Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках - Борис Керженцев

В том же 1736 году правительство обрекло на крепостное рабство множество прежде свободных людей. Указом императрицы Анны все вольнонаемные рабочие, находившиеся на фабриках и заводах, отныне становились навечно прикрепленными к ним вместе со своими семьями.

В конце своего правления Елизавета разрешила помещикам произвольно, «за предерзостные поступки», ссылать крестьян на поселение в Сибирь, с получением за них из казны денег или рекрутских квитанций, которые господа также с успехом продавали впоследствии. Это было очень выгодное право, и многие душевладельцы не стесняясь пользовались им, зарабатывая на своих рабах, отправляя в ссылку негодных к работам и больных, и не только получая за них деньги, но и сохраняя для своего хозяйства крепких крестьян, используя полученные рекрутские квитанции.

Императрица Екатерина Вторая расширила полномочия дворян, дав им право не только ссылать своих крепостных, но и прямо отправлять их в каторжные работы, с сохранением для помещиков тех же денежных выплат и выгод.

В 1767 году эта законотворческая деятельность правительства завершилась строжайшим указом, запрещавшим крестьянам подавать жалобы на своих господ на «высочайшее» имя. Новый закон грозил за такую дерзость телесным наказанием. Причем на усмотрение помещиков предоставлялось: взять ли после порки этих жалобщиков обратно к себе в усадьбу, или отправить на каторгу в Нерчинские рудники с получением за них вознаграждения.

Указ был вызван участившимися случаями жалоб крепостных крестьян. Тревожнее всего для правительства стало появление настойчивых толков о том, что скоро крепостную зависимость должны отменить вовсе и дать народу «волю». Доведенные нередко до отчаяния и полного разорения насилием помещиков, крестьяне верили этим слухам и активнее сопротивлялись притеснениям господ.

Важно, что и во время восстаний против помещичьей власти крестьяне демонстрировали высокую степень гражданской сознательности и собственного достоинства. Уверенные в своем праве на отстаивание личной свободы и хозяйственной самостоятельности, они старались избегать насилия и просто отказывались выходить на господские работы, в наивной уверенности, что носитель высшей власти встанет на их сторону и защитит справедливость. Являвшимся на место «бунта» чиновникам и командирам карательных команд они спокойно заявляли, что против правительства не бунтуют, а ждут из столицы «указ о воле».

Екатерина распорядилась всемерно растолковывать помещичьим крестьянам, что правительство никаких намерений об улучшении их положения не имеет, и изменений в их рабской участи не предвидится: «но имели бы к помещикам своим должное повиновение и беспрекословное во всем послушание, как о том издревле от самодержавных предков е. и. в. узаконено, без всякой отмены… А буде и по обнародовании сего е. и. в. указа которые люди и крестьяне в должном у помещиков своих послушании не останутся и в противность вышеизображенного недозволенные на помещиков своих челобитные, а наипаче е. и. в. в собственные руки подавать отважатся, то как челобитчики, так и сочинители сих челобитен наказаны будут кнутом и прямо сошлются в вечную работу в Нерчинск, с зачетом их помещикам в рекруты».

К сожалению, большинство российских историков в этом трагическом споре народа и власти — принимали издавна и принимают до сих пор сторону правительства, оправдывая разными способами преступное подавление личной и экономической независимости русских людей, произошедшее в России периода империи. Оправдания звучат разные. Например, С.М. Соловьев писал, что по малочисленности населения «на огромных пространствах в России нельзя было пробавиться вольнонаемным трудом»{120}. А современный исследователь Б.Н. Миронов вовсе заявляет, что «крепостничество… являлось органичной и необходимой составляющей российской действительности… Оно являлось оборотной стороной широты русской натуры… результатом слабого развития индивидуализма»{121}.

