Zeitgeist - Брюс Стерлинг

— Тебя схватили швейцарцы? После того как ты дал показания в Италии на процессе Мехмета Али Агджи? Ты смелый парень!

— Сначала они сцапали Мехмета Сенера, но он так и не заговорил. Мехмет Сенер — славный малый, патриот, человек, которому можно доверять. Я иногда с ним вижусь, хотя теперь он носит другое имя. Мы не сказали чертовым швейцарцам ни словечка. Так прошел год, другой, третий, четвертый… А потом нас передали ЦРУ и через систему организаций GLADIO [81] вернули обратно. Я попал в тюрьму мальчишкой, недавно из университета. Тюрьма меня закалила. Тюрьма сделала из меня сурового мужчину.

— Таково влияние тюрьмы, — согласился Старлиц. — Вацлав Гавел [82] говорил то же самое.

— Я вспоминаю эти пять лет в тюрьме, — продолжал Озбей. — Когда я занимаюсь любовью с Гонкой Уц, обычно вот на этом диване, когда она меня ласкает и кричит своим дивным голосом… Я провел пять лет в тюрьме, я погибал там от одиночества и предвкушал этот момент. И вот теперь, когда я могу повторять с Гонкой это мгновение столько, сколько мне захочется, приходится признать, что я не совсем здесь… Я планирую этот момент и потом им хвастаюсь. Но я никогда не был тем, кто наслаждается происходящим. Где я себя потерял? Жизнь выглядит такой безупречной! Где исказилась эта история? Почему я такой, Старлиц? Что сделал со мной мир? Можешь ты мне ответить?

— Многие пошли бы на убийство, чтобы сравняться с тобой.

— Я ради этого убивал, — веско промолвил Озбей. — Вся болтовня о сожалении и вине всегда была ложью. Я ни о чем не сожалею. Закладываешь бомбу, и плохие люди погибают. Взрываешь ресторан, и плохим людям настает конец… Мне не нравится убивать своих коллег, вроде Орала Селика, предавшего нас, такие

дела меня гнетут. Но речь не об убийствах. У нас, турок, есть два соперничающих правительственных «эскадрона смерти», JIТЕМ и МНР. Наверное, тебе не хочется об этом слушать, это все наша местная бюрократия, сплошная скука… Сам я симпатизирую JIТЕМ, но, убивая врагов государства по заданию JIТЕМ, не могу серьезно к этому относиться.

Озбей стряхнул с сигары пепел и закинул на стол ноги.

— Мы по-прежнему убиваем врагов государства, потому что они — враги Турции, но это в моей карьере не главное. Сегодня мы создаем новый черный рынок: продаем наркотики и оружие, строим казино и отели по всему тюркоговорящему миру. Мы скупаем телевизионные станции и газеты. Мы финансируем курдскую войну и политические партии. Мы процветаем. После завершения холодной войны мы разбогатели. Поэтому не называй меня наемным убийцей, политическим экстремистом, мафиозо, торговцем героином. Теперь, в конце века, я в эти понятия уже не умещаюсь. Я сотрудник нефтяных корпораций, вхожу в совет директоров трех банков, я зарабатываю не меньше арабского шейха. И ставлю на эти корпорации в принадлежащих мне казино, чтобы выигрывать даже при проигрыше!

Старлиц потер свой двойной подбородок.

— Картина становится полнее. Превосходный материал! Продолжай.

— Нет таких денег, за которые я бы согласился убить врага государства! Я должен сделать это из патриотизма, из любви к родине. Когда я не в гастрольной поездке, то сижу за своим удобным письменным столом здесь, во дворце JIТЕМ, звоню по надежным дипломатическим линиям. Недавно я продал «Армии освобождения Косово» на пять миллионов долларов джипов и минометов. АОК заработала эти денежки продажей героина в Швейцарии — в безмозглой юности этим занимались мы, турки. Они продают героин, который получают от нас. Мы делаем деньги двумя способами, тремя, пятью, шестью. Мы можем зарабатывать бесконечным количеством способов, лишь бы денежки были черные.

— Теперь это не должно представлять трудности. Особенно когда идет война.

— Самое замечательное, что это первая настоящая война НАТО, а мы в него входим. Представляешь? Мы выигрываем войну! Турки впервые за триста лет выигрывают войну мусульман в Европе! Надо было дожить до этих дней! Иногда мне начинает казаться, что такая шикарная жизнь, как моя, не может быть настоящей.

Старлиц в задумчивости кивнул.

— Грядет новый мир. От этого иногда перехватывает дыхание.

Расширенные глаза Озбея сияли энтузиазмом.

— Разве войну выигрывает турецкая армия? Турецкая авиация? Нет, друг мой, ее выигрывают турецкие тайные службы. Поимка Абдуллы Оджалана [83] в Кении была величайшей турецкой победой за полвека. Три человека в черных балахонах похитили в Африке Оджалана. Я знаю всех троих, они мои близкие друзья, я снабжаю их девчонками и машинами, они играют в дядином казино и живут теперь, как принцы!

