Соло для пистолета с оркестром - Наталья Андреева

— Нет. Продолжай. — Глазов затаился, боясь ее спугнуть. Юлия помедлила немного, но потом сказала:

— Ну, дальше не интересно… Если хочешь знать, его просто нанял мой муж. Игрушку, которая меня бы развлекла. Или у Пети были далеко идущие планы. Он захотел от меня избавиться. Ха-ха! Весело! Если бы я не влюбилась, как дурочка, было бы весело. Но я не умею так развлекаться, в этом моя беда. Подумала, что все серьезно… Потом… Потом я стала давать своему красивому любовнику деньги. Он и от мужа их получал, и от меня. Подлец! — с чувством сказала она, и Глазов почувствовал настоящую ненависть. И боль. Но она сдержалась, стала говорить спокойнее: — Подлецы оба. Никто из них даже не подумал обо мне. Что будет со мной? Неужели я мало была наказана? Надо было добить. Они и добивали. Он отказывался, конечно, говорил: «Кого ты из меня делаешь?» Тактика знакомая, правда? И слова? А?

— На меня намекаешь? — усмехнулся он.

— Ну, ты не такой, Митя. Хочется в это верить. И потом: я сама этого захотела.

— Он тебя бросил, когда убили мужа? Некому стало платить за услуги? А как же богатое наследство?

Она молчала.

— Чем все закончилось? Юля?

— Я не хочу, чтобы у нас с тобой получилось так же.

— Я знаю только одно: меня никто не нанимал. Разве что ты сама, — внимательно посмотрел на Юлию Глазов. — И я действительно тебя люблю. Откуда же такая осторожность? Ты мне не веришь?

— А ты? Мне? Мне кажется, что сейчас у меня есть семья. Потому что ты рядом. И я цепляюсь за эту жизнь, как могу. Всеми силами. Но через месяц, через два, все кончится. Когда приедет тот человек, которого мы ждем, ты многое поймешь. Дальше все зависит от тебя. Захочешь ли ты остаться или уйдешь.

— Послушай, я все время хочу спросить. Что это за тайны? Мельников ведет какую-то свою игру, моя бывшая жена делает намеки. А ты ничего не говоришь. Какое отношение ты имеешь ко всем этим убийствам?

. — Никакого, — спокойно ответила она. — Убили моего мужа. Он — одна из жертв. Это все. Давай забудем про этот разговор. Ударились в воспоминания, а в этом нет ничего хорошего. Нам почему-то всегда кажется, что есть в жизни момент, который является ключевым. Не случись того-то и того-то, и все пошло бы по-другому. Но этот ключевой момент на самом-то деле есть следствие, а не причина. Судьбу не изменишь. Кстати, мне надо завтра уехать. По делу. Ты не будешь скучать?

— Постараюсь. Может, и мне куда-нибудь махнуть? Тебя же надо отвезти? Буду подрабатывать шофером, чтобы не зря есть свой хлеб.

— Можешь остаться дома, — пожала плечами она. — У меня свои дела. И ты мне завтра не нужен. В качестве шофера.

— Но ты же не водишь машину?

— Ах, да… Не вожу, ты прав. Значит, поеду на автобусе.

— Ну нет, я отвезу.

— Послушай, Митя, мне бы этого не хотелось. Мне надо сделать подарок. Сюрприз.

— Хорошо. Я довезу тебя до метро, а потом заберу там же через два часа. Или через час?

— Лучше через три.

Глазов легко согласился. После сегодняшнего разговора у него появился план. Тайна должна быть раскрыта. А где искать ее следы, как не в доме?

Поэтому на следующий день Дмитрий отвез Юлию к метро, как и обещал, а потом тут же вернулся обратно. У него был, по крайней мере, час. До сегодняшнего дня Глазов по дому не шарил. Не открывал без разрешения шкафов, не выворачивал карманы ее пальто. Но сейчас в Дмитрии проснулся сыщик. Профессионал. Итак? Где искать?

Ребенком он обожал лазать по шкафам, когда мама уходила из дома. Ему казалось, что там, за дверцей, запертой на ключ, и есть самое интересное. Из этого детского опыта Глазов знал, где женщины могут хранить свои секреты.

Он последовательно опустошил бельевой шкаф, выложив все на стол, а потом так же аккуратно убрал вещи обратно. В ящиках письменного стола тоже не нашлось ничего интересного. Открытки от родственников, с поздравлениями. Несколько писем. В стенке со встроенным маленьким сейфом, ключ от которого валялся здесь же, на полочке, — документы на дом, личные бумаги, деньги. Разбираться во всем этом Глазов не стал. Задержался только на медицинской карте, в которой ничего толком не разобрал. Почерк у врачей еще тот.

Когда рылся в шкафу, налег мощным плечом, шкаф качнулся, и сверху свалилось несколько альбомных листов. Они упали за шкаф, и теперь, чтобы все вернуть в прежнее состояние, надо было положить их на место. Глазов полез под шкаф, и почувствовал, что еще немного, и застрянет. Он протянул руку и нащупал альбомные листы. И потянул их на себя.

