Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов

три-четыре.

Сизов. Здравствуйте, Олег Иванович! К сожалению, повод не из приятных… да-да… Я прочитал ваше заявленьице… Вы приняли окончательное решение?

Борисов. Окончательное.

Сизов. Уговаривать вас не будем — не тот вы человек, но наказать придется…

Борисов. Наказать меня??

Сизов. Почему вы так удивлены? Вы ведь сами согласились у него сниматься?

Борисов. Это была ошибка. Фигура Федора Михайловича так притягивала…

Сизов. Мы приняли решение отстранить вас от работы на «Мосфильме» сроком на два года.

Борисов. В других странах продюсер бы занял сторону актера… (Вовсе не исключено, что в других странах при наличии контракта актеру за отказ от съемок в фильме на заключительном этапе работы пришлось бы платить неустойку. — А. Г.)

Сизов. В нашей стране нет продюсеров, а есть режиссер — Герой Социалистического Труда, основоположник социалистического реализма, член разных коллегий… Олег Иванович, это вынужденная мера и, поверьте, не самая жесткая. Александр Григорьевич такой человек, что…

Борисов. Я знаю. Только еще раз подумайте, что в нашем кино навечно останется опереточный Достоевский.

Сизов. От ошибок никто не застрахован…

«Я, — записал Олег Иванович в дневнике, — чувствовал себя постаревшим Чацким, готовым выкрикнуть: „Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!“ Моя „Софья“ — Женечка Симонова — хотела совершить такой же поступок — уйти с картины, но я, как мне кажется, отговорил ее: „Тебе нельзя этого делать. Перетерпи. Тебя больнее накажут“. И еще с сожалением подумал, что горе мое — не от большого ума, а от недомыслия — совершенно непозволительного в моем возрасте. За это и наказан».

Борисов стал запретной фигурой. От съемок на «Мосфильме» артиста отлучили на два года. Из картотеки киностудии даже изъяли его фотографии. За то, что ушел из картины. Его уход Лев Додин назвал «историей, немыслимой по советским временам».

Борисов ушел из картины, потому что ему не хотелось оставлять нехороший след, представить зрителям примитивного, опереточного Достоевского. Он полагал, что лучше сделать это в момент съемок, чем потом пожинать плоды «творчества» Зархи. «Думаю, — сказал тогда Олег Иванович, — я поступил правильно».

(Можно только представить — это об «опереточном Достоевском» — реакцию Олега Ивановича на появление в новейшие времена в центре Санкт-Петербурга, на Владимирском проспекте, ресторана «Ф. М. Достоевский» со сверканием, словно перед цирком шапито, рекламы, с меню, озаглавленным «Ресторан русской кухни „Ф. М. Достоевский“. Полное собрание гастрономических предпочтений». На каждой странице меню не только портрет Федора Михайловича (иной посетитель, о том, кто такой Достоевский, не осведомленный, и подумает ведь, что видит лицо шеф-повара заведения), но и цитаты из произведений писателя, пришпандоренных сразу после названия блюда и назначенной за него цены.

«Филей а-ля строганофф с воздушной картофелью в сливках» сопровождается, к примеру, выдержкой из «Идиота»: «Бахмутов считался аристократом: прекрасно одевался, приезжал на своих лошадях, нисколько не фанфаронил, всегда был превосходный товарищ, всегда был необыкновенно весел и даже иногда очень остер, хотя ума был совсем недалекого, несмотря на то, что любил бефстроганов и всегда был первым в классе». И поразительная — крупным шрифтом — вслед за цитатой ремарка: «Блюдо рекомендовано Комитетом по внешним связям правительства Санкт-Петербурга».)

