Императрица - Шань Са

После ареста Пэй Юаня и проведенного у него обыска дознаватель сообщил мне, что Великий Секретарь жил более чем скромно, обстановка его дома ограничивалась самым необходимым: ни позолоты, ни драгоценных тканей. За шесть лет на посту Великого Советника он скопил лишь несколько мешков риса и десяток отрезов шелка, подаренных моим покойным супругом и мной.

Честность этого человека меня растрогала. В тюрьме он не признал себя виновным, но и никогда не отрицал своей вины. В середине осени Пэй Юань был казнен на одном из перекрестков Столицы. Как мне сказали, прежде чем умереть, Пэй попросил прощения у своих приговоренных к ссылке братьев: «Будучи у власти, я не позволил вам извлечь выгоду из моего положения. А теперь из-за меня вы должны отправиться на край света. Мне очень жаль!»

Я не пыталась узнать, заслуживал ли Пэй Юань смерти, так как вынесенный ему приговор был решающим обстоятельством в сражении с повстанцами. Тайно я приказала взять его голову и тело, дабы достойно похоронить в окрестностях Лояна. Иногда в годовщину смерти я посылала туда приношения и молилась.

В Запретном дворце мой суровый голос разносился по всему залу Добродетельной Власти.

— Господа, вы прекрасно знаете, что я никогда не разочаровывала Небо! Я служила покойному государю более двадцати лет. Государственные дела причинили мне множество хлопот. Я заботилась о равновесии в Империи и старалась принести народу радость. Каждому из вас я дала богатство и знатность. С тех пор как прежний владыка покинул вас, вверив мне бразды правления, я никогда не занималась собственным здоровьем и все мои мысли были направлены на благо подданных. Среди бунтовщиков были министры, военачальники и чиновники Двора. Так где же верноподданнические чувства, где честь и совесть? Позор вам! Люди лукавые и непокорные меня не пугают. Но я спрашиваю: кто из вас могущественнее, суровее и упрямее Пэй Юаня, исполнителя посмертной воли моего усопшего супруга? Кто более воинствен, дерзок и яростен, чем Цзу Цинь Юэй, потомок одного из ближайших соратников основателя династии? Кто более привычен к сражениям, ловок и умудрен в вопросах тактики, нежели Чень By Тинь, ни разу не потерпевший поражения в бою? Все трое слыли неукротимыми! Но стоило этим людям меня предать — и я отрубила им головы. Если вы думаете, что управитесь лучше, поднимите восстание немедленно. В противном случае, объединив усилия, останьтесь в живых и продолжайте помогать мне в решении государственных дел, дабы выказать себя достойными грядущего!

* * *

В первый месяц первого года эры под девизом «Обители Света» я начала пестовать новый мир. С укреплений городов исчезли императорские стяги давних времен и на ветру затрепетали мои — золотые, окаймленные сиреневой полосой. При Дворе я заново распределила полагающиеся по рангу цвета: сиреневый — чиновникам и военачальникам выше третьего ранга, пурпурный — придворным четвертого, алый — пятого. Шестому рангу пришлось довольствоваться темно-зеленым, в то время как седьмой стал носить светло-зеленые одеяния. Восьмой и девятый ранги, занимавшие самое низкое положение, обрели некоторое утешение: я одела их в цвета нарождающейся весны. В правительстве я уничтожила старые названия Государственных Советников. Вдохновляясь примером досточтимой династии Чжоу, давшей начало нашему клану By, я пожелала, чтобы отныне политика стала праздником жизни. Особым указом я переименовала Большую Канцелярию в Террасу Божественных Птиц, Большой Секретариат — в Павильон Феникса, ведомство Наиважнейших дел — в Балкон благоприятных знаков. Шесть ведомств, занятых вопросами внутреннего управления — общественными делами, обрядами, войском, правосудием, строительными работами, — стали, соответственно, Палатами Неба, Земли, Весны, Лета, Осени и Зимы.

Вращаясь в небосводе, звезды рисуют совершенные геометрические фигуры. Цветы, распускаясь, открывают нам мир гармоничной архитектуры. Времена года сменяют друг друга в творческом порядке. Родиться, расцвести, созреть и увянуть, ибо там, где есть смерть, существует и урожай. Вершина поэзии — молчание. Высшее достижение художника — белизна незапятнанной чистой бумаги. Мудрец размышляет об отсутствии смысла. Озарение Будды — угасание мира. Высшая власть государя — в отказе от власти. Неподвижно и сосредоточенно его воля направляет разум Природы, поддерживающей равновесие между светом и тьмой. Спокойное и целеустремленное, его управление проницает вселенское развитие вечного движения. Бесконечно могущественная и в высшей степени деликатная, его рука применяет невидимые законы, оплодотворяя поля, перемещая по небосводу звезды, призывая домой перелетных птиц. Четыре месяца спустя после объявления эры под девизом «Обители Света» я была готова перейти к высшей ступени своей политики. Эра под девизом «Опущенных Рук и Соединенных Ладоней» возвестила о моем решении править миром, не прибегая к насилию, в молитвенной позе. Впереди боги, спустившиеся с небес, у меня за спиной — вся страна, падающая ниц. Отныне не будет вскинутых рук, размахивающих копьем кары, не будет тщетных усилий и бесполезной суеты. Теперь, когда злые духи изгнаны, я подавлю шум этого мира силой неподвижности.

