Музыка Океании (СИ) - Ледова Полина

В школе, даже в младших классах, Вестания всегда была серой мышкой. Она слишком стеснялась поднять руку, если знала ответ, и, как назло, учителя спрашивали её всякий раз, когда тема была ей непонятна. Повзрослев, она и вовсе перестала прикладывать усилия к учёбе, опять же потому что не видела смысла заниматься тем, что у неё не получалось. До той поры, пока она не замкнулась в себе, она могла просить помощи у мамы. Не только по учёбе и школьным проблемам, Вестания хотела разобраться в самой себе и понять, что с ней не так, почему, в отличие от остальных детей, её сверстников, она не переживает счастливое беззаботное детство, а лишь дрейфует в ледяном море. Она была убеждена, что с её сознанием и её внутренним миром что-то не то, то ли какая-то деталь в механизме сломалась, то ли её недоставало. Но даже мать не слушала её, и тогда Вестания перестала спрашивать.

Конечно, Алкиона не хотела просто так закрыть глаза на проблемы дочери, у неё было несколько причин, чтобы не верить девочке или чтобы не принимать её слова всерьёз. Во-первых, детям не чуждо придумывать себе различные болезни. Они не знают, что такое настоящая боль и настоящее сумасшествие, дети любят приумножать и приукрашивать, поэтому во дворах можно услышать каждый день фразы вроде: «Он сломал мне руку!», «Я чуть не умер вчера, когда упал с велосипеда», «Он сумасшедший!», «Я вижу мертвецов», «Я умею разговаривать с животными»… Во-вторых, ни одна мать не признает, что с её ребёнком «что-то не то», если нет видимых причин, а в случае с Вестанией, ничего такого не было, она ничем не отличалась от остальных детей, она не была ни умнее, ни глупее них, с ней не происходило никаких происшествий, она не падала в обмороки, не страдала бессонницей, ей не снились кошмары, она даже не придумывала себе воображаемых друзей. Одним словом, Вестания была здорова. Да, может, она плохо училась, может, у неё не было друзей, она не ладила с сестрой, была задумчивой и серьёзной, но это нормальные вещи, не плохие, пусть и не самые хорошие. К тому же развод родителей не мог не повлиять на состояние девочек, особенно старшей. Мать считала, что так её дочь проходит через потрясение. Она пыталась ей помочь, но не соглашалась принимать различные глупости о том, что с девочкой «что-то не так».

Но только сама Вестания слишком хорошо знала, что она права. Она была потеряна, без ориентира, без цели, что-то не подпускало её к простой жизни, упорно держало на расстоянии. И чем старше она становилась, тем упорнее она пыталась найти причину. Но хуже всего был отец. Потому что она не помнила его, а была уже достаточно взрослой, чтобы запомнить.

Воспоминания Вестании начинались с восьми лет. И сколько она ни пыталась, она не могла заглянуть глубже, словно что-то инородное не давало ей этого сделать.

Скользя за изгибами спирали, погружаясь всё дальше в своё детство, как штопор входит в пробку бутылки, она снова и снова переживала свою жизнь, пыталась вспомнить самые незначительные мелочи. Вестания никогда больше ни в чем не замечала у себя проблем с памятью, но не могла найти причину, почему она не помнит ничего раньше того возраста, на котором память обрывалась.

«Раз-два…»

Детская площадка. И она одна на ней. Нет, там были ещё другие дети, но она почему-то одна, мамы нет рядом, никого из взрослых. И она сидит на качелях и раскачивается, всё продолжает раскачиваться, затем вдруг решает спуститься, но не тормозит ногами по песку. Просто ждёт, когда качели сами остановятся. Почему она одна? Её не отпускали сюда в восемь лет, она это знала точно. Единственная детская площадка, что была в их районе, находилась за парком, далеко, примерно в получасе ходьбы от дома. И уже темнело. И она была одна. Что происходило?

«Раз-два…»

Пустота. Как она ни старалась, у Вестании не получалось углубиться ещё. Там ничего не было, но что-то произошло с ней в тот вечер на детской площадке. Она знала точно. Что-то изменилось, пока она сидела на этих качелях. Только что? Спираль заканчивалась там. «Раз-два…» Вестания пыталась изо всех сил давить на её тугие изгибы, пыталась уплыть по дугам ещё глубже, но тщетно, спираль сужалась и завершалась замкнутым кругом, как та девятка в школьной тетради, и тогда её начинала пугать эта закольцованность. Как будто она не сможет выбраться обратно на спираль и всплыть назад в настоящее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Вестания!

