Зверя зависимость - Ляна Вечер

Женька. — Я чужой ему. Уже чужой… Баба меня бросила, отец отвернулся. Я понял, что жил неправильно. Тянулся не к тем, не за тем гнался. Хотел с Гелей попытаться, а тут ты нарисовался.

— Не испугался матёрого альфу, — наливаю нам портвейна. — Хочешь, чтобы я оценил и подвинулся?

— Геля — твоя истинная. Подвинусь я.

Ой, ты! Очень хочется заржать, но я держусь. Делать это несложно — портвейн помогает. От его вкуса не смеяться — рыдать впору.

Дальше выпиваем молча. Не чокаясь. Жека признаёт своё поражение, я его принимаю. В друзья семьи он явно не метит. Просто хочет, чтобы я ему жизнь не загубил.

Не загублю. Я честность и смелость уважаю.

Бутылка распита наполовину, мы с Евгением уже хорошие. Начинается беседа, далёкая от цели его визита. Сосед оказывается весьма приятным собутыльником. Не напрягает.

— Слух прошёл, что Натаха у Шакура, — неожиданно для меня выдаёт волк. — Твоя работа?

Кухонное пространство сжимается вместе с моим прищуром. Жека смотрит на меня хмельными глазами и бледнеет. Понимает, что болтнул не то, но отыграть назад уже нельзя.

— Кто тебе это сказал? — рычу тихо.

— Э-э… Знакомый мой на деляну Шакура хавку и сигареты возит. Видел там Нату, — едва слышно признаётся оборотень.

— Показалось твоему знакомому, — с грохотом опускаю стакан на стол. — Что Наталье у Шакура делать?

— Я… Я не знаю, — Жека мотает головой.

— Не знаешь — не пи*ди.

— Понял.

* * *

Сижу в комнате, учу типа. На самом деле прислушиваюсь к разговору в кухне. Ни фига не слышно. Тихо говорят, почти шепчутся. И это бесит! Я ведь знаю, что меня обсуждают.

Стягиваю махровый халат, переодеваюсь в пижаму. Спать буду. Сон — лучшее лекарство от любопытства. Может, правильно — не стоит мне знать. Нервы целее будут.

В кухне что-то громыхает, и я подрываюсь на диване.

Господи, боже ты мой!

Перед глазами встаёт картинка — дядя прикладывает Жеку лицом об стол. Встаю и хромаю к ним. Только смертоубийства нам не хватало!

Захожу, а мужики сидят за столом, пьют. Оба уже нетрезвые. Скрестив руки на груди, смотрю на Рамиля, гну бровь.

— Ты сама хотела, чтобы мы выпили, — дядя моментально ориентируется в ситуации и разворачивает её лицом к себе.

— А… — я давлюсь правдой. — Но…

Что — но, Геля? Выпили, но остались трезвыми? Бред же.

— Я уже ухожу, — Женька встаёт из-за стола. — Мы поговорили, всё решили.

— Что решили? — смотрю на Рамиля, на Жеку.

— Всё, кнопка, решили, — подытоживает мой мужчина. — Крови не будет.

— Хороша новость, — я дую щёки, пропуская Женьку в прихожую.

Он, пошатываясь, суёт ноги в тапки и покидает нас.

— Спрашивать, о чём вы говорили — бесполезно? — присаживаюсь на табуретку, тянусь за черешней.

— О тебе говорили, — дядя перехватывает мою руку с ягодой, нагло забирает её губами из моих пальцев, прикусывает их.

Выдёргиваю конечность из его лапы и морщусь. Не люблю я пьяных.

— Дядь… — судорожно ищу оправдание.

— Я помню, — Рамиль криво улыбается. — Но ведь сама меня спаивала, зараза, — смеётся.

— Ради мира! — округляю глаза. — Во всем мире, — тоже смеюсь. — Первый и последний раз, дядь. Клянусь!

— Другую я бы наказал. Жёстко, — Рамиль становится серьёзным. — Но ты… Ты особенная, кнопка.

