Учитель - Филип Жисе

Немножко прогуляемся и вернемся.

— Тогда хорошо, — вздохнула девочка и посмотрела на Шарика, устремившегося к входной двери. — Я летом нашла на улице щенка и хотела его взять домой, но папа не разрешил и теперь мне не с кем дома гулять.

— А как же Лена? — улыбнулся Александр Петрович.

— Та Лена маленькая еще, чтобы гуляться.

— Ничего, она скоро вырастет и будет тебе с кем играть.

— Та когда она еще вырастет. Она еще очень маленькая. Все время спит, как ваш Шарик. Вот мне и не с кем гулять. У мамы всегда много работы, а папа… папа тоже всегда спит. Не знаю что делать. Тоже, наверное, надо много спать. Только я вот не хочу спать.

Александр Петрович подошел к Маше и провел ладонью по волосам девочки.

— Скоро, солнышко, ты пойдешь в школу, и там тебе будет с кем играть.

— Нет, не будет. В школе я буду учиться, а не играть… Дедушка Саша, а вы знаете, что я умею читать и немножко считать?

— Умница. Значит, в школе ты будешь лучшей ученицей.

— Буду, — сказала Маша, а потом добавила. — Наверное. Знаете, дедушка Саша. Я вам честно скажу, не хочу я учиться.

— Как так? А что же ты хочешь?

— Рисовать хочу. А знаете что, дедушка Саша, давайте я вам покажу свои рисунки? Мама говорит, что они очень красивые, — Маша поднялась со стула и собралась было уйти в детскую за рисунками, но Александр Петрович ее остановил.

— Подожди, Машунь. Давай, когда я вернусь с улицы, ты мне и покажешь рисунки. Хорошо?

— Хорошо. Тогда вы идите быстрее, тогда вы быстрее вернетесь, и я вам покажу рисунки.

— Договорились, Маша, — Александр Петрович открыл входную дверь и вышел с собакой в коридор.

Закрыв за собой дверь, старик направился к лестнице и спустя минуту был уже на улице.

— Какой мороз, — пробормотал старик, надевая шапку и перчатки. — Долго и не погуляешь. Идем Шарик, пройдемся немного.

Перехватив удобнее поводок, Александр Петрович двинулся с Шариком вниз по улице. Прохожих было мало. Старик ни встретил ни одного человека, пока не оказался на Киевском пути. Но даже и на главной улице города людей было немного. Александр Петрович посмотрел на часы. Часы показывали 18:36.

Александр Петрович остановился возле проезжей части и посмотрел на небо. Светлый, покрытый кое-где серыми пятнами диск луны, висел на небе в окружении редких звезд.

— Как красиво, — прошептал старик, созерцая красоту ночного неба. — В каком волшебном мире мы живем. Как же он удивительно устроен. День, ночь, солнце, луна. Какой же таинственной кажется луна. Мертвая, холодная и… и какая прекрасная. Разве не удивительно то, что я стою на земле, смотрю на небо и вижу космос? Вижу этот черный, безжизненный, бесконечный океан, в котором плавают миллионы разных планет, больших и маленьких, холодных и горячих, обитаемых и необитаемых. И ты являешься частью всего этого фантастического великолепия. Всего лишь маленькой, никчемной частичкой, но частичкой чего-то невероятного, удивительного и захватывающего. Почему человек ищет жизнь за пределами планеты и не хочет замечать ее здесь, на планете? Почему жизнь где-то там, над облаками, для человека дороже жизни здесь, под облаками? Почему человек не ценит то, что имеет? Почему человек так глуп? Есть ли истина в том, что делает человека глупым и невежественным? Есть ли истина в том, что заставляет человека убивать, а не беречь? Есть ли истина в том, что делает человека жестоким? Нет истины в невежественном человеческом разуме, истина только в мудром человеческом сердце.

Лай Шарика заставил Александра Петровича отвлечься от созерцания ночного неба. В десяти метрах от старика стояли двое мальчишек и кидали в Шарика снежки.

— Что вы делаете?! — воскликнул старик. — Или делать вам больше нечего?!

— Нечего, — рассмеялся один из мальчишек, развернулся и припустил вдоль дороги. Второй побежал за ним.

Старик притянул собак к себе и погладил по голове.

— Обидели тебя, мой дружочек. Что же вырастет из этих двоих шалопаев, если уже в таком юном возрасте разум обрел над их сердцами полную власть? Прости их, Шарик. Они не ведают, что творят. Их разум юн, но уже невежественен. Но можно ли надеяться на что-либо иное, если в нашем саду бурьяна больше, чем цветов, наше гнилое общество растит гнилых людей.

— Мужчина, а почему ваша собака без намордника?

Александр Петрович повернулся на голос и увидел худощавого, невысокого ростом мужчину лет пятидесяти-пятидесяти пяти в черном пальто, брюках и норковой шапке. Тот стоял в стороне от старика и смотрел на собаку, сидевшую возле старика.

— А если она кого-то укусит, кто будет отвечать? — спросил мужчина, подняв взгляд на Александра Петровича.

— Вам не стоит беспокоиться, — улыбнулся старик. — Собаки никогда не кусают без повода.

— Это вы скажите тем, кого они уже покусали, а не мне. Куда только смотрит милиция? Почему их никогда нет, когда они нужны?

— Чем вам не угодили собаки, что вы хотите видеть их в намордниках? — спросил Александр Петрович. — Знаете, я думаю, что люди больше заслуживают носить намордники, чем собаки. Вот скажите, вам было бы удобно в наморднике?

— Мы сейчас говорим не обо мне и не о других людях, а о вашей собаке.

— Чем вам не угодил мой Шарик?

— Тем, что на нем нет намордника.

— Вам станет легче, если на собаке будет намордник?

— Безусловно. Собаки должны быть в намордниках. У себя дома можете не надевать, то на улице, извольте надеть намордник.

— Знаете, я думаю, человек, который придумал намордник, не любил животных.

— А мне что до этого? Я тоже их не люблю. Разносчики всякой заразы.

— Если вы не любите животных, то вряд ли любите и людей, — заметил старик, погладив Шарика по голове.

Собака сделала несколько шагов в сторону мужчины, остановилась и уселась на лапы, затем подняла переднюю лапу и махнула ею в сторону мужчины.

— Видите, собака с вами хочет подружиться, а вы на нее намордник хотите надеть.

— Глупое животное, — пробормотал мужчина и посмотрел на собаку. — Если я еще раз увижу вашу собаку без намордника, обращусь в милицию, и тогда пеняйте на себя. Я вас предупредил, — сказав это, мужчина развернулся и двинулся вверх по дороге.

Шарик посмотрел вслед удаляющейся фигуры и гавкнул, затем подошел к старику и уселся у его ног.

— Видишь, Шарик, и такие на свете