Иностранные связи - Элисон Лури

Подростки-панки от новости не в восторге: кое-кто стонет, один притворяется, будто его сейчас вытошнит. Фред сердито косится на них, хотя и понимает, что у сериала Розмари, при всей его популярности, есть свои хулители. Например, некоторые умники-либералы считают, что загородная жизнь в нем изображена слащаво и лицемерно. Но эти бездельники, эти наглые малолетки, которых тошнит от имени Розмари… Поубивал бы всех!

— Мы будем с вами через минуту.

Пока по вестибюлю разносится реклама шампуня с дурацкой музыкальной заставкой («Еще волшебней, еще прекрасней!»), из дверей позади секретарши появляется тощий человечек в белом кожаном комбинезоне с заклепками, а за ним — двое потолще, в дешевых костюмах. Фанаты с воплями окружают тощего.

Их кумир — кто бы он ни был — пробирается сквозь толпу с натянутой улыбкой, на ходу дает пару автографов и бросается к выходу, где его ждет лимузин, а двое толстяков бегут наперерез толпе. Что в Нью-Йорке, что в Лондоне, везде одно и то же, думает Фред, с отвращением наблюдая за этой сценой.

В коридоре неожиданно звучит серебристый смех Розмари — только раза в три громче, чем в жизни. Сердце у Фреда готово выпрыгнуть из груди.

— Спасибо, дорогой Деннис, я безумно рада, что сегодня я в вашей студии. — Голос Розмари — нежный, чистый, безупречно поставленный голос аристократки — отдается эхом по всему вестибюлю, будто над головой у Фреда плывет невидимая Розмари, футов шестнадцати ростом.

Фред слушает, и мало-помалу им овладевает гнев. Розмари на все лады расхваливает автобиографию Дафны, но Фред-то знает, что это ложь. Не так давно та же Розмари при нем называла сочинение Дафны «глупой детской книжкой», а над автором насмехалась — пожалела, мол, денег на хорошего писателя-невидимку. А теперь что? Заявляет на весь Лондон — да что там, на всю Англию, — что была «просто очарована блестящим остроумием» Дафны. Как у нее язык поворачивается так врать? Как она может щебетать, заливаться смехом и болтать о театральных пустячках с Дафной и прочими олухами? Похоже, она не страдает так, как Фред, ей на него наплевать; она забыла, что он есть на свете. Ну ничего, как только кончится передача, он ей напомнит.

Под звуки все той же бравурной мелодии программа подходит к концу, и Фред направляется к дверям, обитым искусственной кожей. Пять минут спустя ни Розмари, ни остальных участников программы по-прежнему не видно.

— Эй! — окликает Фреда секретарша, пытаясь перекричать очередную современную мелодию. — Эй, молодой человек!

— Вы меня? — Фред оглядывается.

— Все еще ждете Розмари Рэдли?

— Да.

— Зря теряете время. Звезды в эти двери не выходят — разве что хотят пообщаться с поклонниками.

— Спасибо. — Фред подходит к столу, наклоняется к девушке, призвав на помощь все свое обаяние, хотя сейчас это и нелегко. — А как они выходят?

— Из задней двери и через автостоянку. Только они все, наверное, уже ушли. — Девушка опускает ядовито-зеленые веки, опушенные густыми ресницами, придвигается к Фреду поближе. — Никак в толк не возьму, зачем красавчику вроде вас эта старая корова?

— Я… — Фред рвется на защиту любимой, но одергивает себя: нельзя терять ни минуты. — Простите.

Он летит по вестибюлю, распахивает тяжелую стеклянную дверь и обегает здание кругом. Отыскивает задний ход, но двери не открываются.

С бьющимся сердцем стоит он возле груды пустых картонных коробок и ждет Розмари. Наверняка она появится в компании Дафны и прочих ослов, но это не беда… Надо увести ее в сторону, сказать ей… Фред повторяет про себя подготовленную речь, утекают минуты, пока он не догадывается наконец, что Розмари ушла. Ушла, зная, что он ее ждет.

Вне себя от долго сдерживаемой ярости, Фред разражается проклятиями.

— Чертова стерва! — вопит он на всю пустую автостоянку и продолжает ругаться. Кричит, что Розмари холодная, бессердечная, что все ее слова и жесты — некоторые всплывают в памяти, но Фред загоняет воспоминания внутрь — одна фальшь, спектакль. «Живое искусство», думает он. Ах, какое живое. И насквозь фальшивое. Дьявольщина! Фред поддает ногой влажную картонную коробку, еще раз, еще, еще…

Может быть, от него требовалось побольше «живого искусства»? Может быть, нужно было соврать Розмари, сказать, что летние курсы вести теперь не надо, пожить припеваючи еще четыре недели — и смыться на самолете домой, как «вертихвост американский», по словам миссис Харрис.

