет. Как же вы собираетесь их догнать? Куда вы идете? Как бы не случилось с вами беды… Ступайте домой, я провожу вас.

Но я была не в силах вернуться ни с чем, с полпути, и, плача, совсем одна, продолжала идти вперед, а на рассвете увидела лишь дымок, курившийся на месте погребального костра — все уже было кончено. Не передать словами, что пережила я в тот миг. Думала ли я, что доживу до этой скорбной минуты?

Усадьба Фусими была близко отсюда. Мне вспомнилось, как этой весной, когда скончалась государыня, ее дочь, государыня Югимонъин, провожала ее вместе с отцом. Теперь она осталась совсем одна. Я представила себе, как, должно быть, велико ее горе, и сложила стихи:

След вечерней росырастаял, исчез безвозвратно -я, скорбя о былом,вновь и вновь рукава орошаю,проливаю горькие слезы…

Государыня Югимонъин жила сейчас в усадьбе Фуси-ми; уж с ней-то я могла бы поговорить о прошлом, поведать ей мою душевную боль, но по случаю траура ворота были на запоре, даже справиться о здоровье государыни было не у кого… Долго блуждать возле ограды не подобало, и я побрела домой.

Мне рассказали, что государыня опять облачилась в траур. А я? Если бы я по-прежнему служила во дворце, как встарь, — какой глубокий траур я бы надела! Когда скончался государь-инок Го-Сага, — вспомнилось мне, — отец хотел, чтобы я тоже носила траур, но государь воспротивился: «Она еще слишком молода, пусть носит обычное платье, только не очень яркое…» А вскоре, уже в восьмую луну того же года, мне пришлось надеть траур но отцу… Бесчисленные воспоминания вставали в душе, и я сложила стихи:

Нет, не станет чернейот скорби моей беспросветнойчерной рисы рукав -хоть горюю с императрицейоб одном ужасном несчастье…

* * *

Мне не с кем было поделиться моим горем, и я пошла молиться в храм Небесных владык, Тэннодзн, в надежде найти там успокоение, ибо слыхала, что в этом храме слово Будды обладает особой силой. Там, в тишине и покое, намеревалась я читать сутры, всецело предавшись молитве, но скорбные мысли о покойном государе преследовали меня. С грустью думала я о государыне Югимонъин, представляя себе, как велика, должно быть, ее печаль.

Как темнеет рукав весеннего светлого платья от осенней росы, так душа моя омрачилась безысходной тоской-печалью…

* * *

Приближался сорок девятый день после кончины государя. Я вернулась в столицу и в тот же день пошла на панихиду во дворцовую усадьбу Фусими. «Никто из многочисленного собрания не скорбит так сильно, как я», — с болью думалось мне. Когда служба закончилась, были сделаны щедрые пожертвования храму — увы, с этого дня официальный траур закончился. Стояла осень, начало девятой луны, когда обильна роса, но слезы, которые проливали теперь в женских покоях дворца, были еще сильнее…