Потом, кряхтя, вылез, сел и расправил первый альбомный лист. В душе вдруг стало пусто. Он смотрел и приходил в отчаяние. Как же так? На старых, покрытых пылью альбомных листах была нарисована музыка. Ноты, запутавшиеся в радужном вихре точек, запятых и просто обильных клякс. Если бы Дмитрий не видел этого раньше, он бы ничего не понял. А сейчас понимал только одно: перед ним рисунки Акима Шевалье.

Глазов полез на шкаф и лихорадочно стал сбрасывать оттуда все, что было. Выкройки, старый альбом с фотографиями, журналы… Ему попалось еще несколько рисунков. Он подумал было, что это могла нарисовать сама Юлия. Но нет. Слишком уж характерные рисунки. Это мог нарисовать только безумец. Безудержный фантазер. Аким Шевалье. Или Андре Никольски…

И вдруг Дмитрий впервые почувствовал, что проник за ту проклятую стену, что их разделяла. Если бы он не был так влюблен, то понял бы это давно. И без намеков Аркаши и бывшей жены. Но, как все влюбленные, он был глух и слеп. А главное, не хотел знать правду.

Теперь же он взял себя в руки и снова полез в сейф. За документами Юлии…

СОЛО ДЛЯ ФЛЕЙТЫ

Свершилось, в тот момент, когда он почти отчаялся, в конце тоннеля показался свет. Сон, который стал сниться чуть ли не каждую ночь. И он просыпался теперь счастливым. Даже головные боли ушли.

Все началось с письма. Давно уже он перестал давать объявления в газете. Вернувшись в последний раз из России, остался собою доволен, и долго работал над фильмом, который тоже принес удовлетворение. Ему всегда казалось, что фильмы, снятые после поездок в Россию, хорошие. А сборов не делают, потому что люди его не понимают. Не хотят понять. Ему нравилось плыть против течения. Один против всех.

Но после этого фильма он сделал длительный перерыв в работе. Ездил в горы, потом два месяца провел в уютном домике на берегу океана. Время остановилось. И даже забыл о возложенной на него миссии. Обо всем забыл. А когда вернулся, первым делом просмотрел отснятый материал.

Чтобы настроиться на работу. И пришел в ужас. Фильмы были посредственными. За исключением того, что снято при жизни Салли и под ее руководством.

Он — посредственность! Эта мысль поразила настолько, что с полчаса он сидел неподвижно в кресле, глядя в одну точку. Посредственность, которая борется с ветряными мельницами, изо всех сил делая вид, что они великаны! И то, что никакие это не великаны, а именно мельницы, понимали все, кроме него. А теперь и он понял.

И тогда вернулись ночные кошмары. Он все переживал заново: первую смерть, два месяца в дачном поселке, взрыв газа, маленький заброшенный хутор… И оно того стоило?!

И в тот момент, когда он почти уже отчаялся, пришло письмо. Посмотрел на конверт, и — глазам своим не поверил. Какой знакомый почерк! Открыл, прочитал. Снова не поверил. Его звали назад, в прошлую жизнь. В ту, что была до…

До чего? До славы? До Милены? До взрыва газа? До анфилады вагонов и первого фильма Андре Никольски?

Он снова вспомнил уроки флейты, нежные звуки скрипки под аккомпанемент рояля… И вдруг, повинуясь какому-то импульсу, нашел альбомный лист, коробку фломастеров, и лихорадочно стал набрасывать на бумагу черточки и точки, среди которых затерялись пять линий нотного стана и лебединая шея басового ключа…

Прошлое вернулось.

Потом он назначил дату отъезда и успокоился. Хотя конверт, где адрес был написан до боли знакомым почерком, по-прежнему обжигал руки. Но зато ночные кошмары прекратились. И чтобы они больше не возвращались, после своего пробуждения он первым делом брал лист белой бумаги, цветные карандаши и рисовал, рисовал, рисовал…

КОДА (Заключительная часть)

Глазов теперь не знал, что же делать? Как себя вести? В голове вертелась только одна мысль: «Меня использовали». Дмитрий терпеть не мог это выражение, и теперь изо всех сил пытался найти ему аналоги. Его держали за дурачка, покрывали свои грязные делишки, держали на крючке мнимой любовью. То есть, постельными отношениями. О своей любви она ему ни разу не говорила… А на языке по-прежнему вертелось: «Меня использовали». Он понял, что писатель Аким Шевалье не был для Юлии Шумовой чужим человеком. Раз дарил ей свои странные рисунки. Неужели они были любовниками?

И когда? В какой момент? Может, они и убивали вместе? Она — его сообщница! Быть может, она и вынимала письма из абонентского ящика! И Мельников знал! И сказал Светлане! Глазов был в бешенстве.