Высшая духовная школа. Проблемы и реформы. Вторая половина XIX в. - Наталья Юрьевна Сухова

ли, подобно дореформенному порядку, неразрывно соединять богословское докторство и церковный авторитет, научное исследование по специальному богословскому вопросу и сочинение, издаваемое от лица духовной власти[545].

Не всем профессорам, которых Устав 1869 г. застал на ординарной кафедре, удалось подтвердить свою научную состоятельность докторской степенью. Одни из них, дождавшись положенного срока, уходили на пенсию, другие меняли место службы, третьи – пытались представить сочинение, но неудачно: отделения и Советы духовных академий столь дорожили научной объективностью, что не могли принимать в расчет даже многолетнюю самоотверженную работу в академии – богословская наука требовала большего[546].

Беспристрастность Советов академий и ревность к научной объективности подтверждала история с докторской степенью Петербургского митрополита Исидора. Членом Совета СПбДА И.В. Чельцовым был поставлен вопрос о присуждении Владыке ученой степени доктора богословия, за его труды по переводу и изданию русского текста Священного Писания. Но Совет, признавая важность личных усилий митрополита Исидора, решил, что за коллективный труд нельзя удостоить одного участника высшей богословской степени.

Митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Исидор (Никольский)

В целом преобразование духовных академий заметно пробудило ученую деятельность в преподавателях: только в «проверочном» 1874 г. году три профессора МДА, один – СПбДА, два – КДА и один – КазДА удостоены были степени доктора богословия, по установленным правилам, с публикацией сочинения и публичной его защитой. Однако к моменту ревизии архиепископа Макария в МДА были заняты лишь пять штатных ставок ординарных профессоров: в академии было всего пять докторов богословия[547].

Применение новых правил к магистерским степеням задержалось: выпускникам 1869 г. (СПбДА и КДА) и 1870 г. (МДА и КазДА) Святейший Синод разрешил получать ученые степени по прежнему Уставу, дав, к тому же, отсрочку в подаче сочинений до 1872 г. Для них Советы пытались ввести некоторую новизну – печатать рецензии на курсовые сочинения в протоколах Советов, но вскоре эту практику оставили[548]. Первые магистерские диспуты состоялись лишь в 1873 г., на исходе «вводного» периода. В 1873 г. состоялось по одному магистерскому диспуту в СПбДА и КДА, в 1874 г. – еще три: в МДА, КДА и КазДА[549].

В СПбДА выпускник 1873 г. Н.А. Скабаланович в полноте реализовал замысел Устава: в конце четвертого курса представил магистерскую диссертацию, построенную на изучении источников, с полноценным историографическим обзором, успешно ее защитил и был оставлен на кафедре новой общей гражданской истории в звании доцента. Это было первое свидетельство жизненности уставных положений о магистерских степенях, что чрезвычайно ободрило корпорацию[550]. Другой вариант магистерской диссертации представил выпускник КДА 1871 г. С.А. Терновский: практическая работа в Обществе Нестора Летописца и археографической комиссии дала ему возможность опубликовать на средства комиссии памятник XVII в. «Икона» (Архив Юго-Западной России. Ч. I. Том V), с предисловием, обширным введением и комментариями. Историческое отделение, после некоторых сомнений, дало согласие на его рассмотрение в качестве магистерской диссертации. После публичной защиты искомая степень была присуждена, но работа вызвала дискуссию о требованиях к магистерским диссертациям[551]. К магистерским диспутам готовились очень тщательно, боясь опорочить академию и богословскую науку[552].

Магистерские, как и докторские, диспуты вызывали интерес общества, особенно в первые годы действия Устава, выполняя и апологетическую задачу. На первом магистерском диспуте в КазДА в 1874 г. – приват-доцента метафизики П.А. Милославского – как главное достоинство диссертации был отмечен новый метод разработки богословия, способный «влить в богословскую науку дух и жизнь и сообщить ей общечеловеческий интерес»[553].

Таким образом, Устав 1869 г. стимулировал в академиях научно-богословскую деятельность. Появилось значительное число специальных исследований, которых так не хватало русской богословской науке на предыдущем этапе ее развития. Многие ранее темные и недоуменные вопросы подверглись тщательному и добросовестному изучению, чему содействовала публикация и открытая защита исследования. Русская богословская наука училась ставить вопросы, нетрадиционные для прежних духовных трудов, но являвшиеся шагом в направлении построения научного, а не формально-отвлеченного богословия. Были разобраны и опровергнуты некоторые выводы отрицательной критики, посягающие на достоверность богословских истин. Авторы диспутируемых работ, оппоненты и слушатели были поставлены перед необходимостью расширять свою богословскую эрудицию, как в свидетельствах Писания и Предания, так и в современной богословской науке. Разрабатывалась русская богословская терминология, и необходимость излагать положения работы понятным языком и вести живую дискуссию по богословским вопросам стимулировала этот процесс.

Новая богословская наука, расширяя область исследований в интересах Церкви и влияния ее на образованное и мыслящее общество, ставила вопрос о разграничении неизменных догматических и коренных нравственных истин и соприкосновенной с ними, но допускающей изменения во времени, области взглядов исторического, археологического, экзегетического, канонического характера. Признавая и в этой области несомненный авторитет Церкви и вескость древних утверждений, новая плеяда ученых отстаивала возможность научного исследования в этой области.

Как и следовало ожидать, прямое подчинение духовных академий Святейшему Синоду оказалось лишь условным. Уже в июле 1869 г., когда встал вопрос о конкретных действиях по введению нового Устава в СПбДА и КДА, появилось множество вопросов, требовавших разъяснения, и проблем, мелких и крупных, которые необходимо было обсуждать, искать решения. Кроме того, свобода, данная академиям Уставом 1869 г., требовала определенного надзора, а решения учрежденных Советов – корректировки. «Попечительное» право епархиальных преосвященных не давало им возможности решать большинство учебных вопросов, усиление прав преосвященных нарушило бы дорого давшийся принцип централизации и единства академий. Многосложная деятельность членов Святейшего Синода делала невозможным непосредственное занятие их проблемами духовных академий, тем более в переходный период. Требовался какой-то центр для разрешения текущих вопросов, связанных с академиями, и Синод поручил Комитету «обсуждение дел и вопросов, касающихся учебно-воспитательной и административной части духовных академий»[554]. Таким образом, в самом начале реформы заботы о ее проведении неожиданно пали на Учебный комитет, мало к этому готовый. В состав Комитета входили в основном лица с высшим духовным образованием, но без опыта преподавания, недостаточно компетентные в вопросах высшего духовного образования и мало авторитетные для профессоров академий.

Как ни отстаивали духовные академии свое прямое подчинение Святейшему Синоду, без посредства Учебного комитета, система сложилась иначе. Все дела духовных академий проходили через Комитет, связующим звеном Синода и Комитета становился обер-прокурор. Учебный комитет, лишенный права окончательного решения вопросов, но обладающий поступающей от академий информацией и составляющий проекты решений, приобретал все большее значение[555].

Таким образом, несогласованность и недостаточная продуманность некоторых положений Устава проявились на практике с достаточной ясностью. Многие уставные формулировки были преднамеренно даны в общем виде, ибо предполагали творческое развитие и уточнение их Советами академий. Правила, разработанные Советами и утвержденные, с незначительными коррективами, Святейшим Синодом, были различны для всех академий: каждая получила свой вариант. Но это своеобразие продолжалось лишь на протяжении периода введения Устава, и в 1874 г. решения наиболее важных вопросов