Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Белый диск луны в обрамлении черных туч плыл перед ликом земли, словно зеркало в серебряной оправе. Восторженно трещали цикады. Мир качался на волнах брахмы, пронизавшей вселенную и соединившей на миг луну, ночь и два зрячих человеческих сердца. Мы вместе смотрели на звезды, и я показал Лате созвездие Мригаширша.

— Это священная антилопа, принесенная в жертву самим Шивой.

Увидев непонимающую улыбку Латы, я рассказал ей легенду горных охотников о том, как великий Шива, которого называют Рудра-ревун, бродил по лесам северных гор в облике дикого охотника. Одетый в черные шкуры, с узлом черных волос, бог-разрушитель, чей гнев страшен, как вечная ночь, явился в собрание других богов. В тот день боги совершали первые жертвоприношения на горе Химавата. И Рудра, представ перед богами, пронзил приготовленную жертву стрелой, и жертва обернулась живой антилопой и умчалась на небо, став недостижимой для них.

— Смотри, Лата, видишь среди звезд голову антилопы? Это и есть Мригаширша, а рядом в созвездии Ардра продолжает нескончаемую погоню за ней дикий охотник.

Лата смотрела на небо, закинув голову:

— Да, теперь я разглядела и охотника. Какая красивая легенда! И мудрая! — подумав, добавила она. — Даже боги не смогли выйти из круга причин и следствий, не смогли принести жертву и стать выше закона кармы.

— Я об этом раньше ни разу не думал, сколько ни смотрел на звезды, — неохотно признался я.

Лата вздохнула:

— Говорят, созвездие Пхалгуни, оберегая Арджуну, всегда восходит над тем городом, где он находит пристанище. Где-то есть, наверное, и твое созвездие! Каждому мужчине-воину нужно, чтоб над ним стояли звезды…

В тот день я вернулся домой в великой тоске и душевной смуте. Митра посмотрел на меня с искренним удивлением:

— Не пойму тебя. Когда я первую девчонку поцеловал, так потом едва сдерживался, чтоб не орать от радости, считай по земле катался… И девчонка-то была так себе, а все равно и она чувства вызывала… У тебя ж апсара! Ты ж, вообще, на небесах брахмы должен быть…

— Значит, я ближе к идеалу аскета, покорившего свои чувства, — сказал я, пытаясь пошутить. Но на деле получилось резковато.

— Непохоже, — подозрительно хмыкнул Митра, — тогда б ты, наверное, и со мной был повежливее. Над отрешенными от страстей не поднимаются такие черные дымы тревоги. Лучше скажи, ты не уверен в себе? В ней?

— Нет, просто привык думать о последствиях… Карма, знаешь ли…

— Хум, какая гнилая назидательность. Что толку в мудрости, если она мешает ощущать восторг жизни.

— Но зачем действия и страсти, если они не принесут плода? О каком будущем с ней я могу мечтать? Она АПСАРА — стойкая в обетах, непорочная, лишенная изъянов. Разве можно обнять лунный свет?

Митра улыбнулся с явным облегчением:

— Ну, тогда все нормально, а то уж подумалось, что ты и правда победил страсти и я, стало быть тебе не ровня…

— Что за бред? Даже если б я стал равен патриархам, разве это уменьшило бы ценность человеческих привязанностей?

— Тогда почему ты отказываешь в этом Лате? Разве апсарам не дано любить? Любовь посылается богом Камой, и не тебе, о жертва гордыни, рассуждать о карме. Полюбит тебя Лата или нет, желания создали карму и плоды ее зреют… — и вдруг спросил требовательно-деловитым тоном:

— Скажи, ты чувствуешь внутренний жар, головокружение, покалывание в пальцах?

О боги, о чем он спрашивает? Разве мечты влюбленного имеют пределы? Жаркий шепот любви, терпкий вкус губ, прохладное прикосновение лунной кожи. Ложбинка меж высоких грудей, ноги, цвета драгоценной слоновой кости. Чего я только не чувствовал!

— Огонь жжет твою грудь? Голова кружится? Вспомни, когда ты раньше испытывал тоже самое?

— Нагнетание брахмы?!

— Вот так, — почти закричал в восторге мой легкомысленный друг. — Огненная сила, пробужденная любовью. Это дар богов. Как же ты можешь пытаться отвернуться от предначертанного пути? Люби, отбрось страх и сомнения, отдайся потоку чувств. Может быть он принесет тебя к таким берегам, которые и не снились аскетам…

И еще несколько дней я пребывал в этом состоянии на мерцающей грани сна и яви.

Лата сама пришла за мной. Ее радостно, как старую знакомую, приветствовал Крипа. Митра закатывал глаза от восторга, подмигивал мне и, вообще, вел себя совершенно нелепо.

