«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса - Ежи Климковский

Андерс всячески обманывал Боруту и, стараясь сделать его сторонником своих планов, обещал ему различные должности.

При всех этих своих заигрываниях Андерс, однако, фактически был заинтересован лишь в том, чтобы избавиться от Боруты, так как видел в нем своего соперника. Он помнил, что обещал Борута Сикорскому, и боялся что он окажется человеком, который непременно помешает его, Андерса, намерениям, как только поймет их.

В начале марта командование армии получило от генерала Хрулева телеграмму, извещавшую о значительном снижении нормы продовольственных пайков[63]. Это казалось каким-то страшным недоразумением. Соглашение было подписано главами государств, поэтому, хотя Хрулев и являлся начальником тыла Красной Армии, все же он не мог самостоятельно и без предупреждения издать такой приказ. Андерс обратился с соответствующим запросом к Советскому правительству, поставил в известность также посольство, проявляя при этом большую нервозность, передававшуюся всему штабу. Спокоен был лишь Гулльс, который заверил, что это ничего не значит, поскольку мы уже находимся в процессе эвакуации.

Примерно 15 марта Андерс был вызван в Москву. Направляясь туда, он взял с собой Окулицкого и меня. Кроме того, с нами поехал и Гулльс, который имел какие-то дела в военной миссии. По пути в Москву мы не остановились в Куйбышеве, так как Андерс опасался, что Кот тоже захочет поехать в Москву, а это, по его словам, было бы весьма некстати.

В Москве мы остановились в гостинице «Националь». На следующий день, 17 марта, во второй половине дня в Генеральном штабе состоялось совещание, на котором я по поручению Андерса вел протокол. Представители Генерального штаба приняли нас весьма сердечно. Когда мы перешли к существу вопроса и Андерс начал жаловаться на отсутствие вооружения, генерал, возглавлявший советскую делегацию, возразил, что для обучения у нас оружия более чем достаточно — значительно больше, чем в советских дивизиях. По ходу беседы он старался выяснить, когда польские части смогли бы включиться в боевые действия. Андерс давал уклончивые ответы. В конце концов в ответ на настойчивую просьбу высказаться точнее он заявил, что не раньше, чем через шесть месяцев, да и то он не уверен в этом сроке, так как общее физическое состояние личного состава очень плохое. Советский генерал при этом даже вздрогнул — ответ явно поразил его. Не скрывая своего удивления и недовольства, он спросил:

— Как же так, солдаты обучаются уже полгода и еще не готовы? Неужели им нужно еще шесть месяцев? Ведь это старый, обученный контингент. У нас в Советском Союзе такой солдат после трех, самое большее четырех месяцев подготовки идет на фронт, почему же польскому для этого нужно более года? Ведь даже новобранец обучается значительно быстрее.

Затем он внес предложение отправить на фронт 5-ю дивизию, которая была уже полностью готова, что подтвердили недавно проведенные боевые стрельбы и учения. При этом советский представитель подчеркнул, что подобный шаг имел бы значение не только с военной точки зрения, но и с политической, и пропагандистской. Однако Андерс об этом не хотел и слышать. Он ответил, что не согласен посылать отдельные дивизии, а хочет сформировать и ввести в бой целую армию одновременно. Стало совершенно ясно, что отсрочка посылки на фронт наших частей, пока не будет готова вся армия, является ничем иным, как отказом.

Если 5-я дивизия могла идти на фронт хоть сейчас, 6-я — через несколько недель, а 7-я — через два месяца, то о 8-й, 9-й и 10-й дивизиях вообще ничего нельзя было сказать; фактически они могли быть готовы не раньше, чем через десять месяцев. Поэтому ждать, пока все дивизии будут готовы, а уже готовые держать в полном бездействии представлялось совершенно немотивированной линией поведения, тем более что соглашением предусматривалось использование не только целых соединений, но даже формирований меньше дивизии. Совершенно очевидно, что Верховное главнокомандование Красной Армии могло на основе соглашения издать обычный приказ о следовании дивизии на фронт. Если советские представители этого не сделали, то, надо полагать, лишь потому, что не хотели обострять и без того напряженные отношения.