— Что тебе? — всё разом пропало. Спираль потускнела. Она всё ещё лежала на койке в их камере. В тюрьме! Теренея стояла напротив и испуганно переводила глаза с сестры на спираль, начерченную побелкой.

— Нас зовут, нужно выйти из камеры.

Глава XIII. Гелиос

522 день после конца отсчёта

Кабинет Гектора насквозь пропах ароматом сигар. Сколько Аластор помнил эту комнату, с того первого дня, как его забрали из тюрьмы, до настоящего момента, она оставалась неизменной, а между тем прошло уже около двадцати лет. Тёмные стены с деревянными панелями, паркетный пол и огромный письменный стол, покрытый бесконечными царапинами. Он помнил, как подписывал здесь договор. Перьевая ручка тоже лежала на своём месте. Изменился только сам Гектор, особенно сильно изменился за последние два года. Кажется, хуже всего он стал выглядеть после смерти Минотавра. Волосы совсем поседели, сам он растолстел, под глазами теперь всегда ютились чёрные синяки, высокий лоб, плавно перетекавший в залысину, был исполосован морщинами. Не изменилось лишь его выражение лица. Глава «Скиеса» никогда не выглядел раздражённым или печальным, даже если и был таковым. Уголки губ всегда приподняты немного вверх, брови всегда ровные, взгляд уверенный.

На столе помимо кипы бумаг стояли две миски, большая — полная зёрен граната, («Значит, где-то всё же растут деревья… зима не повсюду», — подумал Аластор, хотя сам он нигде в магазинах и рынках Сциллы не видел ничего подобного) и маленькая для косточек.

— Ну, как дела, Аластор? — спросил Гектор, наклонившись вперёд и сцепив пальцы рук на столе. Он не называл его Цербером никогда после «Чёртова колеса», ни разу даже не оговорился, хотя в период службы Аластора в «Скиесе» всегда пользовался именно этим именем.

«Что означает имя Аластор?» — спросила Эхо вчера утром. Когда она впустила его, они не разговаривали, они занялись сексом, а затем спали очень долго, почти до полудня. Сколько тепла и жизни было в её теле, сколько любви она вкладывала в свои наигранные поцелуи, в свои прикосновения. Аластор знал, что эта была лишь игра. Он слишком хорошо знал мир для того, чтобы считать, будто шлюхи умеют любить.

«Это злой дух мщения. — Ответил Аластор. — Повсюду, где он появляется, он сеет зло и гибель. Он развращает ума людей, делая их мстительными. И эта месть приводит к преступлению, которое, в свою очередь, приводит к новой мести и новому преступлению, и так далее…»

«Имечко класс, — оценила Эхо. — Родители так ненавидели тебя?»

«Это отец. Он говорил, мужчина должен быть сильным. И должен иметь сильное имя… А Эхо? Это псевдоним?»

«Нет. Меня правда так зовут… — она потупилась немного. — Родители меня поздно родили… У них была дочь, Серена, наверное, они очень её любили. Она умерла в восемь лет, тогда они решили завести ещё одного ребёнка. А меня назвали Эхо. Эхо Серены. Так что история ничем не лучше, честно говоря…» — её скрипучий голос при этом прозвучал не очень весело.

«Они не любили тебя? — спросил Аластор. — В смысле… не так сильно, как её?»

«Любили, конечно. Только я всё равно осталась в её тени, всегда чувствовала её присутствие. Иногда, когда они долго смотрели на меня, у них на глаза наворачивались слёзы. Всё из-за этой сучки. — Она поморщилась. — Вот кого я правда ненавидела всю жизнь. Знаешь, они строили такие планы на неё… так многого хотели, она была талантливая, за что ни бралась, всё у неё получалось… а она умерла, и родилась я. И стала их разочарованием. Ничего толком так и не научилась делать. Лет до тринадцати я была гадким утёнком, честно сказать. А Серена всегда была миленькой. Не знаю, кем бы она стала, если бы выросла. Но знаю, что, если бы она не сдохла, меня бы вообще не было. Так что было очень паршиво. Я ушла из дома в шестнадцать, у меня только выросла грудь. Я сбежала в Сциллу из поганых Патр. Денег не было… Ну, в общем, и вся история. С тех пор вот так…».