Не говорите Альфреду - Нэнси Митфорд

Валюбер. – Что делает его таким, хотел бы я знать? Цвет той стены?

– И та развалина на холме, с растущим из нее орешником; и деревья в парке, такие высокие, тонкие и аккуратные.

От ворот парка к дому вела аллея каштанов, их листья лежали на подъездной дорожке, невыметенные. Стадо овец под присмотром пастуха с посохом паслось на темно-зеленой траве. Дом, старая крепость, выстроенная вокруг трех сторон квадрата, был окружен рвом, башенки по его углам были увиты плющом и напоминали четыре огромных таинственных дерева. Валюбер заглушил мотор и произнес:

– Я не доверяю этому подъемному мосту. Отсюда мы пойдем пешком.

Пожилой дворецкий открыл парадную дверь задолго до того, как мы к ней приблизились. Он приветствовал Валюбера, как старый слуга человека, которого знает и любит с детства. Дворецкий проводил нас наверх, в круглую белую гостиную, солнечную и уютную.

– Она спустится ровно через четверть часа, – сказал Валюбер. – Грейс считает, что она не может начать делать макияж, пока не увидит, что мы действительно подъезжаем, из страха, что мы попадем в дорожную аварию, и тогда вся пудра, и румяна, и краска для ресниц пропадут зря. Они с Одино сейчас этим занимаются. Он – ее личная горничная, а также дворецкий, сторож, лесник, водитель, садовник и егерь. Никто никогда не был настолько à tout faire [90]. Тот изысканный ланч, что нам предстоит отведать, был выловлен из реки, отстрелен и выращен Одино, а приготовлен его сыном. Жак занимает ответственную должность в Париже, но обязан приезжать сюда и заниматься стряпней, когда у моей тетушки гости. Должен заметить, это бывает раз в сто лет.

– А в Париже он работает шеф-поваром?

– Ни в коем случае! Жак Одино управляет огромным электрическим концерном – он будет производить всю атомную энергию будущего. Жак весьма влиятелен и очень привлекателен, его можно встретить на многочисленных званых обедах – вон его «мерседес», припаркован около огорода.

– Какая очаровательная комната!

– Да, нет ничего прелестнее, чем château-fort [91], заново отделанный в восемнадцатом веке. Эта панельная обшивка работы Пино. Посмотрите на эти кипы иллюстрированных журналов – им свыше пятидесяти лет. Однажды мы с Грейс ждали, пока она спустится, и начали их рассматривать (я особенно люблю художника Матания… вакханалии… гребцы на галере… поединки на копьях и тому подобное). Из них буквально излился дождь банкнот, причем все уже вышли из употребления. Да, она скряга в истинном смысле этого слова.

Вскоре появилась хозяйка, и я подумала, что она выглядит как лет двадцать семь назад, в Хэмптоне. Ей было за пятьдесят, теперь – за восемьдесят. Она казалась пожилой уже тогда. Вероятно, в молодости она была хорошенькой, с маленьким вздернутым носом и черными глазами, но, еще не достигнув среднего возраста, стала тучной; в ее внешности проглядывало нечто свиноподобное. Было сложно представить, что она могла дать жизнь неотразимому Фабрису. Едва не наступая ей на пятки, вновь явился Одино и громко провозгласил:

– Кушать подано!

Мы завтракали в узкой комнате, с окнами по обеим сторонам, из тарелок севрского фарфора, которые, полагаю, в буквальном смысле стоили столько золота, сколько в них было весу.

– Они принадлежали Бофремонам – ты знаешь их очень хорошо, мой дорогой Шарль-Эдуар. Я никогда не позволяю Жаку Одино мыть их. Он прекрасный повар, но весьма ненадежен в других делах.

Ради такого ланча действительно стоило совершить наше путешествие. Мы начали с brochet [92]. Почему brochet так хороша, а щука невкусная, хотя словари утверждают, что это одно и то же? Затем куропатки, за которыми последовали сочные французские отбивные котлеты, совершенно непохожие на огрызок мяса на ломкой кости, который английские мясники выдают за это блюдо. Они были нормально прожарены снаружи, внутри же почти сырые. Вскоре подали вареные яйца с маслянистыми тостами, на случай если кто-то еще не наелся. Потом сыр бри на подложке из соломы и шоколадные профитроли. Я уже начинала привыкать к таким трапезам, но после них всегда пару часов чувствовала тяжесть в желудке.

Попробовав салат, мадам де Советер сказала:

– Уксус!

– Жак в отчаянии, госпожа герцогиня, он забыл привезти лимон.

– Это неприемлемо. Он всегда что-нибудь забывает. В прошлый раз это были трюфели. Слава богу, у меня нет акций его концерна.

– Слава богу, у меня есть, – сказал Валюбер, – потому что они каждый год удваиваются в цене.

Герцогиня задала много вопросов о посольстве, особенно интересуясь, что стало с теми англичанами, кого она знавала там в прошлом.

– Et cette adorable Ava – et la belle Peggy – et ce vieux type si agréable du Service, Sir Charles?[93]

Когда она поняла, что я мало могу рассказать ей о любом из них, то посчитала меня именно тем, кто я есть, – провинциалкой. Валюбер, однако, знал все ответы. Он рассказал ей, что она уже видела меня, в Хэмптоне, после чего герцогиня переключилась на леди Монтдор и ее круг. Тут я справилась лучше.

– Да, она умерла перед войной от сердечной недостаточности, когда ей делали операцию в Швейцарии.

Я не уточнила, что это была операция по пластике ног, которой, вопреки настоятельным предостережениям врачей, ее убедил подвергнуться Седрик, нынешний лорд Монтдор. Он заявил, что отказывается вновь появиться с ней на пляже Лидо, пока это не будет сделано. Ее сердце, изношенное диетами и непосильной светской жизнью, не выдержало наркоза. Поскольку это случилось в очень удобный для него момент, вся история показалась подозрительной, и многие люди открыто говорили, что Седрик ее убил. Вскоре после этого разразилась война, и он удрал в Америку.

– Дорогая, вы же не можете всерьез представить, чтобы он устремлялся в атаку?

Действительно, это была странная мысль. Однако, убив леди Монтдор и отказавшись убивать немцев, он был скверно принят в Англии, когда вернулся сюда после войны. Скоро он уехал обратно и обосновался на своем родном континенте.

– Нынешний Монтдор? Да, он живет в Вест-Индии. Я скучаю по нему. Полли? Она счастлива, у нее много детей, но она утратила свою красоту.

– Фабрис всегда говорил, что так и будет. А любовник леди Монтдор – ce vieux raseur [94] – забыла его имя?

– Малыш Дугдейл? Он стал одним из наших крупнейших биографов.

– А теперь расскажите мне о себе, charmante Ambassadrice[95]. Я слышала, ваши два мальчика учатся в школе вместе с этим маленьким чудовищем Шарля-Эдуара? Я мало знаю о молодых людях, поскольку никогда их не вижу, но слышишь такие истории…

– Неужели? – воскликнул Шарль-Эдуар. – Какие же истории проникают в Буадорман, ma tante