— Полностью тебя понимаю, — пробубнил Старлиц с сигарой во рту, тут же ее вынул и взмахнул рукой. — Знаешь, что меня восхищает во всей этой постановке?

То, что этот хренов дворец — настоящий, а не какой-нибудь туристический «Диснейленд». Здесь царит серьезная, всамделишная оттоманская атмосфера, Мехметкик. Здесь пахнет сказочными богатствами, палачами в масках, дворцовыми заговорами, великими визирями, подкупами, переворотами, перерезанными в темных закоулках глотками. В довесок у тебя есть целый международный гарем танцовщиц, лакомящихся шербетом и красящих себе ногти на ногах. Созерцать все это — нешуточная привилегия. Ради таких мгновений я и живу.

— Я думал обо всем этом иначе, — медленно проговорил Озбей. В голове у него созрела какая-то важная мысль. Хотя, возможно, ему в голову ударил кокаин. — Наверное, здесь отчасти и кроется моя проблема с индивидуальностью. — Он нахмурил брови. — Я считаю себя прозападным, современным деятелем. Я не отношу себя к оттоманской традиции. Это меня беспокоит.

— Это мой вклад, — неуверенно проговорил Старлиц. — Иногда человек со стороны может лучше разглядеть твои проблемы.

— Знаешь, — сказал Озбей, — когда ты предупредил по телефону, что возвращаешься, я стал строить планы твоего убийства. — Старлиц молчал. — Я склонялся к тому, чтобы зашить тебя в мешок и швырнуть в Босфор. Это традиционный способ. Нет ничего проще. В Турции тысячи нераскрытых политических убийств. Не сомневаюсь, что утопил бы тебя в глубоком море. Но это не решило бы проблем, потому что я не верю, что это бы тебя убило.

— Что за мысли?!

— Я много раз репетировал этот сюжет. Глядя в одно из многочисленных зеркал дворца, я повторял: «Я убил Легги Старлица. Я всадил в него несколько пуль. Я швырнул его в море в мешке, скованного тяжелой цепью». Но это звучало недостоверно, совершенно неубедительно, невозможно фальшиво. Тебе знакомо это чувство? Наверняка знакомо. Когда пытаешь человека, что-то от тебя скрывающего, то всегда угадываешь, когда он говорит правду, а когда врет. Фальшь сразу узнаешь. Старлиц стряхнул пепел с сигары.

— А как тебе вот это: «Легги Старлиц умер в первый день двухтысячного года»?

Рука Старлица застыла.

— Старлиц взял и исчез. Со Старлицем покончено. Его больше нет. Легги Старлиц прекратил существование. Для грязного типа по фамилии Старлиц пробил его час. Новому миру Старлиц ни к чему. В повествовании нового тысячелетия для него нет места.

— Замолчи!

Озбей торжествующе расхохотался.

— Наконец-то я заговорил на твоем языке! — Он подошел к стене и вынул из усеянных жемчужинами ножен зловещий кинжал. — Я не утверждаю, что убью тебя этим ножом. Оставить на тебе шрам, отрезать тебе палец, даже руку еще можно, но убить нельзя. — Озбей положил кинжал на стол, снял синий пиджак и картинно швырнул его на спинку кресла. — Возьми нож и убей меня.

— Нет уж, спасибо.

— Минуточку… Какой же я дурень! — Озбей снял рубашку и распахнул легкий натовский кевларовый бронежилет. — Вот так. Валяй! Убей меня! Я каждый день дразню смерть. Я ставлю на кон свою жизнь, нюхаю кокаин, гоняю на спортивных машинах, занимаюсь незащищенным сексом со случайными роскошными женщинами. Я — международный плейбой и шпион. Давай же, заколи меня! Бей прямо в сердце. — Он ударил себя в грудь. — Ну!

— Это не в моем стиле, Мехметкик. — Старлиц аккуратно поставил бокал. — Ты полностью выбился из сценария, да и на полу такой роскошный ковер, что…

— Не оправдывайся. Ты не можешь!. Вот глубокая реальность. Не можешь! Это не в твоей власти. Что бы произошло? Повествование не позволило бы этому случиться. Сюда вбежал бы Дрей, сломался бы нож… Я не могу погибнуть от твоей руки. Потому что я велик. Я знаю о своем величии. Я — лев турецкой нации. Меня нельзя просто убить, я могу стать только мучеником. Я не могу умереть как простой смертный, каким раньше был. Я больше не принадлежу себе. Я не совсем здесь, не совсем в этом времени. Мелкая реальность повседневной жизни не для меня. Я достиг подлинного господства, Старлиц. Я могуч, но невыразим. События проходят сквозь меня, вплетаются в ткань истории, не совершаясь.

— Лучше перестань болтать и отойди, Мехметкик. Ты размазался слишком тонким слоем и покрыл всё вокруг. Главное повествование отторгает такое дешевое, дармовое дерьмо. Будь либо Возвышенным Гуру, либо Щеголем с кордебалетом, либо Тайным агентом, подсевшим на героин, но не всем сразу!