Ларец Самозванца - Денис Субботин

Казаки, и даже шляхтичи, конфиденты самого пана Анджея, посмеивались сначала тихо, потом уже и в голос. Багровый пан Анджей явно терялся в догадках, не зная, что же делать ему. Мысли были невесёлые. Хорошо зная, что своих ляхов, что казаков пана Романа, пан Анджей не сомневался — ему ещё не раз придётся икать, слыша насмешки в свой адрес. Стыд-то какой: шляхтича, воина, сразили чугунной сковородкой!

Меж тем, поспешая покинуть постоялый двор, за ворота выехал Даниил со своим обозом. Ракель, прелестная дочка его, сидела на последнем возу и смотрела на пана Анджея таким злым взглядом, словно желала пробуравить в нём дыру. Или две дыры — по числу глаз. Пану Анджею, впрочем, даже не икалось, он был слишком занят…

Выезд на удивление затянулся. Почти полчаса собирались — воины! Семерых раненных, что не могли ехать в седле, уложили на два воза, потешаясь над теми, чьи раны иначе, как смешными назвать было сложно.

Особенно смешон был один из раненых ляхов — Войцек Лохминский. Славный хлопец и отличный рубака, отличавшийся безумной, присущей только ляхам храбростью, он молча страдал, снося самые грубые насмешки. Ничего не поделаешь, ведь сесть в седло ему мешала рана, нанесённая не мечом, не саблей, не пулей подлой — щепой, от бревна отколовшейся! И ведь ударила как метко — точно в самое незащищённое место — в зад храброго ляха! Попробуй, докажи, что ты не бежал, труса не праздновал, что лишь наклонился к пороховнице, рушницу заряжая…

Страдания Войцека усугублялись тем, что остальные шестеро раненых пострадали куда сильнее его, двое вообще неизвестно — доживут ли до следующего рассвета… Мессир Иоганн, всеми проклинаемый шведский костоправ, трудился, не покладая рук своих, но рук этих у него было всего-то две и даже помощь обоих девушек, Татьяны с Зариной, а также обоих прежних лекарей не могла заменить ему ещё одного мастера. Мрачный, злой, мессир Иоганн, собственно говоря, и задержал выступление отряда — перевязывал казаку Митрохе Гнусу ногу, чуть повыше колена пробитую пищальной пулей. Все признавали — Митрохе жутко повезло. Попади пуля, тяжёлая пищальная пуля, свинцовый шарик, способный пробить или промять доспех, чуть ниже, Митроха лишился бы ноги. А так… Мессир Иоганн, по крайней мере, обещал, что ходить он будет. Правда, от хромоты даже он избавить не обещал.

— Ладно, всё! — решил пан Роман, убедившись, что к выступлению готовы. — Поехали, с Богом, помолясь! Дозор — вперёд!

Дозор, ныне очень малочисленный, всего лишь трое казаков, пустил коней вперёд. Им, если что, умереть, но предупредить своих о беде. Враг теперь спереди… Правда, дорог дальше лежит две: одна на Путивль, город крепко стоявший за Дмитрия и способный оказать помощь его людям, на шлях Бакаевский; другая — в обход его, к Муравскому шляху. По какой пойдут московиты, неизвестно. Увидят!

Под судорожные рыдания Сары и грянувшую впереди залихватскую казачью песню, отряд выступил с постоялого двора. Было уже поздновато: Солнце весело висело в зените, указывая на полуденное время. Увы…

— Пан Анджей… — как только выехали за ворота, небрежно и вроде равнодушно спросил пан Роман. — А что ты нашёл в этой… жидовке? Чего тебя вообще последнее время на жидовок тянет? Приличных девок не осталось? Или ты просто предвидишь, что жена тебя в ближайшее время из дому… ну, по крайней мере, из Медведкова не выпустит?

— Ох, пан Роман… — тяжело вздохнул пан Анджей. — Ты и сам всё прекрасно знаешь… Год назад, когда я уходил в поход… ты знаешь, чего мне это стоило… моя дражайшая половина была непраздна и ныне, я чую, я приезжаю в дом, где висят мокрые пелёнки, где пахнет мочой, где все словно с ума посходили… тебе хорошо, дражайший пан Роман! Вот пойдут дети, ты поймёшь меня! Ты поймёшь мужей, что не желают сидеть дома, которым аромат сгоревшего пороха слаще аромата детской неожиданности!

