Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

Уже чувствуется характер рассказчика, правда? Тут хотелось бы поговорить о яркой особенности Стругацких показывать характер… да всю внутреннюю сущность персонажа посредством его же размышлений. Ярче эта особенность проявилась позднее, но заметна она уже здесь… Однако продолжаем:

Впервые он зашел ко мне только через месяц после своего возвращения в Ленинград. По словам очевидцев, мы долго стояли обнявшись в прихожей, время от времени с силой ударяя друг друга по спинам. Конечно, я уже знал о его возвращении.

Я читал потрясший меня короткий и скупой рассказ о его приключениях, напечатанный прежде всего в „Смене“ и центральной „Правде“ и появившийся затем почти во всех наших газетах. Я читал очерки о нем в „Огоньке“, в „Советском Союзе“ и еще в десятке толстых и тонких журналов. Я слыхал об овации, устроенной ему сотрудниками в Эрмитаже. Я успел даже составить подборку по иностранным газетам, где верили и не верили, ругали и восхищались, славословили и мешали с грязью и даже объявляли коммунистической пропагандой его удивительные приключения. Одним словом, мне следовало бы быть подготовленным к этой встрече, но, откровенно говоря, я пришел в себя окончательно только когда мы ввалились в мой кабинет и Борис Янович с привычной непринужденностью рухнул на мой диван, задрав длинные ноги в желтых ботинках и сразу напомнив мне прежние спокойные времена академических споров о способах датировки памятников по керамике или о преимуществах крюшона перед глинтвейном.

Он был всё такой же или почти такой же: толстый, добродушный и очкастый. Только черную шевелюру пересекала серебристая полоска седины, да на правой руке темнел рваный, давно заживший шрам.

О начале разговора у меня сохранились самые отрывочные воспоминания. Мы хохотали, обменивались междометиями, пили чай, потом водку, потом снова чай, потом какое-то вино.

Я рассказал ему про конгресс в Копенгагене. Он сообщил новый анекдот об археологе и кактусе. Мы чего-то выпили и принялись снова хлопать друг друга по спинам. Я включил приемник, и мы с большим вниманием прослушали песенку о „гармонисте хоть куда“ и сводку погоды на шестнадцатое августа.

Потом я сварил кофе, притащил банку варенья и показал Борису Яновичу толстую папку с газетными и журнальными вырезками. Я хотел сделать ему приятное, но он с явным отвращением перебросал заметки и с наслаждением чертыхнулся.

Это меня несколько изумило.

— Ты чем-нибудь недоволен, Яныч? — спросил я.

— А ты доволен?

— Вполне. Некоторые очерки написаны отлично. Вдохновляют и зовут.

Именно. — Он снова перебросал вырезки. — Зовут… Этакие перлы.

И он зачел вслух и с выражением:

— „Зловещая дыра люка манила и звала его неведомыми тайнами. Его ожидали мучения голода и жажды, может быть, смерть, может быть, потеря навеки всего близкого, дорогого — Родины, друзей, Земли, — всего того, что вело его на этот подвиг. Но ни один мускул не дрогнул на мужественном лице Человека, когда он шагнул в черный люк…“

Он отбросил вырезку и сказал хмуро:

— Очерк называется „Человек и Неведомое“. Меня там величают не иначе, как Человек — с большой буквы…

— Подожди, — начал я, но он не стал слушать.

— Мне присылают сейчас очень много писем, буквально со всего света. Позавчера пришло письмо из Зулуланда, адресовано „СССР, Каневскому“. Письма попадаются ну просто чудесные — теплые, дружеские, написанные зачастую такими замечательными людьми. И во всех письмах — ты понимаешь, во всех! — этакое странное ко мне отношение, этакое отношение типа „снизу вверх“… Будто я какой-то сверхчеловек, супермен, черт всё побрал!

— Естественно… — снова попытался я вставить слово.

— Конечно, естественно! Еще бы! Ведь „мужественное лицо его не дрогнуло“!.. А я не хочу быть сверхчеловеком! Если бы я действительно поступал так, как это расписывают, — тогда пожалуйста! Это должно было бы выглядеть очень эффектно, хотя наблюдать сие шествие Человека все равно было некому, кроме пары „пауков“, которым было наплевать. Но на самом-то деле! — Борис Янович закурил, со злобой ломая спички. — На самом-то деле все выглядело, мягко выражаясь, гораздо более обыденно. О мучениях голода и жажды я вообще не думал. И дурак, что не думал! Испортил своей глупостью половину дела.

Трап, который теперь все очеркисты именуют как „дорога в неведомое“, подо мной раскачивался, и я испытывал совершен но необоримое желание стать на четвереньки, что в конце концов и сделал, стыдливо озираясь. Вот тебе и Шествие: нелепая четвероногая фигура, обвисшие шаровары, оттопыренная майка, под которую я засунул консервы и фонарик, и вдобавок застывшая улыбочка на небритой физиономии! Видал супермена? Ну посуди сам, что может дрогнуть на моем лице?..

Я пожал плечами, но в душе не мог с ним не согласиться: лицо у него, действительно, было не мускулистое и скорее полное, чем мужественное.

— А что до моих чувств, — продолжал он, — то мне запомни лось только жуткое ощущение непоправимости моего поступка и страх. Перед трапом я стоял минут десять. То мне казалось, что возившиеся под конусом „пауки“ имеют что-то против моего намерения, то вдруг взбрело в голову, что надо разыскать на площадке куртку, которую я сбросил, когда солнце поднялось высоко. Неловко, видите ли, представлять земную цивилизацию в таком легкомысленном виде: штопаные фланелевые шаровары и сетчатая майка цвета весеннего снега!

Так и стоял в раздумье, пока меня не укусил слепень и не заставил двинуться вперед… Я очень боялся потерять Землю, а утро было такое чудное, — добавил он, словно оправдываясь.

Так Борис Янович начал свой удивительный рассказ. За окном уже дремала темная августовская ночь, где-то далеко-далеко вскрикивали паровозы, я курил и слушал Каневского, а он, развалившись на диване, дымил сигаретами, шумно отхлебывал горячий кофе и говорил, говорил, говорил…

Отправляясь в полет, он захватил с собой только флягу с водой, две банки мясных консервов и электрический фонарик с запасной батарейкой. Он рассчитывал найти внутри конуса- звездолета помещение, отведенное для коров, и отсидеться там все время перелета.

— Они захватили корма для скота не более, чем на неделю.

Через неделю я уже рассчитывал быть там — на другой планете… Как я ошибся, Володенька, как я ошибся!..

Забравшись в звездолет, он попал в абсолютно темное помещение, представлявшее собою, по-видимому, огромный склад паукообразных машин. Они лежали там штабелями, разобранные, неподвижные, лишенные конечностей — только плоские круглые диски, уложенные в образцовом порядке один на другой. Воздух здесь был горяч и сух, металлический пол обжигал ноги сквозь тапки, как городской асфальт в жаркий день. В этой знойной темноте Борису Яновичу предстояло провести несколько очень неприятных часов. Звездолет скоро поднялся, Борис Янович узнал об этом по резкому увеличению своего веса:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});