После ухода Борисова из фильма 17 артистов, которым Зархи предлагал сыграть Достоевского, отказались сделать это. Согласился только Анатолий Солоницын. Да и то в силу крайне сложных жизненных обстоятельств. Ему важно было (Абдрашитов называет его тогдашнее положение «ужасным») получить работу. Прежде, чем дать согласие, Анатолий Алексеевич, ощущая некоторую неловкость, звонил Олегу Ивановичу в Ленинград и спрашивал совета. Борисов, зная о проблемах коллеги, отговаривать Солоницына, конечно же, не стал. Впрочем, если бы и проблем никаких не было, все равно бы не стал. Предложил бы решать самому.

Вскоре они стали партнерами в фильме «Остановился поезд». Ситуация с заменой одного «Достоевского» другим не помешала их отношениям на картине: они легко и с удовольствием снимались вместе, отдыхали после съемок, долго и помногу читали стихи.

Когда фильм «Остановился поезд» получил Государственную премию, Солоницын к тому времени уже ушел из жизни, а по существовавшим тогда странным правилам премии можно было вручать только живым. Съемочная группа по инициативе режиссера Вадима Абдрашитова, сценариста Александра Миндадзе и Олега Борисова приняла решение выделить средства семье Солоницына из своих премиальных.

6 сентября 1980 года в Ленинград приехал Никита Михалков. Он позвонил Борисову и попросил о встрече. «У меня хорошие новости, — сообщил по телефону. — Можно, я буду не один, а с Мережко? Мы сделаем тебе одно предложение». «Алла накрыла стол, — записал Борисов в дневнике. — Когда они пришли, комната наполнилась необыкновенным ароматом. Никита спрашивает: „Что интересного делаешь в театре?“ — „Уже несколько лет ничего интересного не делаю. Только сейчас предложили ‘Кроткую’“. Никита поднял брови, стал переговариваться с Мережко и что-то выбирать из закусок: „Ай, как Алла готовит!“ „Дай рецепт солений“, — просит Мережко. Михалков, жуя, перебивает. „Должен сказать, я восхищен твоим шагом, Олег! Мужественно! Не должен был Зархи за Достоевского браться! Это ведь преступление!..“ Я с Михалковым соглашаюсь: „А наказание — мне!“».

Михалков называет Борисова ярким, неудобным, резким, но в то же время невероятно ранимым, нежным, тонким артистом, обладавшим совершенно уникальными, безграничными возможностями. Тогда, в Ленинграде, он заговорил о фильме «Родня», который собрался снимать по сценарию Мережко, и предложил Олегу Ивановичу роль Владимира Ивановича Коновалова, Вовчика, бывшего мужа Марии Коноваловой, которую должна сыграть Нонна Мордюкова.

— Это будет колоссальный фильм — два великих русских артиста — Мордюкова и Борисов — откроют перед зрителем бездну! — сказал Михалков.

— А даст ли Сизов разрешение? — засомневался Борисов. — По-моему, с этим — глухо. За Сизовым стоит Зархи.

— Как он сможет не дать? Это не вопрос… — уверенность Михалкова завораживала.

«И мы, — вспоминал Олег Иванович, — трижды поцеловались накрест. Я „утонул“ в его роскошных усах… Теперь — в преддверии „Кроткой“ и работы с Михалковым — подумал: может, наконец настало и мое время понтировать?..»

Пробить стену Михалкову не удалось. Сизов не разрешил ему снимать Борисова, и Михалков с сожалением сообщил это Олегу Ивановичу. «А ведь так хотелось… Значит, пока не судьба!» — записал в дневнике Борисов. Но когда Олег увидел фильм, перекрестился — он бы так не играл эту роль…

Вспоминая тот приезд Михалкова в Ленинград, Алла Романовна рассказывает, что Михалков, «посмотрев спустя какое-то время „Кроткую“, почему-то сказал, что это „еврейский спектакль“. А тогда, после посиделок у нас, когда выпили, вкусно поели, он, гурман, поведал потом в Москве нашей общей знакомой о том, как хорошо я готовлю. И еще сказал, что „Борисов — под пятой“. Под моей, конечно».

Алла, стоит заметить, не раз слышала: Борисов слушается только жену, он все