— Я знаю, что так привлекает мессира Анджея! — внезапно встрял в разговор, очень тихо подъехавший на своём першеронском аргамаке или аргамакском першероне.

— Ты, мессир Иоганн? — удивился пан Роман. — Ну-ка.

— Да, да, скажи-ка, лекарь! — поддержал его пан Анджей. — Мне самому интересно!

— Грудь, — начал перечислять мессир Иоганн, — задница, ноги… Чтобы на лице особенно выделялись щёки и, почему-то, нос! И чтоб обязательно муж был!

Вокруг заржали. В своей тупости лекарь был неожиданно прав. И впрямь ведь описал тех, кого предпочитал побагровевший от обиды, пылающий жаждой убийства пан! Ишь, раздул щёки…

— Ты, мессир Иоганн, конечно же, мудр и многое повидал! — с притворным вздохом сказал пан Анджей. Вон как быстро раскусил, кто мне нравится. Беда только, Я, хоть повидал не меньше, никак не могу понять одного…

— Чего же? — спросил заинтересовавшийся лекарь.

— Кто нравится ТЕБЕ! — рявкнул пан.

Лекарь неожиданно смешался, видимо осознав, что зашёл слишком далеко. Его необычно смуглое для шведа лицо вдруг сморщилось в виноватой улыбке:

— А мне, мессир Анджей, нравятся любые женщины! Я ведь лекарь, знаю, что одна от другой разве что рожей отличается. Ну, ещё тем, насколько Господь был благосклонен к ней при рождении, дал ли пышную грудь — выкормить младенца, широкие бёдра — его родить… толстый зад — щипать за него! По правде говоря, любая, самая худая и уродливая женщина ничем не отличается от самой пышной и прекрасной! И ту, и другую Господь создавал для того, чтобы удовлетворить любую прихоть мужчины. И ту, и другую можно любить или ненавидеть, уважать или презирать… Кому как нравится!

Смех почему-то прекратился. С удивлением, даже растерявшись, казаки почуяли себя на лекции. Мессир лекарь излагал вполне разумные, иногда даже мудрые вещи, но со всем присущим ему занудством, нудным же голосом и так безапелляционно, что возразить хотелось со страшной силой. Другое дело, что знающие лекаря люди знали — бесполезно. Раз убедив себя самого, что он прав, мессир Иоганн уже не поддавался переубеждению. Впрочем, то же самое можно было сказать и об обоих панов. Пан Анджей, помешанный на мифах древней Эллады, на античных героях и чудищах, ими сражённых, в существовании которых был искренне убеждён, например, иногда начинал спорить до хрипоты, даже и с ксендзом, который пытался убедить его, что вера такая — сущий грех. Пан Роман, способный ради собственных понятий о шляхетской чести, влезть в любую авантюру, пусть даже при этом приходилось рисковать не только своей жизнью, но и жизнями его воинов… Но всё же даже на их фоне, мессир Иоганн выделялся поистине ослиным упрямством. Упрямее мессира Иоганна был только мессир Иоганн во хмелю. Ну, да и Бог с ним. К занудству его успели привыкнуть и даже не слишком замечали его. Зато как лекаря ценили. Хорош был лекарь! Пан Роман не раз и не два благодарил Бога и Богородицу-заступницу, что послала такого лекаря именно в их, вечно влезающий в самые горячие места, в неурядицы и которы отряд. Сейчас же мессир Иоганн был и вовсе бесценен. Особенно, если московиты сообразят, что проскочили мимо цели… Пан Роман не обманывал себя. Сомнений не было — сотник-московит, по имени Кирилл, обязательно сообразит и обязательно вернётся. Всё дело лишь в том, что до границы с Речью Посполитой осталось совсем недалеко и если пойти правильной дорогой, можно успеть перемахнуть рубеж прежде, чем их настигнут. У рубежа же, дело обычное, стоят отряды подвластных королю Сигизмунду казаков, там — Украина, там им помогут… Да и не рискнёт московский сотник переходить границу, ибо это — война! А Московия, с Польшей последнее время поддерживавшая мир, к войне не готова. Нет, не рискнёт… А значит, дело первоочередное — продержаться до границы.