Миссия России. В поисках русской идеи - Борис Вячеславович Корчевников

русского возрождения – волна будет расти от года к году и перешагнет в новый, XX век бумом неорусского стиля в архитектуре и всего русского во всех слоях жизни. Вспомните этот знаменитый придворный бал 1903 года, на который все гости, включая членов царской семьи и самого царя Николая II, явились в одежде древнерусских правителей. И это совершенно точно было не внешнее, костюмированное и маскарадное возращение. Это был тот самый дух, который всегда творит себе форму.

В нашем случае форма уже была сотворена, и возвращение к ней было приметой возвращения к жизни в Божием Духе, что неизбежно всегда влекло за собой выздоровление страны. Срабатывал вечный русский – библейский – закон: когда Россия обретала свой путь, становилась сама собой, возвращалась к Богу, к себе и к выполнению своей миссии в истории, она переживала и внешний расцвет.

Начало «золотого века» русской литературы: Пушкин, Лермонтов, Гоголь

Императора Николая называли цензором и душителем свободы слова, но при нем практически родилась и широко развилась журналистика, а журналисты (впервые и уже навсегда) стали властителями дум.

Императора винили в авторитаризме, но при отсутствии свободы трудно творить, а именно с Николая начался расцвет русской культуры – настоящее национальное культурное возрождение, прозванное «золотым веком».

Вся великая русская литература, дошедшая до труднодосягаемых глубин человеческой души и точности слова в описании этих глубин, сразившая этим словом и этим откровением о человеке весь мир, начинается теперь. Ее феномен трудно понять, не понимая православия, открывающего глубины духа в человеке. Именно из православного мироощущения, из этого знания о человеке и о Боге, которое хранится в православии, и сложилась русская литература «золотого века».

Полтора послепетровских столетия русское национальное сознание пребывало в жесткой турбулентности. Литература нынешней поры в каком-то смысле отражает несформулированную тоску по потерянному за эти 150 лет идеалу. Ее герои только и делают, что ищут смысл жизни, – вроде Пьера Безухова или Левина в «Анне Карениной».

Вся трагичность русской литературы XIX века – в несоответствии этого внешнего и внутреннего, в ощущении ошибки, сбоя с цивилизационного пути. Ведь литература наша сплетена из русского языка и Евангелия. Предельная евангельская правда обо всем – о человеке и мире – живет на страницах авторов «золотого века». Человек предстает там не ангелом или демоном, а самим собой – и в своей кричащей разнице между тем, какой он есть и каким призван быть. Вот это стало откровением от русских писателей: они писали не о том, что человек чувствует, а об истинной мотивации людей.

Многое началось с Пушкина, но у него самого все стартовало с его личного преображения. Будучи молодым, Пушкин еще похвалялся своим безбожием: «Чистый атеизм хоть и не утешителен как философия, но наиболее вероятен»[45]. Чуть раньше, совсем подростком, он написал и вовсе кощунственную «Гавриилиаду» – по сути, подражая Вольтеру. Такой русский вариант «Орлеанской девы» – смех над сюжетом Благовещенья и христианскими святынями. Тогда же были «Кровавой чаши причастимся», «Кинжал», ставший сверхпопулярным и признанный гимном декабризма.

А потом что-то произошло. Какой-то внутренний переворот.

И родился «Борис Годунов» – уже о нравственных законах жизни, по которым должен жить монарх в первую очередь. Родились «Друзья», из-за которых многие реальные друзья от него отвернулись. Ведь там были строки: «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю». Под конец жизни все его внутреннее преображение было сформулировано в гениальном «Пророке».

Но такого Пушкина уже не читали в салонах. Гоголь свидетельствовал: «Влияние Пушкина как поэта на общество было ничтожно. Общество взглянуло на него только в начале его поэтического поприща, когда он первыми молодыми стихами своими напомнил было лиру Байрона; когда же пришел он в себя и стал наконец не Байрон, а Пушкин, общество от него отвернулось».

В конце жизни Пушкин очень сблизился с императором и начал издавать журнал «Современник», в котором назвал США мертвечиной:

«Государство без полномочного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигли Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился до того, что и яйца выеденного не стоит».

Говорят, квартира, в которой умирал поэт, была завалена его нераспроданными изданиями. Символично, что поэт, ставший искренним христианином в последние годы жизни, умирал от пули Дантеса, в фигуре которого, как в зеркале, отразилось то общество, которое от Пушкина отвернулось. Дантес был либерал, республиканец, атеист.

Перед смертью Пушкин поцеловал письмо императора. Николай I взял на себя материальные заботы о его семье – оплатил долговые обязательства поэта, устроил будущее его детей. Это неудивительно: император вообще был одним из самых известных меценатов своего времени. Он открыл Эрмитаж, поддерживал художников. Есть картина Богдана Винневальде, где император с сыном как раз изображены в мастерской художника.

Острейшим духовным поиском и в чем-то духовным надломом дышит и все написанное Лермонтовым. Его поэма «Демон» – о том, как сатана влюбился в земную женщину. Сюжет не нов в мировой литературе, но во второй половине века это самая популярная поэма в России, несмотря на цензурные ограничения.

Демонская тема, и вообще тема духовной борьбы (про что потом скажет другой великий писатель «золотого века» Достоевский: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей») – сквозная в творчестве Лермонтова, даже совсем-совсем юного. Вот так кончается его юношеское стихотворение «Мой демон»:

И звук высоких ощущений

Он давит голосом страстей,

И муза кротких вдохновений

Страшится неземных очей.

Автору этих строк всего 15 лет! Но чтобы так чувствовать и так формулировать действие духовных законов и темных сил на душу человека, надо обладать исключительной духовной гениальностью и пророческим даром. Лермонтов явно был и носителем последнего: одно только пророчество «Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет» чего стоит.

Но самое яркое и острое преображение пережил, похоже, Николай Гоголь. После «Ревизора» и «Мертвых душ» он – настоящая звезда эпохи, первый из, как сказали бы сейчас, лидеров общественного мнения в стране.

Николай I о «Ревизоре» сказал: «Попало всем, особенно мне». И разрешил его ставить – это тот самый суровый «деспот, цензор и тиран Палкин», по мнению многих либералов.

«Мертвые души» уже фиксировали обезверивающееся растерянное общество той поры, да и само название кричит об этом. Но после их издания начинается мучительный личностный поиск Гоголя – и его путь от сатирика к миссионеру. Вторая часть «Мертвых душ» была задумана по типу дантовской «Божественной комедии» – в первой был Ад, а теперь – Чистилище. Писатель хотел, чтобы Чичиков прошел