Лата увела меня бродить по рощам горы Райвата. Стояли безоблачные, но не жаркие дни весны. В воздухе носился запах цветущих яблонь. Укромно шуршала трава, Лата говорила:

— Та же сила, что влечет сгусток зеленой жизни из набухшей по весне почки, выталкивает из недр земных острые скалы, пробивает скорлупу земной тверди… А здесь горы всегда напоминают мне павших с небес драконов — их тела давно ушли в землю, а гребни еще торчат, еще противятся распаду, но обреченность чудится в каждом изломе хребта… Я тоже обучалась в горном ашраме, но это было, кажется, очень давно, далеко отсюда, в северных горах — Гималаях. Если бы ты видел эти горы! — Лата прикрыла глаза, словно ослепленная неожиданной вспышкой воспоминаний. — Снежные вершины кажутся нераспустившимися гигантскими бутонами лотосов, рвущихся навстречу солнцу. В них и биение соков рождающейся великой силы, и необоримая мощь, и обещание невиданной красоты и неизбывное терпение — тысячелетиями ждать расцвета! Я смотрела на блистающие белым огнем вершины и думала, что когда-нибудь раскроются бутоны гор, и человечеству будут явлены бесценные дары, хранящиеся под спудом каменных громад. Там, где цветут молодые горы, человек тоже ощущает восходящие потоки силы. Там ее хватает на всех: и на горы, и на людей. Закрой глаза, я попытаюсь передать тебе…

Она могла мне этого и не говорить. Я и так почти впал в медитативную отрешенность, завороженный ясными красками ее рассказа. Но все равно послушно закрыл глаза, открывая сердце.

И тут я почувствовал… Но как словами передать это ощущение? Вы когда-нибудь встречались с океанской волной, что полого и неспешно идет по мелководью, качая катамараны рыбаков? Шли ей навстречу сквозь крепко соленую, приторно теплую воду? Тогда вспомните, как текучая, живая сила упруго ударяет в грудь и живот, приподнимает над песчаным дном невесомые ноги, не сбивая, а поддерживая, словно заключая в объятия. Разве не охватывает все тело пронзительное, нереальное ощущение легкости и свободы? Не странное ли ощущение для мгновений, когда мы находимся полностью во власти бесстрастного океанского потока, несущего нас по собственной прихоти легко, бережно и неуклонно?

Так приходит сила. Так она приходила ко мне, повергая в восторг, удивление, тревогу.

Потом тревога и удивление ушли. Остался только восторг, впитавший и счастливое чувство полноты жизни и смиренное подчинение океану.

Но что знают рыбы об океане, в котором плавают?

* * *

Стрекозы в погоне за мошкарой ложились на крыло над журчащими ручейками. Я дышал, широко раскрывая ноздри, втягивая лесной воздух, как голубую воду. Мы молчали, но наши сердца, казалось, плыли друг к другу в потоке чистой свободной брахмы. Слова нам были не нужны: за нас пели птицы, стрекотали насекомые, шелестел ветер в вершинах пальм. Как давно это было! Реки воплощений несут нас к неведомым берегам, и, боюсь, в их водоворотах мы разминулись навсегда. Но если картины, всплывающие в моей памяти, не игра воображения, а эхо давно прожитой жизни, и если негасим огонь, заключенный в оболочку зерна духа, то значит, где-то ждет меня моя Лата.

За несколько месяцев, проведенных в Двараке, она стала частью моего существа, вошла в сознание, кровь, сердце. Как переносится светоч памяти через черную бездну небытия? Какие оболочки спасают зерно духа от костра времени? Не знаю. Но чувствую — Лата и сейчас в любую минуту может вернуться ко мне. Как часто вспоминал я тогда слова Учителя о том, что любовь — это всегда испытание могущества человеческого духа. Несколько коротких встреч — и затеплившееся чувство превратилось в жадный огонь, который я приговорен носить из воплощения в воплощение — вечный источник муки и счастья. Дварака, город моей любви! Я помню твои освещенные солнцем дома, гордые башни, тенистые рощи, где мы гуляли с Латой в последние месяцы нашей безмятежной мирной жизни. Больше всего меня удивило то, что Крипа, обычно требовавший от нас полной сосредоточенности на военных упражнениях, не возражал против посещений Латы, и всегда спокойно прерывал занятия, отпуская меня на свидания. Иногда к нам присоединялся и Митра, когда у него было свободное время и настроение. Мой друг говорил, что ему нравится бывать в обществе не только красивой, но и умной женщины. Прогулки и беседы с Латой омрачались только мыслью о том, что для нее я не больше, чем спутник-телохранитель. Ох уж это вечное стремление мужчины ощущать себя покровителем и защитником! Лата совсем не нуждалась в том, чтобы ее оберегали. Доспехи ее духа были во много раз прочнее моих, словно прекрасный сосуд ее тела скрывал яростный белый огонь звезды. Она разрешала мне восторгаться ею, но не владеть.