Но Фред не выдержал бы такого притворства — плохой из него лицедей. Даже думать тошно. Какая это любовь? Сплошной холодный расчет, потребительство это, а не любовь. А вот Розмари, пожалуй, выдержала бы, если б захотела…

Ревность и подозрения окутывают Фреда, словно едкий дым; как будто влажные серо-лиловые тучи, нависшие над автостоянкой, вдруг накрыли весь Лондон. А что, если Розмари с самого начала притворялась? И ссору после вечеринки разыграла нарочно… А вдруг она влюбилась в кого-то еще или вспомнила прежнюю любовь, и сейчас ее обнимает другой, и она тихонько шепчет ему что-то, смеется своим серебристым смехом, предназначенным только для самых близких. Фреду вновь кажется, что он очутился в романе Генри Джеймса. Только у Розмари теперь совсем другая роль — роль злодейки из Европы, прекрасной, многоопытной, порочной, каких у Джеймса немало.

Неужели все, что она говорила, все, чему он верил, — ложь? Что, если Дебби права и Розмари на самом деле намного старше? Ей и тридцати семи не дашь, но Нико заявил, что она сделала немало пластических операций, что для актрис это дело обычное. Фред тогда решил, что Нико просто злобный извращенец. Но предположим, что это правда… и что? Сколько бы ей ни было лет, она все равно его Розмари. Та, которую он любит. Та, которая не любит его, быть может, никогда не любила, не хочет сейчас с ним разговаривать и, возможно, лгала ему с самого начала.

Нет, ну не осел ли он? Топчется в ожидании возле кучи мусора, как влюбленный фанат ждет после концерта звезду, которая так и не появится.

Фред хмуро глядит на смятую коробку, на мусор, прибитый ветром к стене: грязные бумажки, фольгу, банку из-под пива, обрывок красной крученой шерстяной нитки, похожей на ту, которой Ру повязывала волосы.

И вдруг, в первый раз за многие недели, перед ним как живая возникает Ру. Она сидит голышом на краешке незастеленной кровати в их коринфской квартире, подняв кверху загорелые гладкие руки, удерживая тяжелую копну темно-рыжих волос. Ру делит волосы на три части и с сосредоточенной улыбкой заплетает их в блестящую косу, тугую, как трос морского корабля. Перекидывает косу на плечо и заплетает дальше, пока не останется короткий хвостик, потом прихватывает кончик косы резинкой, а поверх нее повязывает алую шерстяную нитку. Наконец, тряхнув головой, забрасывает косу с пушистым медно-рыжим хвостиком через голое смуглое плечо на спину.

Жгучая тоска по Ру охватывает Фреда. При всех своих недостатках, думает он, Ру не способна на театральное притворство. «Пока моря не высохнут до дна», как поется в ее любимой народной песне, не скажет она, что «безумно рада» выступить на какой-нибудь треклятой радиостанции.

И мучительно стыдно Фреду делается при воспоминании, что письмо Ру до сих пор одиноко лежит без ответа, поверх стопки непрочитанных умных книг, в квартире на Ноттинг-Хилл-Гейт. Сегодня же напишу ей, решает Фред, поворачивая от студии к дому. Сейчас же.

Однако почта ходит медленно, до Ру письмо дойдет только дней через десять. Может, позвонить? Дорого, конечно, ну и пусть! Но после такого долгого молчания — больше четырех недель, вспоминает Фред со стоном — Ру опять разозлится. И поделом ему, между прочим. Кричать станет, бросит трубку. А вдруг она будет в это время с другим мужчиной? На это она тоже, черт возьми, имеет полное право! Нет уж. Надо послать телеграмму.

9

Скажу вам, правду не тая,

Ей-богу, я не лгу:

Чтоб не взлететь на воздух, я

Спиной вперед бегу.

Из английской народной поэзии

В Лондонском зоопарке на дощатой скамейке сидит Винни Майнер и смотрит на белых медведей. Отсюда видно сразу нескольких: один лениво плещется в бассейне, выложенном камнями, другой спит на боку у входа в пещеру и кажется издали похожим на кучу мокрых кусочков желтовато-белого меха, третий прохаживается взад-вперед, то и дело поворачивая широкую морду, грубая шерсть на которой слиплась иголочками, и вопросительно посматривая на Винни блестящими темными глазками.

Винни живет всего в нескольких кварталах от зоопарка, но в этом году она здесь в первый раз, да и то потому, что ее пригласили двоюродные сестры из Америки. Они хотят «осмотреть» Лондон за три дня, носятся сломя голову и сегодня уже побывали в Национальной галерее. Винни никуда не спешит. Во-первых, раз уж отдала несколько фунтов за вход, может полюбоваться вволю, а во-вторых, погодка сегодня славная, а работа у нее идет быстрее, чем она ожидала. Винни собрала в Лондоне все нужные сведения, прочла почти всю литературу по теме, побывала в Оксфорде, Кенте, Гэмпшире и Норфолке, побеседовала со специалистами по детской литературе и фольклору.