ДЕВЯТЬ

У меня прекратились месячные кровотечения.

Тщетно округлялась и таяла луна — алый прилив иссяк.

В этом бренном мире женщины — океанские жемчужины, чей блеск родится из скверны. Кровь была ниточкой, связывавшей меня с подземным царством, где мрачный лабиринт раскинулся вокруг вечного костра.

Это было источником моей энергии.

Будучи Верховной Императрицей, я должна была молчать о своем недуге. Но резкие смены настроения не укрылись от моей старой служанки Изумруд. Как-то вечером она вызвала ко мне лекарицу. Обследование не заняло много времени Суровая женщина в мужской шапочке, пав ниц, поздравила меня: мое божественное тело вернулось к изначальному состоянию; безмятежность уснувших чувств позволяла мне наконец достигнуть бессмертия. Слово «уснувших» мне не понравилось, и я усталым жестом заткнула лекарю рот. Эти дворцовые прислужницы никогда не знали напористости мужского достоинства и потрясений родовых мук. Девственность превратила их в отрешенные от мира создания. Лишенное соков дерево теряет листву и сохнет. Утратив первобытную женскую суть, я почувствовала себя мертвой. Боги предписывали мне добродетельно хранить вдовство, и я подчинялась их воле. Плотские наслаждения меня более не интересовали. Что ж, оргазм станет моей жертвой Небесам.

Государственные дела вновь пошли на лад. Я опять превратилась в ткачиху за станом, распутывающую невообразимый клубок нитей. Днем, в окружении советников и военачальников, я забывала о возрасте, усталости, отсутствии рядом мужчины, который выслушал бы меня и поддержал. Вечером, вернувшись во Внутренний покой и сев перед зеркалом, я видела, как вместе с прической распускается тугой узел: уходят моя гордыня и обманчивая молодость. Когда служанки протирали мне лицо кусочками мокрого шелка, смывались и белая пудра, и пурпурные румяна. И я вынуждена была созерцать беззащитную кожу, где морщины уже начали сплетать сеть у глаз и в уголках губ. При свете свечей зеркало предлагало мне заглянуть в бездну. Я видела Маленького Фазана — юного, красивого, трепещущего от желания. И тотчас за его спиной появлялась тоненькая женщина с горделивой осанкой. Она смеялась, подтрунивала над ним, усаживала рядом с собой на лошадь. Плечо к плечу, бедро к бедру оба исчезали во мраке воспоминаний.

Без Маленького Фазана, с его головными болями и кипением чувств. Внутренний покой казался мне пустым. В огромном саду, откуда как будто сбежали все человеческие существа, каждое дерево что-то нашептывало, каждая вещь говорила о прошлом, и от занавесей исходил аромат, воскрешавший во мне частицу былого. Я спала одна, не зная, как совладать с бессонницей, а потому в конце концов часто будила Кротость и приказывала ей идти впереди, освещая мне путь фонариком. Мы переходили из павильона в павильон, и старые служанки при виде меня простирались на полу, а потом спешили распахнуть дверь. В комнатах, куда я не осмеливалась заглянуть днем, горел свет: вот эту цитру он гладил; там, у аквариума, я все еще улавливала отзвуки его по-детски непосредственного смеха; здесь, у окна, мы поссорились; а вон — его кисти, тушеч-ница и все еще открытые книги… Порой казалось, будто Маленький Фазан шагает рядом со мной, нашептывая слова любви; иногда же я теряла его из виду за какой-нибудь оградой или за углом перехода. Силуэт Маленького Фазана то исчезал среди зарослей, то растворялся в бесконечности. Время от времени у меня хватало духу распорядиться, чтобы кто-нибудь открыл дверь конюшни. Увидев меня, его лошади принимались гарцевать и радостно фыркать. Я целовала любимую кобылу Маленького Фазана — Снежную Песнь, не отводившую от меня грустного взгляда. И я, зарывшись лицом в ее гриву, давала волю слезам.