Подобные заявления, особенно последнее, основаны на принципиально неверном понимании истории происхождения крепостного права в России, обстоятельствах и причинах его возникновения и развития, а также на ошибочном представлении о характере народа. Даже если условно принять весьма спорные утверждения, лежащие в корне приведенных выше точек зрения, вряд ли можно согласиться с тем, что большая площадь страны или задатки коллективизма в народе могут служить оправданием для его порабощения.

Объективный анализ истории происхождения крепостного права свидетельствует, что в том виде, каким оно предстает с начала XVIII века и до самой его отмены — во второй половине XIX столетия, — оно являлось не чем иным, как социальным произволом власти. Его настоящие причины лежали не в экономических нуждах государства, которым крепостнические порядки прямо противоречили, а в личных интересах правителей империи, часто случайных узурпаторов на троне, и окружающей их дворянской бюрократии. Крепостное рабство стало преступной взяткой, которой правительство покупало дворянскую поддержку и лояльность.

В.О. Ключевский признавал, что с установлением крепостного права российское государство «вступило на путь, который… вел его к расстройству народных сил, сопровождавшемуся общим понижением народной жизни, а от времени до времени и глубокими потрясениями»{122}. Из двухвековой эпохи крепостного права Россия вышла разоренной страной, с тяжелыми социальными и духовными недугами, непреодолимым взаимным отчуждением народа и власти. Все это было результатом бездарности и трусости правительства, заискивавшего перед дворянством и неумевшего предложить стране достойный вариант национального развития.

Кроме того, неверно говорить о «крепостном праве», как о едином явлении, возникшем якобы в XVI—XVII веках и в позднейшее время только получившем дальнейшее развитие, сопровождавшееся рядом особенно негативных черт. Тем не менее эта ошибка, вольно или нет, но часто совершается авторами, пишущими о крепостничестве.

Постепенное прикрепление крестьян к земле, которое действительно заметно с начала XVII столетия, а также некоторое наступление на их гражданские права не имеют ничего общего с тем личным рабством своим помещикам, в котором оказались русские крестьяне в Российской империи. Если поземельное прикрепление в своей основе и могло иметь некоторые причины, вызванные временной государственной необходимостью, что само по себе весьма спорно, то в XVIII веке произошел настоящий социальный переворот. Правительство, под видом прежних поземельных обязательств крестьян и под прежним названием, создало совершенно новый вид личной зависимости.

Этому перевороту сильно способствовало Уложение царя Алексея, в котором крестьяне значительно урезаны в правах распоряжения собственностью, а размеры их повинностей помещикам не определены четко — что отчасти облегчило дальнейшее злоупотребление помещичьей властью. Как отмечал Ключевский: «В пределах поземельных отношений, и только поземельных… в крепостном владении со времен Уложения являются не хозяева и сельские рабочие как юридические стороны, а поработители и порабощенные, повинные платить произвольно налагаемую контрибуцию господам и их вождям, составлявшим правительство»{123}.

Политика правительства в восемнадцатом столетии привела к тому, что крепостные оказались порабощенными уже не только в «пределах поземельных отношений», а полностью. В собственность помещика перешел не только труд, но и сама личность крестьянина вместе с его семьей.

От исследователей, утверждающих об исконности и «органичности» рабства русского крестьянина, ускользает эта принципиальная разница в перемене его положения, произошедшая в XVIII веке, по сравнению с более ранним периодом. Возможно, их вводит в заблуждение существование в дореформенной России института холопства, которое они ошибочно смешивают и с рабством, и с крепостным состоянием.

Изначально на Руси холопство было формой личной зависимости от господина, в то время как крестьянин был лично свободным государственным тяглецом на государственной земле, которая временно могла быть пожалована в поместье тому или иному служилому человеку. При этом пожаловании крестьянин не терял личной свободы, но часть своего труда должен был отдавать в пользу помещика в качестве дополнительного государственного тягла. Холоп же, лично зависимый от господина, не нес перед государством никаких обязанностей. Именно этим обстоятельством и были вызваны постоянные попытки государственной власти ограничить возможности поступления в холопство, потому что увеличение числа господских холопов неизбежно вело к уменьшению государственных тяглецов.