Гамбит искусного противника - Ария Тес

самой нужно время, чтобы не борщануть и не ляпнуть лишнего.

Только. Не. Сейчас.

— Ты так его ненавидишь, — наконец Лиля тихо продолжает, — Но давай взглянем фактам в лицо. Это он помог тебя перевести. Если бы не он, ты была бы в детдоме. Или еще хуже. Это же он решил нашу проблему, он защитил и тебя, и меня. Это он упрятал этого мудака, если бы не…

— А давай я скажу тебе, как я вижу все твои факты. Он защитил себя, потому что ты раздвигаешь перед ним ножки, и об этом знает вся Москва. Чтобы говорили о великом Петеньке, если бы он не сделал хотя бы что-то? Он стареет? Сдает? Ты действительно полагаешь, что он бы это допустил? Это банальная политика, срасти наконец два и два, ты здесь дело десятое!

— Он хотя бы что-то сделал. А что сделала Ирис?!

— Не смей! — моментально завожусь, рычу, а потом уже тише, но куда как опаснее, предупреждаю, — Не смей говорить о моей маме в таком контексте.

— Я говорю по факту. Она открыла ящик Пандоры и не справилась с последствиями, а он справился. Думаешь, я бы не хотела большего?! Хотела бы, еще как хотела бы, но иногда нам нужно смириться с тем, что мы имеем! Синица в руках лучше журавля в небе!

— Когда ты начала довольствоваться синицей, Ли? Я тебя не узнаю.

— Когда повзрослела. Тебе тоже не помешает.

— О-о-о…Я давно не ребенок. Через пару часов годовщина грянет, выпей бокальчик игристого.

— Амелия, хватит, — устало выдыхает, а я представляю, как ко всему прочему она потирает глаза своими длинными, красивыми пальцами, — Ты злишься, и я понимаю почему…

— Нихера ты не понимаешь! Тебя там не было! Когда все случилось, ты была здесь и скакала на члене очередного обсоска из золотой молодежи, и тебе было на все насрать! Что ты можешь знать вообще?!

— Ты думаешь, что я не почувствовала?

— Я думаю, что все, что ты чувствовала — как НЕ ОТВИСШИЕ яйца бьются по твоей заднице! Или уже отвисшие? А может ты и сама не помнишь?!

— Хватит разговаривать со мной так! Мне осточертело выслушивать твои шпильки по поводу того, с кем я сплю и по каким числам! Тебя это, твою мать, не касается! Занимайся своей постелью!

— Да насрать мне на твою «постель»! Разбираться во всех твоих половых связях — дело неблагодарное. И жизни не хватит…

— Я сказала — заткнись!

— Очень надеюсь, что ты несерьезно. Или что? Действительно ожидаешь, что я сяду, сложу ручки на коленки, как хорошенькая девочка, и буду молчать по команде?

— Я бы этого ожидала, если бы ты была когда-нибудь хотя бы на грамм этой «хорошенькой» девочкой.

— О, теперь я должна извиняться за свои принципы?!

— Да за какие принципы?! — рычит, устало закатывая глаза, в чем я уверена.

Я же слегка щурюсь — ходить по тонкому льду бывает непросто. Мне нужно увести разговор в другое русло. Меньше воды — больше дела.

— Например не продавать часть себя.

Я знаю, что зацепила ее, и мне, наверно, даже немного жаль. Я правда люблю свою сестру, хоть и не понимаю многого из того, что она делает, как и не одобряю добрую часть ее решений. Плевать. Я все еще, наверно, вижу в ней ту девчонку, которая не боялась объезжать даже самого строптивого жеребца. Ту, что вообще ничего не боялась — смелую, находчивую, отважную и добрую. Да, когда-то она была именно такой…И мне дико жаль, что сейчас от нее так мало осталось…Вот еще одна из причин, почему я так сильно ненавижу Александровского. Это он с ней сделал — стер ее, снес до основания, чтобы потом отстроить то, что мы сейчас имеем.

— Заткнись…

Лиля шепчет тихо, и этот шепот проходится по сердце раскаленным проводом. Все, что я говорила до этого — ее не трогало. Даже тогда, в первый раз, я точно знала, что она играет, а сейчас нет. Сейчас я ее действительно ранила, и мне больно в ответ. Но я убеждаю себя в том, что это — оправданные издержки по достижению моей цели. Где-то глубоко внутри я, конечно, понимаю, что это не так. Не все средства хороши, далеко не все…Правда эта часть меня слишком тихо шепчет, чтобы ее действительно можно было услышать.

И я продолжаю…

— А что такого?

— Закрой рот, я тебе серьезно сейчас говорю. Просто, блядь, заткнись.

— Правда глаза колит?!

— Аме…

— За сколько ты продала ее?

— Амелия.

— За квартиру?

— Заткнись.

— За машину?

— Закрой рот…

— За платиновую карту? Ты подсчитала все полученные дивиденды?!

Удар. Звон. Кажется я наконец вытащила сестру из кокона — и, наверно, я этого и добивалась с какой-то стороны…

— Как же ты меня заколебала! Бесконечно выслушивать твое дерьмо, бесконечно подтирать тебе задницу и нос! Сглаживать последствия от того, что ты творишь…Лучше бы я вообще тебя не забирала! — шипит точно змея, а я непроизвольно сжимаю кулаки.

Мне снова больно, пусть я уже слышала это не раз. Когда Лиля бесится, она многое говорит — не фильтрует базар, и это, кажется, семейное. Наверно мне пора бы отрастить броню в два пальца, привыкнуть, но каждый раз все равно бьет наотмашь, даже не смотря на то, что на этот раз я совершенно точно спровоцировала ее сама…Теперь расплачиваюсь: Лиля то продолжает фонтанировать ядом.

— …Лучше бы ты осталась в этом сраном Сибе! В детдоме или где-то еще — мне насрать!

— Жаль и меня не получается продать, да? Или это происходит прямо сейчас?

— Я НИКОГО НЕ ПРОДАВАЛА, ПОТОМУ ЧТО НЕКОГО ПРОДАВАТЬ! ОНА МЕРТВА!

— Не смей так говорить!

— И кому еще правда глаза колит?! Ты до сих пор не можешь признать?! Ты же так часто повторяешь, что не ребенок! Так давай, прими уже наконец, что ее давно нет и она никогда не вернётся!

Слышу слезы в голосе сестры и ежусь. Знаю, что перешла черту, знаю, что сейчас услышу, но все равно не готова к этому. Ей по-настоящему больно, и я это понимаю, но также я прекрасно знаю, что когда Лиля горит — она готова сжечь всех вместе с собой.

Именно это и происходит дальше: акт всесожжения во плоти.

— Ты разглагольствуешь о ней, «чтишь» ее «память»… — злобно рычит, всхлипывая, а у меня сами собой закрываются глаза, как защитный механизм.

«М-да. Кажется надо было готовиться лучше, а не забивать болт и думать, что за столько раз, я уже ко всему готова…»

— …Но по факту — это ты виновата.