— У тебя замашки, конечно… — мне становится не по себе от тяжёлого хмельного взгляда дяди. — Диктаторские.

— Я и есть диктатор, — признаётся, не раздумывая.

— Мне порой кажется, что ты глава какой-нибудь секты. Типа местный бог для сотен людей.

— Оборотней, — поправляет Рамиль.

— У-у-у, — я качаю головой. — Пора тебе в люлю, дядь.

— Выпьешь? — он пододвигает ко мне свой стакан с портвейном.

— Вообще-то не собиралась, — хмурюсь, глядя на бутылку. — Я такое не пью.

— Выпей, — настаивает Рамиль.

Мне начинает казаться, что у него едет крыша. И я ни фига не знаю, как действовать в такой ситуации. Напротив меня сидит огромный вдатый мужик и смотрит просто нереально бешеными чёрными глазами. В них сейчас сам дьявол. По моему позвоночнику поднимается холод. Ноги деревенеют — даже пальцами на них пошевелить не могу.

Не до конца понимала, с чем мне придётся столкнуться, соглашаясь жить с бывшим наркоманом, который ещё и выпить не дурак. Я как-то не думала об этом. А ведь историй типа нашей — миллионы, и не у всех — далеко не у всех — счастливый финал.

Сглатываю нервно, беру в руку стакан. Подношу его к губам и, зажмурившись, выпиваю. Портвейн мерзкий, просится обратно. Я прижимаю ладошку ко рту и сижу с закрытыми глазами. Открывать страшно.

— Ещё выпей, — слышу, как Рамиль подливает пойла.

— Не буду, — открываю глаза, кухня вертится каруселью.

— Надо.

Чёрт! Что за блажь такая? Я ничего не понимаю, кроме одного — перечить Рамилю сейчас нельзя. Он точно не в себе. Похож на психопата, несёт чушь… про оборотней.

Пью. Закусываю. Карусель ускоряется.

Дядя смотрит на меня внимательно, изучает. А у меня даже сфокусироваться на его лице не получается. Убойная штука этот портвейн! Мысли путаются, изображение нечёткое, и подташнивает меня.

— Всё? — хриплю, потому что горло свело от крепкого и гадкого напитка.

— Пожалуй, да, — у Рамиля язык немного заплетается.

Он и Женька — два толстокожих слона. Они полбутылки этой дряни вылакали и живы остались. Как — загадка для меня.

— Пойдём спать, пожалуйста, — мой пьяный мозг отчаянно пытается выдавать правильные мысли.

— Кнопка, я хочу… — дядя нервно сглатывает, наливает портвейна и выпивает махом. — Нет, не хочу… Но я должен.

Он встаёт, делает несколько шагов назад и оказывается в прихожей. Щёлкает выключателем, в коридоре загорается лампочка.

А потом случается что-то страшное.

Дядя встаёт на четвереньки и увеличивается в размерах.

У меня перед глазами всё плывёт, и то, что происходит, обрабатывается моим нетрезвым мозгом процентов на пятьдесят.

Я вижу, как расползаются спортивки на Рамиле, как его тело покрывается густой шерстью. У меня немеет всё от макушки до кончиков пальцев на ногах. Я бы сбежала… В окно бы сиганула с девятого, не раздумывая, но не могу пошевелиться.

Передо мной стоит… волк. Волк!

Волк?

— Твою мать… — шепчу, не чувствуя губ и языка.

Чудовище — помесь волка и медведя. Дикая кавказская овчарка или что-то вроде того. Невероятно большой шерстяной зверь стоит в коридоре и смотрит на меня жёлтыми глазами. Он ложится, прижимает морду к полу.

Вспоминаю Гарика, и мне почему-то больше не кажется, что его артистизм в прямом эфире был ради хайпа. Соловьёв именно такое чудище описывал.

Твою мать — повторяю мысленно, а зверюга поджимает уши. Я вижу, что он не собирается на меня нападать, но один