Затем был затронут вопрос о продовольственном снабжении. Польские части, находясь на территории Советского Союза, все время получали такие же пайки, как и советские солдаты на фронте. Части же Советской Армии, не находившиеся в прифронтовой полосе, получали меньшие пайки. Таким образом, наши формирования явно находились в своеобразном привилегированном положении, хотя, тем не менее, нам действительно не хватало продуктов — между прочим потому, что мы примерно одну треть отдавали польскому гражданскому населению. К сожалению, на упомянутом совещании не удалось решить, будут ли наши части и дальше получать продовольствие по тем же нормам; не было определено и количество самих пайков. Решение этих вопросов было перенесено на следующий день, когда должна была состояться встреча Андерса со Сталиным. В заключение было обсуждено несколько мелочей общего характера, и на этом совещание закончилось.

Это совещание было предварительным перед решающим разговором, который должен был состояться на следующий день в Кремле. Речь шла пока что о том, чтобы выяснить, какую позицию занимает Андерс в вопросе отправки польских частей на фронт.

На следующий день Андерс вместе с Окулицким направился на совещание к Сталину. Через час он вернулся очень обрадованный, с сияющим лицом. Войдя в комнату, сразу же заявил:

— Знаешь, мне удалось хоть часть армии вывести в Иран. Правда, это совсем немного, но брешь сделана, форточка открыта, так что и остальных постепенно тоже удастся вывести.

Через минуту вошел Окулицкий, и мы начали писать протокол совещания. Из протокола я узнал, что при обсуждении вопроса о продовольствии и о возникших в связи с этим трудностях Андерс внес предложение о выводе Польской армии из Советского Союза — если не всей, то хотя бы части ее. Сталин сначала не согласился с этим и предложил, чтобы часть армии, сформированная раньше, получала прежнюю норму, а та, что формируется теперь и будет готова к боевым операциям позднее, перешла на уменьшенные пайки. Эта часть армии до момента полной готовности может быть размещена в окрестных колхозах, где солдаты смогут улучшить условия своей жизни. Это было почти то же самое, что предлагал Андерс еще в октябре Генеральному штабу; тогда он, добиваясь разрешения формировать армию на юге, аргументировал именно тем, что она может быть частично расквартирована по колхозам и даже работать там, а одновременно формироваться и обучаться. Теперь же Андерс отклонял в сущности свое собственное предложение и настаивал на выводе армии в Иран. На вопрос Сталина, готовы ли англичане к приему 27 тыс. солдат, он ответил утвердительно, добавив, что с этой стороны он не видит никаких осложнений. В конечном счете предложение Андерса о частичной эвакуации армии было принято. Было согласовано, что 30 тыс. военнослужащих и около 10 тыс. членов их семей будут вывезены из Советского Союза.

Так состоялось решение о первой эвакуации. Это решение противоречило советско-польскому соглашению, в котором было ясно сказано, что лишь тогда, когда Польская армия в Советском Союзе достигнет полного состава, то есть 96 тыс. человек, можно будет сверх этих 96 тыс. вывезти 25 тыс. солдат и 2 тыс. летчиков. Андерс самовольно, без согласования со своим правительством и верховным командованием нарушил соглашение и уменьшил количественный состав Польской армии в СССР, на что не имел никакого права.

Согласие советских властей на частичный вывод польских войск было предопределено также и тем, что на этом усиленно настаивали англичане. Поскольку японцы начали угрожать непосредственно Индии, английские войска со Среднего Востока пришлось перебрасывать туда. А на Среднем Востоке образовалась пустота, тем более опасная, что с другой стороны в Африке наступали немцы; их проникновение в Ирак было довольно сильным. Поэтому создавшуюся брешь следовало как можно быстрее заполнить, и польские войска очень подошли бы для этой цели. Именно по этому вопросу постоянно велись разговоры между Андерсом и Гулльсом, а также между профессором Котом и английским и американским послами в Москве. Посол Кот в телеграмме от 8 марта 1942 года, то есть за десять дней до решения об эвакуации, жаловался Сикорскому: «Эвакуация войск, несомненно, саботируется. Совершенно естественно, это беспокоит англичан…»

Из того же протокола я узнал, что Сталин обвинял Кота в подрыве репутации Советского Союза постоянными жалобами на Советское правительство иностранным дипломатам, особенно англичанам.

Следует подчеркнуть, что при составлении протокола Андерс интерпретировал его содержание так, как это было ему нужно. Точного двухстороннего протокола не имелось. Окулицкий по ходу беседы делал заметки, по которым затем и составлялся «протокол». Когда я перепечатывал этот протокол, Андерс произвольно изменял смысл высказываний обеих сторон. Когда Окулицкий замечал, что у него записано иначе, Андерс фыркал на него и говорил, что в новой формулировке будет лучше звучать. В итоге в документ включался текст, угодный Андерсу[64].