Банальное убийство - Рекс Тодхантер Стаут

и Вулф предоставил это мне. Так было надежнее. Эйвери схватил мою руку. Я не стал стряхивать его ладонь, дав возможность несчастному дураку получить удовлетворение хотя бы от такого непосредственного контакта. Он вцепился в меня обеими руками, но, когда я, а точнее, динамики сообщили ему, что Ниро Вулф взял его тепленьким и отправил прямиком в ад – лично я считал эту фразу чересчур старомодной, – Эйвери разжал руки и остался стоять с отвисшей челюстью, глядя на Вулфа. Я вернулся к своему письменному столу и нажал на кнопку, отключив трансляцию, а когда поднял голову, то увидел в дверях Фреда, Орри и Сола.

– Доктор Эйвери, я решил не оставлять вам лазейки, – произнес Вулф и показал рукой на стоявших в дверях оперативников. – Мужчину слева, мистера Пензера, вы уже видели здесь вчера вечером. Это он установил на кухне ресторана магнитофон. Мистер Даркин и мистер Кэтер сидели за соседними столиками, когда вы беседовали с мистером Гудвином. Доктор, теперь вам точно не отвертеться. – Увидев, что Эйвери сделал пару неверных шагов в сторону двери, Вулф сказал Пензеру: – Сол, посторонись. Не загораживай проход. Если он хочет уйти, пусть уходит.

– Так вас пятеро! Пятеро, – растерянно пробормотал Эйвери и подошел к письменному столу Вулфа. – Вы сказали «магнитофон»? Значит, у вас есть пленка? Я дам вам за нее сто тысяч долларов. Налом. Завтра утром. За пленку и подписанную Гудвином бумагу. Вы не сможете ничего доказать. Я точно знаю, но не хочу… Ну ладно. Завтра утром.

– Вот видите? – кивнул Вулф. – Вы пытаетесь торговаться с судьбой. Мистер Гудвин в любом случае отклонил бы ваше предложение. Впрочем, вы были не в курсе. А если бы сразу согласились на его условия, было бы весьма затруднительно записать на пленку ваше признание. Впрочем, теперь я имею возможность с легкой душой отказаться. Вы правы. Я не могу ничего доказать, однако могу получить гонорар и продемонстрировать своему клиенту, что заработал эти деньги. Нужно лишь дать мистеру Блаунту, его жене и дочери прослушать пленку.

– Нет! – застонал Эвери. – Никогда!

– Да-да. Именно так я и сделаю.

У доктора Эйвери задрожали губы.

– Сколько вы хотите?

– Все бы хорошо, но тут задето мое самолюбие. Быть может, вы являетесь более ценным членом общества, к которому я принадлежу, чем Мэтью Блаунт. И если бы для меня высшим приоритетом были общественные интересы, я бы вас непременно спас. Однако вся загвоздка в моем эго. Подобно большинству моих ближних, я слишком себя люблю. И не могу отказать себе в удовольствии посмотреть на лица Блаунтов, когда они будут слушать эту пленку. Так что, доктор, вам сейчас лучше уйти.

– Я никуда не уйду. Сколько вы хотите? Сколько?!

– Проклятье! Ступайте.

– Нет! Нет! Нет!

Вулф повернулся к застывшей в дверях троице:

– Фред… Орри… Арчи и Сол сегодня достаточно поработали. А вы были лишь зрителями. Выведите его вон.

Итак, они взяли доктора под руки, и Фред мрачно бросил:

– Двигай давай! Какого черта?!

Мне хотелось бы вам рассказать, что доктор вырвался и сам вышел из кабинета, но я честно излагаю все без прикрас. Доктора пришлось подталкивать к двери, и по дороге он верещал дурным голосом. Когда они оказались в прихожей и Сол закрыл дверь кабинета, Вулф, посмотрев на меня, буркнул:

– Мужчина без чувства собственного достоинства – это не мужчина. Соедини меня с мистером Кремером.

Лично я полагал, что, хотя бы ради приличия, следовало дождаться, когда Фред и Орри вернутся сообщить, что выставили Эйвери из дома, поскольку Вулф все равно не примет Кремера до своего возвращения из оранжереи в шесть вечера, а значит, спешить нам особо некуда. Но я безропотно повиновался. И в результате получил сполна. Дежурный в убойном отделе вообще отказался с кем бы то ни было меня соединять, даже с сержантом Стеббинсом, пока я не высказал все, что о них думаю, и в конце концов меня соединили с лейтенантом Роуклиффом. С ним, конечно, тоже пришлось пободаться. Я одержал верх исключительно благодаря тому, что напомнил об инциденте, случившемся пару лет назад, когда лейтенант, не выслушав меня, повесил трубку и в результате пришлось звонить окружному прокурору, которому Вулф рассказал то, что Кремер предпочел бы услышать первым. Итак, в конце концов меня соединили с Кремером, и Вулф взял трубку. Я оставался на линии.

– Это Ниро…

– Я знаю, кто это. Мне некогда. Что вам нужно?

– Вас. Я хочу, чтобы вы приехали ко мне как можно скорее. Человек, убивший Пола Джерина и Дэниела Калмуса, только что покинул мой дом, и я…

– Покинул ваш дом?!

– Да, и я…

– Почему вы его отпустили?

Вопрос явно не тянул на комплимент. Никаких тебе, «как вы узнали, кто его убил?» или чего-то в подобном роде, а только «почему вы его отпустили?».

– Потому что он омерзителен. Я его выставил. Мне хотелось бы…

– Кто он?

– Проклятье! Кончайте меня перебивать. Мне хотелось бы рассказать вам об этом деле. У меня здесь кое-что есть.

– Я желаю знать его имя. Прямо сейчас!

– Нет. Когда вас ждать?

– Вам отлично известно, когда меня ждать, черт бы вас побрал! – Кремер положил трубку.

Я посмотрел на часы. Без двадцати три. Невероятно! Еще одно правило под угрозой, на сей раз самое незыблемое. Вулф всегда отправлялся в оранжерею ровно в четыре, а там хоть трава не расти. Каждый день, кроме воскресенья. Однако он не мог бросить Кремера в решающий момент. Похоже, этот случай задел Вулфа за живое. И только я собрался спросить Фреда или Орри, не переломали ли они ненароком доктору кости, как зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Кабинет Ниро Вулфа. Арчи Гудвин…

– Арчи, это Салли.

– Доброе утро. То есть добрый день. Нам вас не хватало. Я хотел вам позвонить, когда выкрою свободную минутку. Дел было невпроворот.

– Вы действительно… Это было…

– Я действительно, и это было. Все прошло по плану. Я рад, что мы встретились, и хочу получить ваш автограф. Если это первое доброе дело в вашей жизни, то вы сделали его на отлично. А если вы вдруг еще раз захотите поработать сообщницей шантажиста, только свистните.

– Но было ли это… он сделал…

– Он сделал именно то, что от него и ожидали. Я вам потом расскажу во всех подробностях, но не сейчас. Все под контролем. Просто подождите еще сутки, может меньше. И конечно, ничего не говорите вашей матери… да и вообще никому.

– Конечно нет. Не могу ли